Ты мне никто (СИ) - Блио Элен - Страница 24

Мне ужасно больно видеть все это, я… я тоже плачу. Мне так дико жалко брата, и маму! Они не заслужили того, что случилось в их жизни! Они у меня самые добрые, самые светлые! Лучшие!

Поворачиваю голову и натыкаюсь на взгляд Стаса, который не могу просчитать. Он смотрит внимательно. На меня. Именно на меня. Ни на отца, ни на новоиспеченного брата, ни на мою мать, которая запретила нам общаться.

На меня. И я смотрю на него.

Полное погружение в Шекспира. Монтекки и Капулетти нервно курят в сторонке.

Потому что мы – это не наши семьи. Мы это мы.

Он просто прикрывает веки, одно движение, а у меня в груди полыхает! Я понимаю всё! Мысли его читаю.

Он мой!

Ему пофигу на запреты!

Он плевать хотел на всё то, что в прошлом так трагично связало наши семьи.

Он мой!

А я его. Его любимая девушка.

Срываюсь с места, подхожу к нему, он руки раскрывает – падаю в объятия. Летим!

Главное – вместе! Вдвоем! Мы…

- Стас…

- Синеглазка!

- Селена! – голос мамы, тихий, но жёсткий. И я понимаю её, понимаю!

А она меня не понимает. У неё свой печальный опыт и она не хочет, чтобы больно было мне.

Но мне не будет больно! Не будет!

Мы игнорим голоса наших родителей и вываливаемся из квартиры, идём бежим, несёмся, куда глаза глядят, пока нас не настигает теплый летний дождь, возникший ниоткуда. Даже не дождь, целая гроза!

Мы в парке, укрыться нечем, забегаем в какую-то беседку, где, слава Богу, кроме нас никого.

Сверкает молния. Мне не страшно, наоборот, ощущение, что вся природа, стихия с нами вместе, заодно. В нас все бушует так же.

Ярко, яростно, страстно.

- Сэл, я тебя люблю, Синеглазка моя, нежная моя, маленькая, смелая моя.

- А я тебя люблю, люблю, слышишь! Ты мой, мой единственный, первый и единственный во всем. Будешь только ты, понимаешь?

- Да, малыш. Когда придёт время. Только я. И я… я буду с тобой. Всегда!

Всегда!

Как это долго! Как счастливо может быть это всегда!

Когда ты не знаешь, что вам отмеряно всего несколько дней, а потом – катастрофа.

Вдребезги.

Весь мир вдребезги.

Сердце – вдребезги.

Все сорвано, смято, разодрано в клочья, и ты из любимой и нежной превращаешься в грязь под его ботинками…

Мы сидим в беседке долго. Дождь не кончается. Не хочется никуда выходить. Кажется – выйдем и что-то неотвратимо изменится. Мир не будет прежним.

Он и так не будет прежним.

Стас спрашивает – когда я узнала. Рассказываю.

Господи – это было только вчера! Вчера!

А кажется – в другой жизни.

Первый месяц наших отношений, наше свидание, я счастливая и мама, которая убивает меня своим рассказом. Объясняю, почему не сказала ему сразу утром, почему так растерялась, когда мы пришли к нему домой.

И потом…

Мой разговор с мамой в этом же парке.

- То есть… отец уехал, когда твоя мама была беременна?

- Да. А вернулся уже уверенный, что она изменила, не дал ничего объяснить, а мама и не стала. Гордая.

- Как ты?

Смотрю на него внимательно.

- Не знаю. Не уверена, что я такая. Не думаю, что у меня хватило бы сил. У неё… в общем, у неё беременность была тяжелая. Наверное, поэтому Глеб таким и родился. И еще… Она не сразу поняла, что с ним что-то не так. Хотя сама на доктора училась. Знаешь, она поэтому и бросила в итоге медицинский. Просто в училище перевелась. Она была в ужасе, что пропустила то, что Глеб…

Вспоминаю сколько раз мне об этом рассказывала мама. Для неё это было, наверное, какой-то терапией что ли…

Ей потом уже сказали, что Глебу можно было помочь, если бы сразу. Он, конечно, не стал бы совсем здоровым, но многих проблем можно было бы избежать.

Но… Мама молодая, одна, бабушка только на мозг капала. Опыта никакого с детьми. Врач-невролог в месяц сказала – все в порядке. Через месяц – тоже. Хотя мама видела, чувствовала – что-то не так. Но ей на самом деле было очень тяжело. Если бы сразу тревогу забили, начали бы терапию, лечение.

Увы…

Коршун слушает меня, я вижу, как у него челюсти сжаты.

- Если бы отец был рядом, он бы помог?

- Что теперь говорить? Папа твой из обеспеченной семьи, наверное, и врачей бы сразу нашли хороших для малыша…

- Почему она к нему не обратилась?

Качаю головой. Не обратилась…

Мама не хотела. Но когда диагноз поставили и объявили, сколько нужно денег – она засунула гордость в одно место и пошла к Виктору.

- Твоя семья тогда уехала за границу. И твой отец и его родители. А Товий… ну, тот кто их познакомил…

- Дядя Товий? Ах да… чёрт, маман же всегда рассказывает…

Я хмыкаю, представив, что именно может рассказывать его маман. В этот момент я так её ненавижу! Реально ненавижу! Даже не думала, что в моей душе может быть место такому чувству… Ужасному.

Ужасному еще и потому, что эта женщина все-таки мать Стаса…

- Твой дядя Товий был в командировке, по-моему, в какой-то горячей точке. В общем… вот так. Ей бывшие однокурсники немного помогли, собрали какие-то деньги. Но пока вот это всё – сборы, поиск нужных врачей. Там время же идет на сутки, пока ребенок маленький. Ну, я так думаю. В общем, реабилитация была, но результат – не очень. А потом маме стали говорить – бросьте вы его, он вас всю жизнь испортит, молодая, незамужняя. Мол, отдайте его в интернат, родите других детей.

Понимаю, что говорю, а у самой слезы ручьём. Потому что каждый раз представляю, что Глеба нет…

Я ведь с детства его обожала! А он меня! Он меня старше, но так как от сверстников он по развитию отставал тогда, мы были с ним вровень. Играли вместе – ну, в те игры, в которые Глеб мог играть. Отец нас называл попугайчики - неразлучники.

Мама с папой познакомилась в центре реабилитации. Он привозил волонтерскую помощь. Влюбился сразу и стал не за ней ухаживать, а помогать с Глебом. Этим и покорил.

- Сэл… это всё… Это всё очень тяжело. Я понимаю. Батя мой, конечно…

- Стас, твоя мать его обманула. Это она сказала, что моя мама ему изменила. Они были подругами.

- Сэл я понимаю. Но… это их жизнь, их прошлое, да? Мы же с тобой не будем… Из-за всего этого?

- Я бы не хотела. То есть я хочу сказать, что я буду стараться.

- Стараться? – он отстраняется, смотрит удивленно, вокруг темно уже, но я еще вижу его лицо.

- Подожди, послушай Стас, я… Нам сейчас будет не просто. Я уверена, что они, ну, наши родители, они будут пытаться… пытаться нас разлучить…

- Пусть попробуют.

- Дослушай! Я знаю, что будут. Давай… давай просто пообещаем друг другу, что не будем поддаваться?

- Сэл, я не буду обещать, я говорю тебе сейчас, я тебя люблю! Чтобы ни случилось, это не изменится!

- И ты всегда меня выслушаешь, чтобы ни случилось? И будешь верить мне?

- Ну, конечно, маленькая моя… ты что?

Он меня целует. Еще раз, и еще… и еще…

- Заморозишь девку-то! Холод собачий, они сидят, милуются! Ночевать что ли не где? Пойдемте, у меня есть место.

Богиня! Как всегда вовремя!

Она бесцеремонно дефилирует к нам, подает два дождевика и теплый свитер для меня. А я и не замечаю, как дрожу!

Не хватало еще простуду подхватить.

Нам было очень хорошо вдвоем, но, как ни странно, Богиня не нарушила наше пространство. Она не помешала нам. И ее предложение о ночлеге было… таким заманчивым!

- Сэл, может и правда? Я… ничего такого не будет, обещаю! – он шепчет, а она все слышит!

- Так я тебе и позволила «такое»! Ишь чё удумал! Девчонке бы чаю горячего, или ванну, а ты…

- Да нет, я… не… - Стас тушуется даже как-то, стесняется, что ли.

А я понимаю – он ведь реально меня не обидит! Он такой… настоящий!

- Я, наверное, все-таки домой…

- Сэл…

- Маме надо написать.

- Напишешь…

- Давай, обнимай свою кралю. Покрепче. До моего дома тут рукой подать. Варенье малиновое только наварила свежее. Пенка отдельно. Так что… Вперед! С песней!