Сводные. Игра на желание (СИ) - Аверина Екатерина "Кара" - Страница 31

— Я живу в этой боли четыре с половиной года. Ее невозможно забыть.

— И как только в твоей жизни появилась искренняя девочка, готовая тебя принимать, быть рядом, отогреть твое сердце, ты решил, что ей должно быть так же больно? За что ты наказал ее, Кирилл? За любовь к тебе?

— Я не нуждаюсь в психоаналитике, — огрызаюсь на него. — У меня уже есть одна. Лучшая. Не помогает. Иди учи детей английскому. У тебя это тоже явно получается лучше. А я забуду про побои и не буду давить на деканат, чтобы тебя убрали отсюда. И Лада… Она моя, ты понял?! Я сам с ней разберусь!

— Как я уже сказал, — он подходит, протягивает мне руку, — ты утратил право так думать в ее сторону. Цепляйся. До медпункта провожу.

— На хуй иди! Заботливый! Сам справлюсь.

— Окей, — препод пожимает плечами и уходит, а я снова прислоняюсь затылком к стене, закрываю глаза.

Попытка вспомнить его лупит по вискам головной болью. В меня тогда столько всякой дряни пихали, что я себя то помнил с трудом. И не сидел бы я на подоконнике, будь у меня возможность нормально передвигаться. Я бы сбежал к херам оттуда. Добрался бы до дома и спросил у отца: за что он так со мной? Я был хорошим сыном. У нас, блядь, была семья!

Сжав зубы, жмурюсь сильнее. Ненавижу его. Ненавижу за то, что он сделал со мной. Ненавижу за то, что я оказался в этой точке сейчас. Ненавижу за то, что он сделал с нашим домом. Просто ненавижу!

Именно сила ненависти помогает мне подняться. Мышцы пресса еще болят от ударов препода. Я даже отвечать ему не буду. Мне похуй, что там у него было в прошлом, на его сентиментальщину, которую он мне тут задвигал. Я получил за дело, поэтому он будет жить.

Все еще трясущимися руками достаю новую сигарету. Удается прикурить. Дым заполняет легкие с первой же затяжки. Голова немного кружится. Подхожу к окну, открываю, свешиваюсь, глядя вниз, и снова затягиваясь. Достаю трубу, прохожусь по чатам и сношу кино, которое разослал утром.

«Цирк окончен» — пишу вместо него.

Они что-то пишут в ответ. Не читаю. Психанув, вообще сношу у себя все эти чаты. Мне плевать на каждого из тех, кто в них состоит.

Домой надо. Там должен состояться финал моего спектакля. Это надо обязательно посмотреть и может еще раз увидеть Ладу. Мне искренне жаль, что именно она попала под каток. Она в принципе единственная, кого мне жаль. Но иначе отец бы ничего не понял. Он должен! Он, сука, обязан прочувствовать адскую боль предательства и одиночества! Долбанный страх, заполняющий каждую клетку твоего тела. Безысходность, беспомощность. Темноту. Он пройдет через все это. Я надеюсь, что его сожрет собственная совесть. Это наша с ним война, но война не бывает без сопутствующих жертв.

Выкидываю окурок, забиваю на окно и быстро покидаю сортир, а за ним универ. Сажусь в тачку и еду домой. Пробок уже нет. У наших ворот отказываюсь довольно оперативно. С пульта открываю, въезжаю во двор и не закрывая тачку, иду в дом.

В холле стоит чемодан, но никого из действующих лиц пока не наблюдается. У меня все горит внутри. Иду опустошать родительский личный бар. Забираю бутылку вискаря, скручиваю крышку и делаю большой глоток. Крепкий алкоголь обжигает и дерет горло. Забираю его с собой, иду по второму этажу. Снизу слышны голоса.

А вот и они. Отец, пытающийся удержать свою женщину, и мачеха Маша с зареванным, опухшим лицом. Меня не видят даже когда я спускаюсь ниже и сажусь прямо на ступеньки, продолжая заливать в себя вискарь.

— Маша, пожалуйста. Я все решу, клянусь тебе. Я поговорю с ним. Кит уедет. Для Лады найдем хорошего психолога, другой ВУЗ, что угодно. Не уходи. Я люблю тебя.

— Я не могу, Влад. Я нужна дочери, а ты не можешь справиться со своим сыном. Я столько раз просила тебя заняться им. Прекратить потакать ему! Сделать хоть что-то! А ты продолжал покупать ему дорогие игрушки за каждый его проступок. Ты поощрял их отношения с Ладой. А я просила тебя прекратить это! Я говорила, ничего хорошего не выйдет, но ты заботился о своем сыне и его чувствах. Это нормально, что он у тебя в приоритете, он ведь твоя кровь, твой наследник. Им просто надо было заниматься, Влад. Даже сейчас, когда он уже взрослый!

Мачеха видит меня. В ее взгляде нет ненависти. Там только боль и жалость. Я хочу увидеть глаза отца. Мне нужны такие эмоции именно от него.

— Я прошу тебя, — он продолжает просить.

— Нет. Я так больше не могу. С тех пор как Кирилл вернулся, все пошло наперекосяк. Ты даже не объяснил мне причин его столь лютой ненависти к тебе. Это ваша с ним тайна.

— Я расскажу. Я все объясню тебе, Маш, — отец сжимает ее руку, подносит к губам.

— А я теперь не хочу ничего знать, Влад. Ваши тайны мне больше не интересны. Отпусти. Я должна ехать к своей девочке. Она сейчас в таком состоянии. Ей нужна мать. А твоему сыну нужен отец. Не забывай об этом, пожалуйста. Прощай.

Маша цепляет за ручки оба чемодана, и опустив плечи идет к двери. Исчезает за ней. Отец закрывает руками лицо, вздрагивает.

«Только не говори мне, что ты плачешь по ней, папа! Ты не способен на такое»

Делаю еще один глоток вискаря, потом еще один. В голове приятно шумит, внутри привычно пусто и больно. Видимо, легче станет потом. Не знаю…

Отец наконец слышит мое присутствие. Поднимает взгляд по ступенькам, доходит до меня и на его щеках правда слезы. А мне смешно. Блядь, это такой охреневший цирк!

— Правда больно, когда тебя предают и бросают близкие? — салютую ему бутылкой. — А мне интересно, на похоронах мамы ты тоже плакал? Или это возрастное?

— Я даже не предполагал, что ты способен на такое. Я думал, ты любишь Ладу, — хрипит он, сжимая и разжимая кулаки явно в желании меня ударить.

— Это месть, папа. Месть за твое предательство! — делаю еще глоток виски.

— Тебе стало легче? — он выдыхает, запускает пальцы в волосы, нервным движением приподнимает короткий ежик от корней. — Скажи, тебе стало легче?! — орет на меня.

— Это не важно. Главное, чтобы ты проникся тем, что сейчас топит тебя, — улыбаюсь ему.

Отец снова нервно дергается. Качает головой, словно что-то решая. В ахуе смотрю, как он опускается на колени. Передо мной, блядь! Руки плетями висят вдоль тела. В глазах невыносимая тоска. Он уже это чувствует. То, что я хотел.

— Этого ты хотел? Наверное, ты прав. Именно так я должен был просить у тебя прощения. Прости меня, сын. Я надеюсь, что однажды сможешь, иначе эта обида убьет тебя. Упивайся своей победой, мой мальчик. Только вряд ли она принесет тебе облегчение, если этого не произошло сразу. А я вижу по твоим глазам, тебе не стало легче.

Присасываюсь к горлышку бутылки и заливаю в себя виски, пока он не начинает проситься обратно.

Легче мне правда не стало. Должно было, но где-то я просчитался, получив удовлетворение без такого желанного облегчения. Моя агония не утихла. Она лишь поменяла вектор.

Поднимаюсь со ступенек. Меня пьяно шатает. Бутылка с остатками алкоголя падает из рук. Пинаю ее вниз. Скатывается, я спускаюсь следом.

— Ты куда? — тихо спрашивает подошедший отец.

— Проветрюсь, — обхожу его, едва не задев плечом, и сваливаю на улицу. Похер куда, лишь бы не сидеть на месте.

Лада

— Детка, поговори со мной, — мама входит в комнату и присаживается на край кровати. — Не съела опять ничего. Лада, так нельзя. Прекращай! — обеспокоенно повышает голос.

Он у нее дрожит, а я не хочу, чтобы мамочка опять плакала. Ей и так тяжело из-за разрыва с дядей Владом. Я не хотела, чтобы они расходились. Я знаю, как она его любит. Я видела, как он любит ее. У меня сейчас нет сил в этом разбираться. Сажусь на кровати, беру тарелку и начинаю есть, чтобы ей стало спокойнее. Желудок свело и всего пара ложек легкого творога кажутся тяжелым, трудноперевариваемым грузом, как и мои эмоции, застывшие в одной фазе — боль и стыд.

Мама заботливо поправляет мне волосы, выбившиеся из косы, заплетенной еще вчера вечером.