Дикарь (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 7

Дикарь прищуривается. Мрачнеет. Выходит из себя. На кой чёрт я это сказала? Не сдержалась, не могу. Он меня просто бесит! И теперь если забросит на сосну, то я буду сама виновата. И не смогу слезть, останусь сидеть, пока зима не закончится.

— Неужели, Даниил Александрович, вы не понимаете, что, не отдавая Елизавете квартиру, поступаете некрасиво? Девушка на последние деньги купила жилплощадь, доверяла вам настолько, что не потребовала отказ от доли, но вы ей изменили с её лучшей подругой. И теперь не хотите отдать то, что по праву принадлежит ей? Одумайтесь, Михайлов!

Мне ли не знать, как коварны бывают мужчины.

Дикарь резко бросает сено. Останавливается, смотрит исподлобья. Наши глаза встречаются. Я вообще уже не помню, как дышать. Столбенею. Всё тело загорается непонятным жаром. Может, это температура? Может, я воспаление лёгких заработала, пока по лесу ползла?

Но обдумать причину слабости я не успеваю. Дикарь зло ухмыляется. Видно, что злится. Его явно выводят из себя мои слова. Он делает резкий рывок, зажимая меня между обитой досками стеной и ограждением. Шокирует. Пугает. Парализует.

И, не дав сориентироваться, кладет руку на шею, заставляя задрать подбородок и трястись, как заяц в лапах волка.

— Ай, что вы делаете?! Что?! Нет!

Он не просто держит, он водит по шее пальцами, словно проверяет эластичность шкуры новой кобылы. Дикарь пугает своей силой. Он доводит меня до белого каления. Зачем я сюда притащилась?

Дура! А если задушит? Он дикий. Бешеный. Больной! Впадаю в истерику!

— Пустите!

— Это она тебе сказала? Моя жена? Так, по-твоему, всё было?

Думаю, остановится, но он идёт дальше. Глядя в глаза, второй рукой дергает вниз молнию моей куртки. А потом вдруг вытаскивает шарф и растягивает горловину свитера, вероломно засовывая руку в лифчик. Я охаю! Даже крикнуть не могу оттого, что нахожусь в совершенно шоковом состоянии.

Его здоровенная лапа ползает внутри моего белья, и, сощурив голодные, горящие огнём глаза, он мнёт мою правую грудь, с увлечением натирая сосок.

Как будто я уличная девка! Словно со мной так можно!

Отойдя от первого шока, хватаюсь за крупное запястье, густо покрытое волосами, и начинаю сопротивляться. Бьюсь как рыба об лёд. Пытаюсь оттолкнуть, стараюсь показать, как мне неприятно.

У него мозолистые, шершавые ладони. Он очень сильный. И мне это совершенно точно не нравится, потому что подобное насилие не может нравиться. Но моя грудь… Мой каменный сосок…

По телу сыплются искры ненормального возбуждения. Дикарь сжимает грудь так сильно, что я уверена — останутся следы. Наблюдаю за его волосатой рукой, пытаюсь её вытащить, но его резкость пробуждает во мне низменные желания, и я ненавижу себя за это. Пальцы сгребают всю грудь, пропускают сосок между ними, задевают. Теребят. Мучают. Я уже не понимаю: ему нравится меня трогать или он просто хочет меня напугать, чтобы я наконец-то свалила отсюда?

— Отпусти меня, дикарь! — хриплю что есть мочи.

Одна чужая мужская рука гладит шею. Он контролирует силу, не дает мне задохнуться, лишь демонстрирует власть. А другая тискает грудь. Но, кажется, он слишком увлёкся. И, перестав удерживать, ненасытно трогает всё тело, лапает всю. Куда может добраться. В безумном порыве припадает губами к шее. И то ли лижет как дикий зверь, то ли кусает. Как будто моя кожа — это источник, который ему необходим, дабы не умереть от жажды.

Улучив момент, я бью его коленом в пах. Со всей силы.

Дикарь отстраняется, сгибаясь. И я убегаю. Не застегнув куртку и потеряв шапку, я вылетаю на улицу и несусь сквозь снег и сугробы. Ветер лупит в лицо. Как можно дальше отсюда.

Покинув территорию, повисаю на заборе и дышу. Глубоко, истерично, обжигая глотку морозным воздухом.

Закрываю глаза и вместо страха и отвращения чувствую палящий зной по всему телу. Ненавижу и себя, и его. Будь он проклят, озабоченный придурок!

Вцепившись в деревянную жердь, трясу её изо всех сил. Как я получу подпись? КАК? Он показал, что сделает со мной, если я приду ещё раз! Дёргаю жерди, с них сыплется снег. Отчаянно рычу, как зверь, отгрызший себе лапу при попадании в капкан.

Дикарь поставил меня в безвыходное положение.

Глава 6

Глава 6

Я снова сижу в сугробе. Трясусь от холода, прижавшись к ограде. Спустя какое-то время слышу, как скрипит снег под ногами, кто-то приближается. От мороза даже слова замерзают на лету, но стихия совсем не мешает мне демонстрировать отчаянную девичью гордость. Если это он, то пошёл он к чёрту.

— Вернись на конюшню, Барби! Замёрзнешь.

Запрокидываю голову, отмахиваясь от падающих с неба снежинок. Ко мне верхом на коне подъезжает Михайлов. Из ноздрей его лошади валит пар и, замерзая на ветру, инеем оседает на толстой шоколадной шкуре.

— И не подумаю возвращаться! Скачите обратно.

— Если ты останешься на улице, то превратишься в лёд.

— А всего лишь надо было подписать бумаги!

Михайлов усмехается и, наклонившись, подаёт мне руку. Очевидно, он задумал закинуть меня в седло и потащить обратно. Только я руки не принимаю и гордо отворачиваюсь.

Михайлов уезжает. Смотрю на хвост удаляющейся лошади и жмусь к столбу сильнее. Постепенно нападает безразличие к жизни. Уже не так уж и важно, умру я от холода или нет. Прислонившись к ограде, разглядываю облака. Руки замёрзли, их свело судорогой, лицо жжёт ветром с льдистым снегом.

— Боже мой! — Выскакивает из автомобиля староста.

Надо же, я даже не заметила, как он подъехал.

— Скорее в машину! Вы у нас тут точно коньки отбросите. Забавушка, ну как же так? Опять! Опять до посинения замёрзли!

Он поднимает голову. Смотрит куда-то вдаль, очевидно перекрикиваясь с дикарём.

— Справимся! — кричит ему староста.

Поднимает меня со снега. С ним я иду, и староста, приобняв, на ходу растирает мне плечи. Прижав к себе, ведёт к передней двери машины. Помогает сесть.

— Михайлов на Призраке за вами прискакал. Вы зачем от него сбежали? Почему не остались внутри? Ждали бы меня в конюшне, я бы посигналил. — Включает печку на полную мощность.

— У нас с вашим Михайловым не складываются отношения. — Сжавшись в комочек, падаю на бок, прижимая голову к стеклу боковой дверцы.

Староста, нахмурившись, меня осматривает.

— У вас шапка вся в снегу. — Ухаживает за мной Семён. Заметно волнуясь, сдирает с меня головной убор, трясёт одной рукой, едва не съезжая в кювет. — Сейчас ко мне поедем, я вас чаем напою и обогрею.

Его предложение вызывает истеричный смешок, а Сёма всё никак не отстанет от моей шапки. Конечно, она мокрая, она ведь в снегу побывала. Потом я её нашла и нацепила как есть.

— Всё равно не понимаю. Неужели Михайлов не мог предложить вам горячих напитков? Одеяло? Никакого гостеприимства.

— Напитков? — ещё один смешок, искренний и полудохлый.

Знал бы ты, Семён, что он мне предложил.

— Ну хоть подписал он всё, что вам было нужно?

На этот раз даже смешок не получается.

— Нет.

— Вот же зараза.

Дальше разговаривать желания нет. Да и нос течёт так, что хоть ведро подставляй.

— Вам бы в баньку и пропариться хорошенько. Клин клином вышибают.

Улыбаюсь, кивнув, но только из любезности. Баню я не люблю. А уж перспектива голой париться со старостой меня совсем не привлекает. Я бы уже домой поехала, достаточно намёрзлась за два дня. Да без подписи возвращаться смысла нет.

Дом старосты совсем не похож на дом дикаря. Он большой и светлый, сплошь в пастельных и молочных тонах. Полагаю, что когда-то Семён здесь жил вместе с мамой. Она умерла, и староста продолжает поддерживать её порядок. В интерьере остро ощущается вкус пожилой женщины.

Понятия не имею, почему староста не привёз меня к Степановне, но я не хочу сейчас разбираться. Сил от холода совсем нет. Рада оказаться в тепле. Лишь бы не на улице и не на ветру.