Никогда с тобой (СИ) - Черно Адалин - Страница 24

— Справился? — хмыкаю.

— Я думал, ты меня подождешь, — выдает так, словно я ему был обязан.

— Тренировка закончена, я домой.

— Это ты, да? — спрашивает.

— Что я?

— Соня сказала, что не будет со мной встречаться.

— И? — давлю.

Делаю вид, что не понимаю. Ким, конечно же, знает. Догадался и по мне все видит. Так уж вышло, что я не умею ему врать. Кому угодно – запросто, а ему – нет.

— Я так и думал. Она тебе нравится?

— Хуйню не неси, — толкаю его плечом и вынуждаю спуститься на пару ступенек вниз.

— Ты же сам потом пожалеешь, — бросает вдогонку. — Я не отступлю.

— Молодец, — киваю. — Добивайся.

У самого в этот момент сжимаются руки в кулаки на лямках рюкзака, но к машине шагаю уверенно и с парковки выезжаю спокойно. Другое дело, что по трассе гоню под двести и все равно не могу привести мысли в порядок. “Я не отступлю”. А я? Я смогу отступить? Она, блядь, моя сводная сестра. Я ненавижу ее всем нутром. Разве я могу отступить и оставить ее счастливой? Блядь, еще и Ким. Меня кроет с каждым километром только сильнее. Домой приезжаю злой до такой степени, что когда отец пытается остановить в коридоре, смело выдаю:

— Пошел на хуй.

— Куда? — гремит на весь дом.

— На хуй. Это, отец, тот орган, который у тебя без дела между ног болтается.

Папаша остается стоять словно вкопанный. Я же взбираюсь на второй этаж, переступая сразу через две ступеньки. Влетаю в свою комнату и закрываюсь на ключ. Меня ломает. Выворачивает наизнанку одна лишь мысль, что инфузория может мне нравиться. Что вся эта долбаная реакция – не ненависть. Ким прав. Причин так сильно ее ненавидеть у меня нет, но рядом с ней я чувствую, с какой скоростью кровь течет по венам. У меня под кожей все горит, когда я ее вижу, в груди сдавливает от желания сжать пальцы вокруг ее тонкой шеи.

Настойчивый стук в дверь игнорирую, хотя в какой-то момент кажется, что отец сорвет ту с петель, но этого не происходит. Он уходит, и я остаюсь в тишине. Почти оглушающей. Чтобы не оставаться наедине с мыслями, переодеваюсь в плавки, беру полотенце и спускаюсь на цокольный этаж. По обычаю закрываю дверь и подхожу к бассейну, только сейчас замечая вещи инфузории, небрежно брошенные на шезлонг. Она спокойно плывет ко мне спиной. Рассекает воду руками и ни о чем не подозревает.

Я снова злюсь. Ее размеренному спокойствию, ее непринужденности, с которой она плавает. Меня почему-то все в ней бесит, начиная от светлых волос, собранных в высокий пучок, и заканчивая ногами, которыми она слишком сильно ударяет о воду. Порываюсь уйти, но потом решаю, что нахожусь у себя дома, и с легкостью прыгаю в бассейн. Скрывать мне нечего. Все, что она могла увидеть, она уже видела.

Выныриваю и с удовольствием наблюдаю, с каким испугом инфузория на меня смотрит. Замирает на середине бассейна, а потом продолжает плыть и ныряет. По крайней мере, я думаю, что она ныряет, но когда начинает барахтаться, понимаю, что тонет. Бассейн у нас глубокий. Три метра. При ее небольшом росте это много. Я медлю лишь мгновение, а потом подплываю к инфузории и выталкиваю ее наружу. Она плюется, кашляет и цепляется за мои плечи, словно я достал ее, чтобы собственноручно утопить. Доплываю с ней до бортика и выталкиваю из бассейна. Вылезаю следом и почти сразу набрасываюсь с вопросом:

— Что это было?

— Судорога, — оправдывается. — Ногу свело, я ничего не смогла сделать и запаниковала.

— Тут, блядь, три метра глубины. Запаниковала? Если бы меня не было – здесь нашли бы только твой труп.

Она обхватывает себя руками, растирает плечи, а затем они у нее начинают подрагивать. Инфузория плачет. Всхлипывает, растирая слезы по щекам. Она испуганная, мокрая и расстроенная. И мне ее почему-то жаль настолько, что я набрасываю свое полотенце на ее плечи и слегка их сжимаю.

— Ну, ты чего разревелась? Нормально же все. Живая.

Она шмыгает носом и что-то бормочет. Полотенце принимает с благодарностью. Перехватывает края и натягивает ткань повыше. Натыкается холодными пальцами на мои костяшки. Меня словно током пронзает, так на нее реагирую, но руку не убираю. Чувствую, как по телу скользят языки жара, растекаются, словно горячая магма, и собираются почему-то в паху. Там начинает ныть и пульсировать, а еще инфузория резко ко мне оборачивается. Едва лбами не сталкиваемся, так она близко.

— Спасибо, — шепчет одними губами.

Я на них зависаю. В который раз с момента ее появления в этом доме смотрю на ее губы. Нельзя, конечно, даже думать об этом страшно, но я все равно думаю. Хочу их попробовать. Ворваться в ее рот языком и навести суету. Показать, блядь, что такое поцелуй. Уверен, Ким ее еще не целовал. Благородный, мать его… А я могу поцеловать. Могу прямо здесь ее распластать и трахнуть. Уверен, что она даст. Посопротивляется для виду, но даст. Она горячая, опасная, дикая. Даже сейчас это чувствуется. Так и хочется уступить своим желаниям. Поддаться и толкнуться вперед. Каких-то пара сантиметров – и я попробую ее губы. Узнаю, какие они на вкус.

Я отступаю.

Блядь, конечно, отступаю. Она как наркотик, но противостоять я все еще в состоянии.

Тан

Конечно, я не думал, что мой выпад в сторону отца останется безнаказанным. Долго скрываться за закрытой дверью все равно бы не вышло, поэтому его появлению в комнате не удивляюсь. Из эффекта неожиданности только его наряд — строгий черный костюм, светло-голубая рубашка и галстук. Явно куда-то собрался.

Я усмехаюсь. Даже в преддверии хорошего отрыва не забыл обо мне. Пришел, чтобы попытаться поставить на место.

— Сопляк!

Его срывает сразу, как он замечает мою кривую и равнодушную ухмылку. Ничего так не раздражает людей, как положенный на них хер. Эмоциональная отдача всегда позволяет оценить, насколько ранен противник, насколько у тебя получилось сделать ему больно, насколько удалось залезть в душу. Когда встречает равнодушие, пропадает былая уверенность в себе, а у отца с этим и так беда.

Отец подхватывает меня за грудки и впечатывает в стену. Не противлюсь и он раздражается сильнее.

— Ты кем себя возомнил, щенок?

— Твоим сыном.

— Я научу тебя с отцом правильно разговаривать, — угрожает.

Ни на что больше не решается, что после последнего его срыва даже удивительно.

— Не боишься ответа? — плюю ему в лицо. — Ты же заметил, что я вырос?

— Не посмеешь! — рявкает вроде бы уверенно, но я слишком хорошо его знаю, чтобы не разглядеть за уверенностью бегающий взгляд. Да и кадык у него дергается не просто так — сглатывает, приняв мои слова серьезно.

— Рискни — проверим.

Чтобы подтвердить свои слова, напрягаю мышцы на плечах и отталкиваюсь от стены. Отец по прежнему давит, только вот впечатать меня в бетон больше не выходит. Физически я давно сильнее него и он это понимает. Возможно, до сегодняшнего дня не осознавал, потому что в прошлый раз я позволил ему себя ударить.

— Так что? — давлю, а сам давно сжатые руки в кулак держу.

До драки у нас не доходило, но в этот раз я слишком разъярен, чтобы сдержаться. Отец пасует. Отпускает меня, отряхивая руки. Смотрит, без преувеличения, как на кусок дерьма, что прилип к его ботинку. Это взаимно, папочка. Подозреваю, что мой взгляд то же самое зеркалит. Мы ненавидим друг друга обоюдно. Он меня за то, что не соответствую. Никогда не соответствовал. Не дотягивался до выставленных им вершин, огрызался и вел разгульную жизнь. Я — не тот сын, о котором он мечтал. Я его ненавижу априори. После аварии всем нутром против него пойти готов. Во что бы то ни стало.

— Ты пожалеешь.

Оставляет последнее слово за собой и покидает мою комнату. И пяти минут не проходит, как на телефон приходит смс-сообщение о блокировке моей карты.

Я смеюсь в голос от неожиданности. Мы это сотни раз проходили, я давно научился снимать нал и держать бабки на черный день, да и, честно говоря, время абсолютной финансовой независимости от него давно прошло. Я могу заработать сам.