Великое княжество Литовское и белорусский национальный миф - Асноревский Евгений - Страница 4

Конечно же, в рамках литовской историографии, процесс создания ВКЛ всё ещё нередко показывается с помощью утверждений о завоевании предками литовцев земель будущей Беларуси. Здесь стоит учесть вполне понятное желание сделать собственный национальный миф как можно более ярким. Желание ощущать себя наследниками могучих завоевателей и покорителей, тем более, когда территория твоего государства является достаточно скромной даже по европейским меркам, вполне понятно с точки зрения психологии.

Для примера литовских «захватнических концепций» можно рассмотреть работу литовского историка, доктора Артуруса Дубониса, под названием «Две модели литовской экспансии на Руси (XIII — начало XIV века). Овладение Полоцком и Новогрудком».

Приводя примеры белорусских концепций, литовский специалист, как можно понять из текста его работы, выражает скептическое отношение к идеям белорусских коллег. Даже вполне умеренная позиция Алеся Кравцевича не устраивает Дубониса и он старается обосновать именно брутальный, захватнический характер создания ВКЛ.

Автору этого текста, честно говоря, так и не удалось увидеть в работе литовского историка хотя бы одного веского аргумента, основанного на достоверных источниках, в пользу кровавого захвата летописными литовцами земель древнерусских княжеств, располагавшихся на территории будущей Беларуси. К примеру, эпизод с установлением в Полоцке правления литовского князя Товтивила показан у Дубониса так:

«В такой запутанной политической ситуации Полоцкий стол и занял Товтивил. В данном случае важна не дата его появления в Полоцке, но комплекс политических сложившихся обстоятельств, открывший ему путь на княжение. В 1255 г. успешно функционировал военно-политический союз Миндовга с Ливонским орденом: орден устоял перед территориальными претензиями рижского архиепископа, Миндовг принялся овладевать Русским королевством. Товтивил, как полоцкий князь, устраивал всех. Христианин-католик, он всего несколько лет тому назад был другом и соратником ливонских правителей во время войны против Миндовга, пользовался уважением в Рижской церкви. В то же время он примирился со своим дядей — королем Миндовгом, пусть и наверняка не вернув своей вотчины в Литве. В то время влияние на Полоцк дома рассорившихся владимиро-суздальских Ярославичей не прослеживается. Политические сделки и манипуляции предоставили возможность литовской знати, баронам короля Миндовга, посадить своего князя в стратегически важном военном и торговом центре у Даугавы».

Следует уточнить, что под «Русским королевством» литовский историк понимает тут именно королевство, упоминаемое в булле Папы Римского, которое отождествляет с Полоцким княжеством. Выше уже было показано, что относительно прячущейся под личиной Русского королевства древнерусской земли у исследователей нет единого мнения.

В публикации Дубониса обращают на себя внимание заключения, сделанные скорее в духе наивной публицистики, а не строгой научной работы «устраивал всех» и «пользовался уважением в Рижской церкви», которые основаны, разумеется, на домыслах. У историков нет точных сведений о датах примирения Товтивила с Миндовгом, как и об уровне этой сомнительной дружбы смертельных врагов. Но главные вопросы вызывает нелогичный вывод исследователя: «Политические сделки и манипуляции предоставили возможность литовской знати, баронам короля Миндовга, посадить своего князя в стратегически важном военном и торговом центре у Даугавы».

Как примирение Миндовга и Товтивила или предполагаемое «уважение в Рижской церкви» доказывают, что Товтивил был именно ставленником окружения Миндовга в Полоцке, тем более, что к моменту вокняженья литовского князя у полочан, история противостояния двух литовских правителей включала несколько боевых столкновений?

Почему полочане не могли сами принять Товтивила к себе, как это сделали псковичи, когда пригласили княжить другого принципиального врага Миндовга, Довмонта?

Вызывают улыбку и «бароны короля», ведь использование западноевропейского титула применительно к боярам, явно находящимся в политической системе Древней Руси, выглядит крайне забавно.

Далее литовский специалист продолжает описывать историю Полоцкого княжества, но изложенные события, скорее подтверждают мирный характер взаимодействий литовцев и полочан. Подобная особенность взаимодействия политических акторов региона становится, постепенно, настолько явной, что даже сам Дубонис замечает: «Полоцк относительно мирно, без кровавых войн оказался в подчинении Литвы…», но ту же, как бы припомнив, что он пишет летопись великого литовского завоевания, доктор Артурас добавляет «Но даже мирная экспансия проводилась с использованием силы, а не добровольно». Честно говоря, фраза «мирная экспансия проводилась с использованием силы» звучит примерно таким же оксюмороном как «мирная война», или даже «горячий лёд».

Итак, как показано выше, попытки обосновать литовский захват земель будущей Беларуси натыкаются на преграду, создаваемую отсутствием каких-либо достоверных, не взятых из поздних летописей, свидетельств агрессивной и успешной борьбы литовцев с жителями древнерусских княжеств, ради захвата поселений, расположенных на территории будущей Беларуси.

Это не значит, что контакты славян и балтов были исключительно мирными, но главное, что тут стоит подчеркнуть: даже апологеты истории некоего захвата, а то и порабощения предками литовцев предков белорусов не могут, не смотря на усилия, хоть сколько-нибудь убедительно доказать свою позицию, а вместо этого, иногда, доказывают как раз мирный, в основном, характер взаимодействия, что и следует из приведённого выше текста литовского автора.

Кроме того, следует ещё раз заметить, что само значение предполагаемого захвата Миндовгом Новогородка преувеличено, так как стычки феодалов на ранних этапах становления державы, разумеется, не определяют, сами по себе, национальный характер полиэтнического государства, который зависит от политической и культурной роли того или иного этноса.

Сочетание культурной доминации предков белорусов с их политической субъектностью, в совокупности и приводят к тому, что нынешние белорусы могут считать наследие ВКЛ своим, о чём ещё будет сказано далее.

Литовские исследователи справедливо указывают на то, что фактов, доказывающих столичность Новогородка в современных Миндовгу, известных летописях, таких как ГВЛ, не обнаружено. При этом нет сомнений, что Новогородок был крупным и значительным городом в землях подвластных князю и принадлежал ему лично, о чём свидетельствует указанный в ГВЛ факт передачи города Роману Даниловичу, от самого Миндовга, тогда как Волковыск и Слоним передаются от Войшелка.

Попытки литовских историков объявить Кернаве столицей формировавшегося государства выглядят ещё менее убедительными, чем гипотезы о столичном статусе белорусского города, так как литовское поселение, в отличие от Новогородка, даже нельзя убедительно, на основании прямого указания достоверных летописных источников, «привязать» к Миндовгу, то есть доказать, что князь хотя бы владел Кернаве, если, конечно, не считать, что утверждение о подчинении Миндовгом всей Литвы должно автоматически означать власть правителя и над Кернавским поселением. При этом один из элементов Кернавского городища называют «Троном Миндовга», что, вне всякого сомнения, является ярким примером исторической фантазии, в которой литовские исследователи нередко обвиняют белорусских коллег.

Тут автор может озвучить гипотезу о том, что принцип проживания в небольшом, уединённом месте, где князя окружали только самые близкие и доверенные люди, мог быть перенят Войшелком от отца, для которого таким местом, в теории, являлась летописная Рута (Ворута), которую зачастую хотят видеть некоей столицей Миндовга. По сведениям ГВЛ, Войшелк жил в монастыре «на реке Неман, между Литвой и Новогородком». Считается, что речь тут о Лавришевской обители. Разумеется, склонность Миндовга и Войшелка к использованию небольшой личной резиденции в качестве своеобразной столицы является лишь предположением.