Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей - Страница 77

— Не передёргивайте, Пётр! — вопреки ожиданиям Добрякова не удивила моя новость о переформировании лагеря, — станем лагерным госпиталем — подполье всё равно будет помогать товарищам, чем сможет. Здесь, в плену очень важно сохранять надежду и веру в победу над фашизмом! А кому, как не нам, старым коммунистам это делать? Вот вы, товарищ Теличко, коммунист? — от такого прямого вопроса я немного растерялся и слегка запаниковал (не дай бог сказать «да», этот бывший эсэр и старый большевик меня наизнанку вывернет и вся моя легенда коту под хвост, очень шаткое положение).

— Нет, товарищ Добряков. Не удостоился такой чести. Происхождение, знаете ли, подвело. Да и за кордоном почти всё время… — сделал я намеренно загадочный вид. Как ни странно, но грубая ложь прокатила. Видимо в прошлом у товарища Добрякова были и не такие примеры. Секретарь подпольщиков, будто что-то вспомнив, вернулся к основной теме, — у нас уже была косвенная информация о том, что шталаг 304 предполагается переформировывать. После эпидемии тифа, дизентерии, высокой смертности зимой сорок первого и весной сорок второго среди пленных немцы серьёзно озаботились целесообразностью содержания почти десятитысячного контингента в местных условиях. Им, конечно, плевать на нас, но командованию вермахта не понравилась столь выраженное уменьшение бесплатной рабочей силы. Сорок второй — не сорок первый. Рейху нужна экономическая стабильность, а война заставляет затягивать пояса. Простые немцы в тылу не шибко жируют. Вот, к примеру, есть у нас среди санитаров такой кадр. Одессит Мишка Молдаванин. Он любой гешефт на пустом месте делает: к примеру, из котелка смастерить портсигар ему, что высморкаться. Он даже гравюры по алюминию делает, как заправский художник. Между прочим, портсигар — это полбуханки «русского»! Или какой немец даст починить сапоги или другую обувку. И ведь несут охранники! Из посёлка соседнего, даже из города. Это как понять? Сапожников у них нет? Мелочь, а ведь явный признак экономического упадка.

— Может, это просто любители халявы? — попытался я возразить разошедшемуся секретарю.

— Э, нет, брат. Шалишь! — рубанул ладонью воздух Добряков, — немчура уж на что нас за быдло считает, а после того как мы их под Москвой приветили, многие из охранников, если и не зауважали, но явно стали относиться иначе. Особенно к новоприбывшим. Веришь, бывает, что и газеты немецкие нам читают. Житуха покажет, как любит говаривать тот же Мишка Молдаванин! Охрана тоже люди, они же со службы да из казарм не только в отпуска ходят. Видят, что под фюрером в тылу твориться. А в дому мышь повесилась. Гражданским ох как несладко, фашисты всех обобрали. К примеру, возьмём солдатскую гимнастерку или штаны — горожанам такой товар всегда к месту. Мишка умудряется у местных сменять что угодно. Вы, товарищ Теличко, только подумайте, до чего Геринг страну довёл.

— Не пойму, к чему вы клоните, Захар Степаныч? Мне их пожалеть? — прервал я этот поток социального анализа.

— Я это к тому, Пётр Михайлович… Вот что есть побег из лагеря со стратегической точки зрения? Это длительная военная операция, проводимая малой группой бойцов в глубоком тылу противника. Немного, но и немало! Она требует смелости, дисциплины, солдатской выносливости и смекалки. Мы — Красная Армия, армия революции, армия Ленина! Нельзя такое дело нахрапом да в спешке решать.

— Хорошо, — вздохнул я, — что вы предлагаете? Только давайте договоримся, без всех этих заходов. Прямо и чётко, — по усмешке Матвея Фомича и покрасневшему лицу Добрякова я понял: отказа всё же не будет, но мозг мне этот секретарь просверлит неоднократно.

Что ж, я готов. Всё-таки мне удалось зацепить подпольщиков за живое.

— Поможем мы советской разведке. Не можем не помочь. Долг это наш! Мы — воины Красной Армии, даже находясь в плену. Да что там: именно здесь, под пятой фашистской гидры…кхе, кхе, — прервал свою вновь вспыхнувшую пламенным призывом речь Добряков, — но на слишком многое не рассчитывайте, товарищ Теличко! Пойдут с вами добровольцы. Есть у нас горячие головы. Непоседы. Но отпустим только тех, кто сможет физически выдержать побег. Самоубийства я не допущу.

— Что ж… Тогда у меня к вам два вопроса. Вернее, пожелания.

— Ну?

— Обо мне должны знать только вы и те ваши люди, что пытались меня припугнуть. Это можно обеспечить?

— Постараемся. А второй?

— И всё же, по первому вопросу прошу отнестись со всей ответственностью. Нужно сделать всё возможное для соблюдения конспирации! Иначе я вынужден буду при угрозе разоблачения использовать форс-мажорный вариант. При реализации которого возможен стихийный вариант массового побега. Что же насчёт второго пожелания, то прошу отпустить со мной Семёна. Надёжный смелый парень, знающий немецкий, как родной, в моём деле пригодится намного больше.

— Хм… — скривил рот Добряков, — подумаем, обсудим с товарищами, Пётр Михайлович. Не знаю. Всё ведь зависит от его собственного желания. Да и, чего греха таить, жалко лишать подполье такого бойца. Сёма — ценный кадр. Через него мы решаем многие проблемы с нашими военнопленными. С вашей же стороны… очень надеюсь на обещанную помощь. Насчёт карт и сводок, надеюсь, не соврали?

— Обижаете, Захар Степаныч. Бумагу и карандаши найдёте? Хотя бы двух-трёх цветов. Я могу приступить немедленно. Скажите только, кому сдавать готовую работу?

— Василия Ивановича, доктора нашего знаете?

— Имел честь.

— Он тоже в курсе нашей встречи. Правда, разозлится наверняка, когда увидит это, — секретарь указал на кучу мебельных обломков. Экий кавардак вы тут учинили, — тон Добрякова был шутливым, но взгляд, что он бросил на стоявшего рядом Краснова оставался сердитым.

— Так ведь, ноблес оближ, как говорится, Захар Степанович. Положение обязывает, товарищ Добряков. Кто к нам с мечом войдёт…ну, дальше вы знаете.

— Тоже любите Эйзенштейна?

— Простите, не понял. Ах, вот вы о чём! — не сразу сообразил я, что только что процитировал фразу Александра Невского из одноимённого фильма, очень популярного в годы перед войной, — только Сергей Михайлович Эйзенштейн, как, впрочем, и святой благоверный Александр Невский на самом деле ничего подобного не провозглашали. Эта фраза гораздо старше, чем принято считать. К примеру, в Евангелии от Матфея сказано: «Ибо все, взявшие меч, мечом погибнут». Или вот ещё. В Апокалипсисе Иоанна Богослова: «Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен; кто мечом убивает, тому самому надлежит быть убиту мечом».

— Мда… а вы всё больше удивляете меня, Теличко, — улыбнулся Добряков, повернувшись к Краснову, — Матвей Фомич, ты же говорил: крестьянская косточка, зоотехник. Судя по речам, наш гость, как минимум полный курс гимназии окончил, а, Пётр Михайлович? А то и семинарии…

Я мысленно треснул себя по голове. И когда я отучусь от дурацкой привычки умничать не к месту? Пришлось напустить строгости, возвращая статус кво.

— Моя настоящая биография, Захар Степанович, относится к разряду гостайн, поэтому будем и дальше считать меня бывшим зоотехником. Это понятно?

— Безусловно. Но и вы будьте поосторожнее. Немцы не дураки, мало того, лагерные осведомители стараются доносить в третий отдел любую подозрительную информацию, — Краснов осуждающе нахмурился, — тогда все наши старания с конспирацией пойдут коту под хвост!

— Справедливо, Матвей Фомич. Значит, я жду здесь вашего окончательного решения и оперативной информации по составу группы.

— Да, не теряйте времени. Нарушать заведённый порядок и ночевать здесь вместо полицейского барака не стоит. Это привлечёт ненужное внимание. Всё необходимое вам принесёт Киря. И вообще: обращайтесь к нему за всем необходимым. Если уж Кирьян не достанет, то Миша Молдаванин, наш аптекарь, расстарается.

Краснов с Добряковым оставили меня в глубокой задумчивости. Вскоре заявился и Киря с небольшой пачкой упаковочной сероватой бумаги и несколькими карандашными огрызками, среди которых было несколько синих, красный и даже химический карандаш.