Н 4 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 25

— Всем доброе утро, — проговорил он, перевел взгляд на Димидко.

Тот сжался, уменьшился в размерах, будто кролик под взглядом удава. Я напрягся. Что же случилось такое страшное? Неужели кто-то попал в больницу или того хуже? Оглядел еще раз зал — все на месте, даже Дрозд не опоздал. Все вроде целы и умирающими не выглядят.

— Друзья, так бывает, — начал Димидко каким-то шелестящим слабым голосом, хлебнул воды, но не помогло, — приходится делать то, что не хочется. Но так надо.

Если бы Герасим, топящий Му-му, умел говорить, голос у него наверняка был бы таким же виноватым.

Да что ж стряслось? Точно что-то важное, но зачем тянуть кота за хвост?

— Иначе будут плохие последствия. — Он зыркнул на Витаутовича, сжал кулаки и неожиданно сел на свободный стул в первом ряду.

— На хрен! Вы в это влезли, вам и слово.

Витаутович приподнял уголки губ.

— Что ж. Начну с того, что мир несправедлив. С этим надо смириться. Иначе жить тяжело. И если ты ничего не можешь сделать, надо поиметь максимальную выгоду.

Что он несет? В него что, бес жадности вселился? Надо звать экзорциста?

— Иногда бывает, что все решено, и на обстоятельства не повлиять, остается только подстроиться. Как вы знаете, деньги — это планктон, его едят киты и мелкая рыба, а где мелкая рыба, там хищники покрупнее. У нас скоро матч с ульяновским «Стартом». Команда, как вы знаете, слабая…

Сидящий рядом Клыков заерзал на стуле, подобрался — похоже, он понял, куда клонит Витаутович.

— Все думают, что «Старт» проиграет, и поставят на нас. Нам нужно, — он пригвоздил меня взглядом к стулу, — пропустить один мяч, а лучше два. Но если два, это может навредить команде, а от одного никому плохо не будет. Заинтересованным людям так и вовсе будет хорошо. Клыков!

Рома вздрогнул, вытянулся, как обозревающий окрестности сурикат.

— Ты не слишком заигрался со ставками? — Клыков замер и начал покрываться красными пятнами. — Это будет твоя последняя ставка, понял? Если узнаю — вылетишь из команды. Все это Александр Александрович должен был сказать, но он со мной не согласен и расстроен. Ничего, пройдет.

Витаутыч еще что-то говорил, а я не слушал, оглушенный. Мир перевернулся с ног на голову. Все еще не верилось в услышанное. Но, если проанализировать, все становилось на свои места. Тирликас — кто-то типа смотрящего за футболом. К тому же он однажды в договорняке замазался. Вспомнилось, как Лев Витаутович упорно настаивал, чтобы я снялся с соревнований на турнире в честь дня рождения Горского, но тогда казалось, что это для моего же блага, я был устал, потрепан боями, к тому же сам сказал, что не собираюсь посвящать жизнь дракам, теперь же…

— Если не согласимся, нам все равно играть не дадут, — повторил Тирликас. — А если серьезные люди на нас ополчатся, тогда точно не пробиться в Первую лигу, поймите вы! Хитрить нужно, изворачиваться.

Понимания Витаутович явно не находил, причем даже среди ветеранов-титановцев, но он будто бы излучал ауру, которая подавляла волю — никто не смел и слова против сказать.

— Предлагают деньги, по три тысячи основному составу, — добавил Витаутович.

Прищурившись, он внимательно всех осмотрел. Я ощутил легкое касание и сразу же вытолкнул его из своих мыслей. Поднялся и сказал:

— Вчера мне предлагали Первую лигу, шесть тысяч зарплаты, плюс шесть за каждую победу — я отказался. Я не предатель. Теперь вы предлагаете три за то, чтобы подставить очко. Типа один раз не три-два-раз? Не будет этого.

— Да пойми ж ты… — прошелестел Тирликас.

— Что это для моего же блага? — криво усмехнулся я. — Знакомая песня, не находите?

Пожалуй, впервые за две жизни мне по-настоящему хотелось убивать, и я понял, откуда это желание у Димидко. Схватить Тирликаса за горло и сжать пальцы, пока не услышу хруст костей — за то, что он разрушает мечту. Ломает красивое, что строилось с таким трудом. Интересно, одолею ли его?

— Иногда надо и задницу подлизать, так? — спросил я елейным голосом. — Вот сами и лижите! Не будет этого.

Витаутович вскинул руку — и меня будто невидимым коконом спеленало, обездвижило.

— Стой! У вас есть время до пяти вечера. Подумайте. Все хорошенько взвесьте и не порите горячку. — Последнее он говорил уже примирительно. — Соберемся здесь и все решим.

Я опустился в кресло, враз обессилев — то ли сказалась бессонная ночь, то ли — это невидимое противостояние. А Тирликасу хоть бы хны — варан он и есть варан. Вот только теперь он сожрал всю нашу команду.

Микроб вскочил и выкрикнул, задыхаясь то ли от гнева, то ли от наворачивающихся слез:

— Ну знаете, ну… идите вы все!

Он пулей вылетел из зала, как обиженный школьник. Ранимый творческий мальчик Федя Хотеев с обостренным чувством справедливости. Я встал, выдержал дуэль взглядов с Витаутовичем и направился прочь из зала.

— Стойте! Подождите! — Погосян, громыхая стульями, кинулся за нашей саботажной группой.

Нам дали время до пяти, чтобы определиться. И, честно сказать, я понятия не имел, что делать. Такая красивая ясная картинка разбилась вдребезги, и куда теперь идти, как действовать?

Я не знал, куда подевались Погосян и Микроб, покинувшие тренерскую в знак протеста, мне было плевать. Ярость захлестывала меня, накатывала багряными волнами, будто штормовая волна — тащила по камням и песку, сбивая кожу с коленей. Мир гудел и колыхался, слившись в смазанную мешанину, и я понимал, что если не выплесну злость, то или кого-нибудь убью, или меня разорвет.

Ноги сами принесли в центральный спорткомплекс, в зал для бокса. Я подергал хлипкую дверь: закрыта. Психанул и ударил ее ногой, с мясом вырывая замок. Влетел внутрь и рванул к крайней черной груше. Ударил без замаха, впечатывая кулак в воображаемое рыло Тирликаса. В это олицетворение всей человеческой мерзости.

Это ж надо так — удар — благородство изображать! Это ж надо так в доверие втереться, урод! На тебе. Вот, вот. И еще получи! Старший брат, мать его!

Выходит. Удар. Нет выхода. Еще удар.

Ни в этом мире, нигде.

Лоукик.

Где-то я читал, что миром правит дьявол, а добро — в глухой оппозиции.

Удар с локтем и — «двойка».

Размечтался, Нерушимый. Удар, удар, удар! Губу раскатал на честный футбол. Как, б…ь, воробей в марте — солнышко пригрело, расчирикался, а тут тебе — на-на! — минус двадцать!

Везде одно и то же: наверху плавает — удар — только дерьмо. Чтобы попасть туда, надо стать им? Лоукик. Убей дерьмо, чтобы стать дерьмом, так?

Кто-то пытался мне помешать и был сметен. Я в исступлении месил грушу, пока были силы. А потом вдруг словно злость внутри меня выключили, и я смог мыслить здраво.

…ты творишь! Тормози! — орал сзади Погосян.

Вокруг валялись ошметки распотрошенной груши. Кожу с костяшек я содрал, локти стесал, и по рукам бежала кровь. Во время избиения груши я вытирал пот и размазал кровь по лицу — это я увидел в зеркале во всю стену, когда обернулся, что меня окончательно отрезвило.

Пожилой тренер матерно сказал, что я сошел с ума и теперь должен ему новую грушу и замок в дверь. Микроб и Погосян успокаивали его и говорили, что купим две, но не надо разбирательства, потому что это знаете кто? Это Саня Нерушимый, восходящая звезда «Титана».

Стоящий возле самого входа Клыков испуганно перебирал ногами, словно собирался спасаться бегством от этого окровавленного монстра.

Я оглянулся на растерзанную грушу. Эк меня накрыло!

Тренер не верил своим глазам, поглаживал пробитую кожу груши.

— Как ты это сделал? Ножом? Но зачем? Хм-м, да нет, на нож не похоже.

— Извините, психанул, — просипел я. — Мы купим новую.

— Две, — поддакнул Микроб, с опаской подошел. — Руки покажи.

Я показал. Он скривился, отвернулся и зашипел, словно это ему было больно, тогда как я под адреналином боли не чувствовал

— Срочно в санчасть! — скомандовал Погосян, еще раз извинился перед тренером.