Ржавый-ржавый поезд (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна - Страница 28

Отмахиваюсь от благодарности и улыбаюсь:

– Никкея, лето, примерно два года назад. Помните, нас тогда было трое? Сахарная вата в обмен на одеяло для младенца? Кстати, это правда оказался мальчик?

Мужчина продолжает хмуриться, но его жена-китаянка расцветает улыбкой и сама выступает вперёд:

– Конечно, мы узнали вас, господин офицер. Надеюсь, ваши друзья в добром здравии?

– Симон прихрамывает, но летать может, – отвечаю с облегчением. Женщина не лукавит, она действительно вспомнила, я почему-то чувствую такие вещи. – Мы трое везучие, как черти.

– Счастлива слышать это, – склоняет голову она. – Не окажете нам честь отужинать в нашем фургоне?

Вообще-то комендантский час уже скоро, но я предупредил командира, что буду праздновать с Симоном и Уиллом. А они прикроют, если что.

– Конечно. С удовольствием. Позволите присовокупить к трапезе этот скромный дар? – выхватываю паёк жестом заправского фокусника.

Рыжий мужчина наконец тоже улыбается.

В фургоне у них удивительно чисто и пахнет благовониями. Часть пространства отгорожена под «детскую», остальную занимает целый ворох странных вещей. Клетки, вырезанные из бумаги голуби, «кошмарные фонари»… Трапезничать мы усаживаемся за большой сундук, накрытый линялой голубой скатертью. Кстати приходится и початая бутыль кислого вина, и чёрствый сыр из пайка.

А ещё у волшебников есть шоколад – побелевший, но удивительно вкусный. Он плавится на языке, и я плавлюсь тоже.

– А вы сластёна, – смеётся синеглазая китаянка. – Совсем как наш сын.

– Уверяю, это не передаётся через прикосновения, – отшучиваюсь я.

Когда выясняется, что у мальчика – это действительно оказался мальчик, надо же, угадал – недавно тоже был день рождения, я уже слегка пьян и горю желанием творить добро. Вскрываю мешок с подарками от Симона и Уилла и начинаю ревностно перебирать вещи; в основном там лежит такое, что не только ребёнку, но и вообще приличному человеку вручить нельзя.

Представляю, как эти двое хохотали, когда подбирали «подарочки».

Правда, на самом дне мешка находится кое-что подходящее, больше для девочки, но ничего. Китаянка, когда видит это, всплёскивает руками – она в восторге.

– Подарите ему сами, – просит она шёпотом. – Он спит, но хотя бы положите рядом. Идёмте за мною, Кальвин.

Она за руку отводит меня к детской кроватке и отодвигает кружевную штору. А там, на кипенно-белой перине, под вышитым одеялом лежит величайшее чудо и сокровище всех изъеденных войною городов на многие мили вокруг.

Побольше бы таких чудес.

Мальчик не спит, но ведёт себя тихо, словно осознавая торжественность момента. Он белокож, синеглаз и рыж – и так мал, что даже моя хрупкая и сухая ладонь кажется огромной по сравнению с его. Я в благоговении поглаживаю ребёнка по волосам, а потом – маленькая шалость – обхватываю пальцами лодыжку прямо сквозь одеяло.

Мальчик беспокойно шевелится, но не плачет; он продолжает смотреть на меня.

Я беззвучно смеюсь.

– Хороший какой… Вы счастливые люди, правда… – Наклоняюсь к малышу и шепчу: – И ты тоже счастливый. Пожалуйста, выживи, несмотря ни на что. Может, мы встретимся когда-нибудь. Там, после войны. Только узнай меня обязательно… С днём рождения тебя, кстати.

И я торжественно сажаю рядом с ним куклу – волшебную златовласую красавицу в платье из зелёной тафты и лимонных кружев…

Я проснулся, когда нечто заскреблось под потолком.

Первая мысль была, что перекрытия обрушаются, но я вовремя сообразил, что для этого звук слишком тихий. К охране он тоже не имел никакого отношения – бесцветный сторож, оставленный Кормье в коридоре, мирно сопел и видел, похоже, уже десятый сон.

Спустя некоторое время шорох повторился.

Осторожно, стараясь не шуметь, я вылез из-под одеяла и на цыпочках подкрался к стене, затем приложил к камням ухо и прислушался.

Шорох стал интенсивнее. Сверху посыпались мелкие камешки и земля, сперва помалу, а затем сильнее и сильнее. Всё ещё теряясь в догадках, я начал тщательно сгребать сор и относить его в дырку в углу – кто бы ни пытался пробиться в мою темницу, Кормье знать об этом было необязательно.

– Пожалуйста, пусть это окажется кто-нибудь из наших, – почти беззвучно прошептал я.

Звуки на мгновение затихли, а затем возня началась с удвоенной силой.

Мучительно долго – час, два, три? – продолжалось молчаливое сотрудничество. Кто-то наверху еле слышно скребся, я убирал сор. Охранник в коридоре всё так же мерно дышал, временами всхрапывая. После остро-солёного ужина очень хотелось пить, но это волновало меня сейчас меньше всего. Было страшно, что снова нагрянет Кормье, и тогда с надеждой на быстрое спасение придётся расстаться.

«Интересно, а наши уже уехали из города?»

А потом шорох внезапно прекратился – и что-то затрещало так громко, что я бы на месте охранника тотчас проснулся. Но он продолжал спать, и даже дыхание у него не сбилось.

Но наверху, у самого потолка, где раньше я приметил нишу, показалось пятно света.

Неужели окно?

Чувствуя лёгкое головокружение, я привстал на мыски, щурясь и пристально разглядывая новообразовавшийся проём. Кажется, это действительно когда-то было окно, но затем, много лет назад, его заложили досками. Доски сверху засыпало чем-то ещё, во влажной среде они изрядно прогнили, а теперь их раскопали и, похоже, проковыряли в слабом месте небольшую дыру.

– Эй, – едва слышно позвал я, вытягиваясь уже до боли. – Кто-нибудь есть там, снаружи?

Некоторое время стояла полнейшая тишина, нарушаемая лишь всхрапами охранника. А затем что-то наверху опять зашуршало, и в проём просунулась остроносая собачья морда.

Я пригляделся.

Нет, лисья.

Это отдавало сюрреализмом.

– Привет, – так же тихо поздоровался я. Лис наблюдал за мной блестящими чёрными глазами. На фоне светлеющего неба снаружи его шерсть по бокам от морды горела ярко-рыжим цветом, точно янтарь. – Ты сам по себе сюда забрался? Или… от Ирмы пришёл? – опалило меня неожиданной догадкой.

Лис снисходительно фыркнул – наконец-то догадался, мол – и просунул в пролом голову уже целиком. Вниз посыпались ошмётки гнилой древесины и комочки земли. Я едва успел подхватить самые крупные, чтобы не наделать шума, и затолкать их в туалет. Затем подкрался к двери, удостоверился, что охранник не проснулся, и вернулся обратно.

На шее у лиса виднелся тонкий ошейник.

Против света было не разглядеть, но память подсказывала, что он зелёный.

Всё-таки свои…

– Приведи Ирму сюда, пожалуйста, – попросил я. Лис понятливо засопел. – Только смотри, чтобы вас не поймали. Этот Кормье – одержимый, он ради своей идеи сделает что угодно. Будьте… осторожны.

Лис раздражённо шевельнул ухом – не учи, мол, учёного.

И начал выбираться.

А меня вдруг охватила такая тоска, что стало больно дышать. В ушах зазвенело, и все прочие звуки смазались. Я вытянул руки вверх в тщетной попытке дотянуться, дотронуться до жёсткой рыжей шерсти, доказать себе, что это не сон и не галлюцинация…

…и сам не заметил, как по привычке легко оттолкнулся онемевшими босыми ступнями от выстывшего пола.

Пролом стал вдруг ближе в разы. Лис замер и удивлённо принюхался.

Летать было всё равно, что плавать, только проще и естественней.

– Взаправду… – прошептал я, прикасаясь к тёплому лисьему уху. Ошейник действительно оказался зелёным. Потоки воздуха на ощупь напоминали воду, только были плотнее и мягче одновременно. Сквозь пролом виднелся кусочек неба, осыпающиеся стенки неглубокой ямы и густые-густые кусты шиповника. – Надо же, взаправду…

Лис щекотно фыркнул мне в лицо, а потом лизнул щёку горячим языком.

И ровно в ту же секунду охранник в коридоре отчётливо зевнул и чертыхнулся.