Чужой ребенок (СИ) - Зайцева Мария - Страница 6

Вокруг пусто и тихо такой особенной больничной тишиной, практически прозрачной и уютной.

Слышу откуда-то сбоку тихий говор, иду на звук.

Вряд ли пациенты из общего корпуса сюда добрались, довольно далековато, а мои пациенты ходить пока не в состоянии. Значит, кто-то из персонала.

Заворачиваю за угол и вижу сидящего на лавке у подсобного помещения больницы Иваныча, как обычно, что-то мастерящего. И рядом с ним — Ванька.

Сидит, слушает внимательно, кивает солидно.

Стою, незамеченная, вслушиваюсь в разговор.

— Вот тут, паря, надо чуть-чуть подзатянуть… — бормочет Иваныч, споро наматывая какую-то проволоку на деревяшку. Как мне кажется, на деревяшку. — А вообще, — продолжает Иваныч, — в твои годы у меня выкидушка была… Хорошая… Отец с войны принес, трофейный.

— А что такое “трофейный”? — спрашивает Ванька.

Иваныч вскидывает на него изумленный взгляд:

— Это… Ну… Это значит, взятый в бою. У немцев… Ты ж знаешь, что война была? С немцами? Великая Отечественная?

— Ну… Да, — не особенно уверенно кивает Ванька. — А что, ваш отец воевал?

— Ну а как же… Конечно, воевал, в шестнадцать лет… Вот тебе сейчас десять? Еще шесть лет — и будет столько же, сколько моему отцу, когда он на фронт сбежал… Добровольцем. Всю войну прошел, вернулся… И вот, ножичек мне подарил…

— А вам сколько лет было, когда война была?

— Ты чего, паря? — удивляется Иваныч, — да я после войны родился, в пятидесятом. А ножичек, выкидушку, мне отец в семь лет подарил…

— А разве так можно? — изумляется Ванька, — это же нож… Холодное оружие… детям…

— Эх… щенки вы бессмысленные… — машет рукой Иваныч, — ничего не понимаете. Нож для парня — первое дело! Это и игра, и руки занять, если есть время… И защита.

Он опять погружается в работу, а Ванька жадно следит за его сухими жилистыми и неожиданно ловкими пальцами.

Я вижу, что рядом с ним на лавке стоит мой контейнер, судя по виду, помытый. Значит, Иваныч пустил его к себе в подсобку.

Ох, не очень это хорошо: посторонний на территории, кто узнает, будет крик.

Но Ванька выглядит на редкость заинтересованным и довольным, а мне приходит в голову, что он, наверно, с нормальными представителями мужского пола и не общался. Только с собутыльниками и сожителями матери, да вот такими участковыми, которых с места только краном подъемным можно сдвинуть.

Но стоять дольше я не могу, скоро должна прийти сменщица, надо сдаваться, а потому выхожу из тени.

Ванька , увидев меня, вскакивает, улыбается:

— Привет, Ань! А мы тут с Иванычем ножик мне делаем!

— Какой еще ножик? — хмурюсь я, разворачиваясь к Иванычу, — с ума сошел?

— Ничего не сошел, — отмахивается от меня Иваныч, споро наматывая на рукоятку, как теперь уже становится понятно, что-то плотное, похожее на брезент, или на металлическую ткань. — Парню надо обязательно.

— Ничего ему не надо, ты совсем уже, — повышаю я голос, прикидывая с легкой оторопью, что будет, если Ванька решит этим ножиком в школе похвастаться. — Ванька, пошли.

— Пока, дядь Семен, — послушно кивает Ванька, встает, подхватывает контейнер и топает к углу больницы.

Я, напоследок выразительно покрутив пальцем у виска, чтоб показать Иванычу, что я думаю о его воспитательных инициативах, иду следом.

Ванька притормаживает на ходу, чтоб попасть в мой шаг, сопит и, похоже, дуется. Но мне до его настроения вообще никакого дела нет, я все правильно сейчас сказала. Не в послевоенное время живем, чтоб ножички с собой таскать. Хотя, у моих сверстников, например, тоже были… Но это же детдом, там нравы другие…

— Ты все, доработала? — спрашивает Ванька, старательно глядя в сторону.

— Да. Только сдамся. Я на маршрутке поеду, тебя до дома проводить?

На улице еще не темно, но я все равно почему-то беспокоюсь, как он пойдет один совсем.

— Не-е-е… — Ванька сопит еще сильнее, и все в сторону смотрит, а потом, когда мы уже подходим к больничному крыльцу, выдает, — можно я у тебя сегодня переночую?

Ого… Не приваживай, значит, да, Ань? Классно у тебя получается, ничего не скажешь…

— А что случилось?

Так и знала, что не просто так он тут у меня появился!

Тяну его ближе, приподнимаю за подбородок, вглядываясь в печальные глаза. И прямо по сердцу режет от их выражения. Тоска такая…

— Ниче… — он пытается отвести взгляд, вырваться, но я не пускаю, уже тверже говорю:

— Ванька! Колись! Что? Обидели тебя? Кто-то… Из взрослых?

— Хрена меня обидишь! — независимо дергает он плечом, выворачиваясь все же, отступает на шаг, — я сам кого хочешь…

— Вань… — прерываю я его попытку в “все нормально, я крутой пацан”, — говори давай, а то мне сдаваться еще.

— Да ничего! — с досадой закатывает он глаза, — просто… Ну… Мать нового ёб… Ну, то есть, мужика нового привела…

Он замолкает, отворачиваясь, и я с дико смешанными эмоциями смотрю на поникшие плечики. Невероятно жалко его становится, до боли в сердце. Мои родители тоже злоупотребляли, и я успела насмотреться, пока дед с бабкой не забрали к себе, но эта сторона взрослой жизни благополучно прошла мимо тогда. А вот его не миновала…

— Слушай, — я шагаю к Ваньке, поворачиваю его к себе, блокируя неуместный порыв обнять поникшего одинокого ребенка, пожалеть. Не надо этого, Ань. Не надо… — Ты понимаешь, что мама будет переживать… Я же тебе никто. Чужая.

— Ты не чужая, — бормочет он, все так же не глядя в глаза, — ты меня в полиции отмазала… И вообще… А мать даже не заметит…

А вот это вполне реально.

Я на мгновение представляю, что именно может сейчас происходить у Ваньки дома, и становится вообще не по себе. Ну вот как быть?

Отпустить его, заведомо зная, что ему там угрожает опасность? И что он до утра не уснет, скорее всего? А забрать? Ну куда? Как? Чужого ребенка… Блин, Аня, не делай этого… Твоя хата с краю всегда была…

— Ладно, — с удивлением слышу я свой голос, словно со стороны, — поедем к тебе, предупредишь маму, что будешь ночевать у меня. Если отпустит, тогда поедешь…

— Да она не заметит даже, — кривится Ванька, но я говорю еще более твердо:

— Надо предупредить, Вань. Мама будет переживать.

Он, помедлив, кивает, заметно веселея. В глазах появляется опять забавное выражение всегда готового к озорству ребенка, от которого светлеет на сердце.

Наверно, правильно я сейчас сделала?

Или нет…

Мы все из детства, мам, ты знаешь…

Мы все — смешливый наивняк.

Внутри себя не поменяешь.

Внутри… Снаружи — только так.

Мы в детстве падали, держала

Земля, как твои руки, мам.

И мы с болезненным оскалом

Неслись лечиться по домам.

А ты с зеленкой дула ранку

И утирала слез ручьи.

Во взрослой жизни дико странно

Не чуять больше рук твоих.

Самим вставать, самим пытаться

Зеленкой мазать, кровь стирать…

Мам, как бы я хотел остаться

Там, где могу тебя обнять,

Где я могу опять заплакать

И знать, что вытрешь слезы ты.

Мам, почему ты не сказала

Как больно падать с высоты?

М. Зайцева. 4.01.2023

_____________________________

— Аньк, к тебе там твой пацан, — говорит санитар Вовчик, входя в сестринскую и кивая на входную дверь.

Я дописываю результаты замеров давления в журнал, встаю и иду к выходу.

Ванька сидит на крыльце, стругает небольшой брусочек, подобранный тут же, на территории больницы.

Кривлюсь мимолетно, думая, что у Иваныча явные зачатки Альцгеймера, раз все же сунул ребенку ножик.

Заметив меня, Ванька торопливо сует нож сначала в ножны, а затем в карман и поднимается.

— Я говорила, чтоб не таскал его с собой? — сурово спрашиваю я, кивая на карман, — не дай бог порежешься или кого-то порежешь!

— Да я че, больной, что ли? — изумляется Ванька, — я же знаю, как обращаться.

— Давно ли? — вздыхаю я, но разговор перевожу в другое русло. Нож в любом случае не отберешь у него теперь, чего зря переводить слова? Это я потом Иванычу еще пару ласковых скажу непременно… — Как дела?