Ребенок для Зверя (СИ) - Зайцева Мария - Страница 10

Пока пью, размышляю, надо ли мне откровенничать с чужим человеком? Хотя, с другой стороны, именно чужие люди мне безвозмездно помогли в свое время. И так помогли, как не каждые родные смогут.

А, учитывая, что мои родные , наоборот, сделали все, чтоб погрузить меня в бездну страданий, то…

Аня работает у меня с самого рождения Адама. Ее нашла Лаура по каким-то своим каналам, вернее, по каналам своей мамы.

Русская по происхождению, она уже много лет живет в нашей стране, была замужем за шведом, вырастила двоих сыновей… Похоронила мужа не так давно.  И теперь подрабатывает, как я понимаю, просто для удовольствия, чтобы не находиться дома. Не думаю, что она сильно нуждается в деньгах, телефон у нее гораздо дороже, чем мой, да и одета Аня тоже дорого и добротно, как здесь принято у среднего класса.

Во мне все еще стынет ощущение грядущего кошмара, все еще никак не может уложиться до конца вся жуть ситуации.

Я сделала все, что возможно, даже выработала верную, на мой взгляд, конечно, стратегию дальнейшего поведения. Но все равно чувствую себя так, словно плитой каменной придавило. Могильной. Не выдохнуть никак.

Может, в самом деле, проговорить свои опасения? Не для того,  чтоб пожалели и помогли. Тут никакой помощи не может быть. А для себя самой. Чтоб принять ситуацию.

— Мой… Мой бывший муж вернулся… — Всевышний…  Я это сказала. С удивлением прислушиваюсь к собственному дрожащему голосу. Смотрю на Аню, спокойно и участливо глядяющую на меня… И неожиданно начинаю плакать.

Навзрыд. Со всхлипами и истерикой, ощущая, что словно лавиной несет, остановиться никак…

Все напряжение, накопленное за этот ужасный день, выходит со слезами, мне ужасно стыдно, что не могу остановиться, не могу проконтролировать это, закрываю лицо трясущимися пальцами, зажимаю рот, но рыдания все равно прорываются.

Занятая борьбой с собой, не сразу понимаю, что меня обнимают.

Аня, наклонившись надо мной, прижимает к груди, гладит по голове и что-то бормочет на русском. Я не понимаю слов, но само их звучание, спокойное, напевное, неожиданно успокаивает.

Ее теплые руки, пахнущие детской присыпкой и молоком, такие добрые и утешающие. Плакать становится легче, это уже не черная истерика, а что-то легкое, светлое.

И не стыдно. Совсем нет.

Я плачу еще какое-то время, пока слезы не пропадают постепенно сами.

— Ну что, девочка, полегче? — Аня тянется за влажными салфетками, вытирает мне лицо, высмаркивает, как маленькую. Потом подталкивает в руки кружку с теплым напитком. — Вот, попей. Силы нужны тебе. Не для себя, для него, — кивает она на закрытую дверь спальни.

— Спаси-бо… — у меня не с первого раза получается выговорить это простое слово, и Аня успокаивающе кладет мягкую ладонь на плечо.

— Ничего страшного, Нэй, поплакать — это первое дело для женщины. У нас со слезами выходит все черное, что копится и отравляет… Когда мой… муж покинул меня, я не могла плакать… Стояла,  смотрела, как его жгут… И не плакала. Словно замерзла. Сыновья беспокоились, даже хотели врача вызвать. Но я не разрешила.

Аня встает, наливает себе того же напитка, что и мне, добавляет сахара, молока, садится рядом, отпивает, задумчиво щурится на черноту ночи за окном.

— Я только через полгода заплакала в первый раз… Случайно. Утром вышла на кухню, принялась , как всегда, готовить завтрак на двоих, кофе, как он любил, с кардамоном… И спрашиваю, как всегда спрашивала, надо ли ему сахара? Поворачиваюсь, а его кресло пустое… И вот тут-то меня и накрыло… Два часа прорыдала. И знаешь, прямо легче стало. Словно… Отпустил он меня, что ли… Я после этого переехала в другую квартиру, а вещи его отдала на благотворительность. Ничего себе не оставила.

— Даже на память? — непонятно, зачем уточняю я, все еще вслипывая тихонько и с удивлением ощущая себя почти что в норме.

— Память… — улыбается Аня светло, — память — она здесь.

Она кладет руку к сердцу.

— А остальное — только якори. И не всегда они во благо. Что у тебя случилось с мужем? Почему ты так? Любишь его до сих пор?

Она задает вопрос, логичный и простой, а я… Застываю.

И не могу ничего ответить.

Потому что не знаю.

Не знаю!

— Ты чего так побелела? — Аня торопливо встает, обнимает опять, — ты не отвечай. Просто подумай. Если любишь, то, может…

— Нет!

Ответ вырывается у меня мгновенно, даже не думаю. Вот здесь я не думаю! Нет! Возврата к прошлому точно не будет!

— Ну нет, так нет… — спокойно говорит Аня, — больно тебе сделал?

— Да…

— А теперь чего хочет?

— Меня.

Вместо слова получается опять всхлип. Все так просто. Так просто…

— Ишь какой… — качает головой Аня, — богатый?

— Да… Очень…

— Про сына знает?

— Нет! Нет!

— Не хочешь говорить?

— Нет!

— Ну, твое право… Но может, если богатый, то поможет в воспитании? Ты ведь бьешься здесь, одна совсем… И на работе рвешься… А Адамчик скучает. Ему мама нужна…

— Нет. Не поможет.

— Откуда здаешь? Мужчины - странные люди…

— Да, странные… — усмехаюсь устало. Этот разговор окончательно выматывает меня, но он нужен. Для себя точки все контрольные расставить. Аня задает правильные вопросы. А я на них правильно отвечаю, ликвидируя сумбур в голове. — Он… Он,  если узнает,  может Адама отобрать…

— П-ф-ф… — презрительно фыркает Аня, — да кто ж ему даст?

— Он… Не станет спрашивать…

— Даже так? — Аня минуту смотрит в окно, что-то продумывая, а потом говорит, — хорошо, что сказала мне. Не бойся. Никому мы Адама не отдадим. А про мужа своего подробней расскажи…

— Зачем, Аня? — я устало поднимаюсь, понимая, что , если еще чуть-чуть посижу, то не в состоянии буду даже до душа дойти, — он — жестокий человек, не знающий никаких границ. Зверь. Он хочет меня забрать… Хотел… Но теперь не заберет, потому что думает, что я замужем. И ребенок не от него. Все будет хорошо. Не стоит волноваться. Просто… Просто его появление было неожиданностью…

— Ну хорошо… — сдается Аня, — тогда не буду настаивать. Но, если что, знайте, что я с вами. Адамчик в надежных руках.

— Спасибо, Аня…

— Знаешь, Нэй, — Лаура задумчиво барабанит пальцами по столешнице, — я бы все-таки обратилась в полицию…

— А что я скажу в полиции? — я не поднимаю на нее взгляд, быстро набирая текст на экране ноутбука. Вчера, выбитая из колеи произошедшим, я не особенно успела качественно все рабочие вопросы закрыть, и потому сегодня приходится стараться.

Я пытаюсь переключиться исключительно на основную задачу, показательно коротко, грубовато даже, отвечая на бесконечные вопросы, оханья и предложения Лауры. И страшно жалею, что рассказала ей о произошедшем. Не все, конечно, далеко не все.

То, как Азат целовал меня насильно за закрытыми дверями конференца, я никому никогда не расскажу. Во-первых, при одном воспоминании об этом, кровь приливает к щекам… И не только щекам. И мысли начинают путаться.

Мое глупое тело помнит своего хозяина.

Ужас какой.

Ну, и в очень серьезных вторых, моя подруга, узнай только про домогательства на рабочем месте, не остановится, пока не доведет ситуацию до логического финала. То есть, до моего обращения в полицию и огромных разборов произошедшего на самом высоком уровне.

Харрасмент, особенно, если в нем замешан один из акционеров крупной корпорации, слишком серьезное явление, чтоб на него не обратили внимание руководители и другие акционеры. Уж мне ли не знать! По своей специальности я изучала много информации по способам реагирования и нивелирования таких ситуаций. И законодательство здесь на моей стороне, безусловно.

Но проблема в том, что, вне зависимости от положительного решения суда, если, не дай Всевышний, он будет, в компании я работать вряд ли буду. Просто потому, что, в отличие от той же Лауры, понимаю, какого уровня давление может быть на неугодного сотрудника. И как легко можно его заставить уволиться по собственному желанию. Так, что ни один суд не подкопается.