Пятнадцать псов - Андре Алексис - Страница 36

Второй перекресток был сложнее. Ему нужно было перейти улицу, а потом идти там, где не было пешеходной части – он буквально видел этот участок дороги в голове. Он знал, где находится. Пес чувствовал запах садов Айван Форрест поблизости и озеро вдалеке. Он сел на углу, чтобы собраться, подготовиться к переходу улицы. И в этот момент он почувствовал приближение людей. Нет, то, что он услышал, было целым табуном, несущимся на него: обувь на мягкой подошве шлепала по тротуару, дыхание вырывалось в едином порыве, а ведь был еще запах – пота, резины, гениталий, пыли. Ветер принес все это Принцу – предчувствие беды. Что происходило? Сидит ли он у них на пути? Пес скукожился, поджав под себя хвост, стараясь занять как можно меньше пространства. И тогда люди пошли прямо на него.

– Осторожнее, собака!

Кто-то ударил его.

– Господи Иисусе! Уйди с дороги, песик!

Кто-то снова ударил его, возможно, тот же, кто наступил ему на хвост и оттолкнул в сторону. Принц вскрикнул, сжался, прислушиваясь к удаляющимся звукам: ноги шлепали по дороге, разлеталась грязь, поскрипывали подошвы. Пса всегда сбивало с толку это стихийное массовое перемещение. Но сейчас, ослепнув, не понимая, с какой стороны надвигается людской табун, какова его численность, он совсем растерялся. Вдруг кто-то наклонился и погладил его по голове, и это прикосновение, появившееся из ниоткуда, напугало его сильнее всего.

Толпа схлынула так же внезапно, как и появилась. Сердце Принца бешено колотилось, он весь трясся и еще долго приходил в себя, сидя на перекрестке Пайн Кресент и Глен Мэнор, прежде чем наконец смог продолжить свой путь. Ему пришло в голову, что, может быть, лучше передвигаться ночью, выждать, когда слышны будут только сверчки да угрожающий шорох шин изредка проезжающих автомобилей. Но пес не остановился, он мужественно перебрался на противоположную сторону Пайн Кресент, а затем вниз, в сады Айван Форрест, там были дорожки, но них уже не встретишь машин.

На мгновение, пробираясь сквозь сады, Принц почти забыл, что ничего не видит. Это была часть территории, которую он знал лучше всего. Здесь пес мог ориентироваться по одному только запаху собственной мочи. Более того, он будто видел те деревья и столбы, которые когда-то пометил. Конечно, он по-прежнему шел медленно, боль не давала ему двигаться быстрее. Он прислушивался, нет ли рядом людей, вынюхивал еду, останавливался, когда кто-нибудь из собак хотел понюхать его анус. Все опасения, которые у него, ослабевшего, были по поводу возможного нападения, рассеялись. Его собратья сразу поняли, что он в беде. Все собаки, вылизав ему морду и ощутив его дыхание, выражали ему сочувствие и обращались с ним почтительно.

Остаток дня Принц провел в садах, приходя в себя после путешествия, которое заняло бы у него не больше пары минут, будь он моложе или хотя бы зрячим. В ту ночь он спал рядом с ивой. Он воображал, что хорошо спрятался, но на деле пес лежал на открытом воздухе, прекрасно видимый всем существам, которым шли, летали или ползали мимо него через сады.

Ранним утром он вздрогнул, проснувшись, и был как будто удивлен, обнаружив, что по-прежнему слеп. Потеря зрения до сих пор была ему в новинку и казалась не вполне реальной. Принцу уже стукнуло пятнадцать. Из-за старых костей и недавних травм ему было больно подниматься. Зубы стучали. Мир вокруг пребывал в своем обычном утреннем состоянии: тишина, случайный отдаленный шелест шин, грохот и лязг проезжающего мимо трамвая, резкий запах нового дня, пробивающийся сквозь росу, туман и холод. Принц растерялся: мир страшил его еще сильнее, чем раньше. Он почувствовал запах озера и двинулся на него, оставив парк позади.

У Принца была только одна цель: дом женщины и трех мужчин. Обстоятельства ему благоволили. Людей на улицах было немного, автомобилей тоже. Пес осторожно пересек Квин-стрит, спотыкаясь как больной, прислушиваясь к каждому шороху машин и трамваев. Ему нужно было перейти еще несколько улиц и не попасться под машины, и по мере того, как он двигался на юг, запах озера проступал все сильнее, приведя его наконец к месту, где дорога внезапно исчезла, и он ступил на мощеную деревом набережную.

Даже в худшие дни озеро поднимало Принцу настроение. Можно представить, в каком волнении он был этим утром, если остановился у воды только для того, чтобы вдохнуть ее запах – и осторожно двинуться дальше вдоль набережной до Невилл-парка и своего последнего дома.

Первые недели Принца на новом месте выдались вполне сносными, даже несмотря на его слепоту. Он пережил опасное приключение и выжил, он все преодолел, и эта радость породила в нем вдохновение, поддерживающее его все те дни, пока он учился ориентироваться в доме, ни на что не натыкаясь.

Пес удачно выбрал себе хозяев. Семья приняла его и оставила даже после того, как обнаружила его слепоту. Особенно добра была женщина. Она кормила его, когда подходило время, и выводила на короткие прогулки – на большее сил у него не осталось: от травм, полученных в парке, он стал почти инвалидом, и, казалось, его состояние стремительно ухудшалось, стоило ему обосноваться на одном месте.

Он скучал по своей территории, по своей независимости. В эти первые недели Принц иногда забывал, что не может выйти на прогулку один, но потом с трудом заставив себя подняться, натыкался на какой-нибудь предмет мебели или человека и в итоге бросил свои попытки. Но кое-что компенсировало его слепоту. Приняв ее как данность, он начал больше полагаться на память, которая стала острее (или, по крайней мере, ярче), – вскоре он легко мог представить всю набережную и окрестности, и этими картинами в воображении он дорожил почти так же, как реальностью.

Смерть, приближение которой он чувствовал, не сильно беспокоила его. Он думал о ней, конечно. Принц частенько задавался вопросом, когда она придет, и оплакивал свое неуклонно ухудшающееся состояние, скучая по тому, что раньше воспринимал как должное: обнюхивать незнакомую собаку, например, или нестись стремглав, выражая свой восторг, выкапывать зарытые в песке кусочки еды или вгрызаться в только что найденную палку. Приближение смерти пробуждало в Принце любопытство. Его последние стихи, одни из самых пронзительных, отражают его тогдашнее настроение:

Как тот зовется, что приходит,

Закрыв глаза, и с черными руками?

Который шторы закрывает,

Едва забрезжит солнца свет?

Танатос ты иль черт рогатый —

Как имя мне твое узнать, скажи?

Поэтическое наследие было единственным, о чем сожалел Принц в последние месяцы перед смертью. Угасая, он с неумолимой ясностью начал понимать, что эти стихи и этот язык после его смерти исчезнут с лица земли. Как мир покинул его, когда он ослеп, так и его язык покинет этот мир. Наречие Принца будет стерто – все псы, говорившие на нем, вымерли.

Подумать только, как бесследно может кануть в Лету такая необходимая вещь, как язык!

Неужели пес ничего не мог сделать для его спасения? Неужели этот язык нельзя было кому-то передать? Принц сожалел о своем отношении к языку людей. Он избегал иностранных языков, чтобы они не повлияли на его собственный. Но выучи пес другой язык, сейчас он мог бы передать кому-то свой. Он был эгоистичен в своем пуризме: лучше бы на его язык что-то повлияло, чем он бы совершенно исчез.

Но Принц не отчаивался. Он вспоминал, через что ему пришлось пройти, чтобы добраться до дома, который он обрел, и черпал вдохновение в том, что было в каком-то смысле победой над слепотой. Ему казалось, что, пусть он и теперь немощен, но может быть, еще не поздно, может быть, ему суждено передать свое наследие этим людям. Вот так, в героическом стремлении сохранить свой язык, Принц начал читать женщине свои стихи. Всякий раз, когда он чувствовал ее присутствие или слышал ее голос, он начинал декламировать: