Пятнадцать псов - Андре Алексис - Страница 12

Ночь убийства Афины внесла ясность в состав заговорщиков. Братья-лабрадоры Макс и Аттикус держались поначалу особняком, никак не выдавая своих планов. Когда Фрик, а за ним и Фрак ушли, Бенджи повернулся туда, где лежал Макс. Он выжидал. Бигль дождался странного исчезновения Принца и стал свидетелем бесшумной суматохи, поднявшейся, пока братья с Максом обыскивали логово. Когда заговорщики скрылись из виду, Бенджи последовал за ними, направившись к дереву неподалеку от рощи. Он спрятался достаточно далеко от убежища, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности, но достаточно близко для того, чтобы видеть всех, кто приходит и уходит. Именно оттуда он услышал ужасающие звуки, возвестившие нападение на Мэжнуна.

Теперь происходящее покрылось еще большим мраком. Заговорщики решили избавиться от Мэжнуна, Беллы, Афины и Принца. В чем логика? Что связывало этих четверых? И что было для Бенджи куда важнее, – как вписывался в эту картину мира он сам? Объединяло ли его что-то с жертвами или, наоборот, с заговорщиками?

Когда убийцы вернулись в рощу, Бенджи нашел тело Мэжнуна: по всем признакам, пес был мертв, и Бенджи помочился на его, как он думал, труп, пометив таким образом, чтобы другие опасались бигля, свяжи они его запах с произошедшим насилием. После этого, все еще не уверенный в том, что ему делать, но убежденный, что сможет сбежать, если придется, Бенджи вернулся в убежище, где, к его удивлению, все спали. Он осторожно лег на свое место и оставался там до утра.

С первыми лучами солнца установился новый порядок. Псы проснулись рано, двое из них – то есть, Бобби и Дуги – были сбиты с толку произошедшими за ночь изменениями.

– Где большая сука? – спросила Бобби.

Аттикус зевнул прежде, чем клацнуть челюстями. Потом он резко пролаял, пока Фрик и Фрак выстроили перед ним Бобби, Дуги и Бенджи.

– Это последние слова, которые я произнесу на этом бесполезном языке, – начал Аттикус. – Псы, которые не захотели остаться со стаей, нас покинули. Большая сука умерла. Люди забрали ее тело. Теперь я вожак этой стаи. Кто-то из псов возражает?

– Из тебя получится прекрасный лидер, – встрял Бенджи.

– Прекрасный или нет, вести стаю буду я. Желающие могут нас покинуть. Оставшиеся станут жить, как полагается псам. Нам не нужны слова для обозначения дверей или деревьев. Нам не нужно говорить о времени, холмах или звездах. Мы не говорили об этих вещах раньше, и наши предки прекрасно обходились без этого языка. Отныне любой, заговоривший на чем-либо, кроме прежнего языка, будет наказан. Мы будем охотиться. Мы будем защищать свою территорию. Все остальное нас не касается.

– Я не могу остановить слова, которые звучат во мне, – сказала Бобби.

– Никто не может их остановить, – ответил Аттикус. – Просто держи их внутри.

– А если мы заговорим, забывшись? – решил уточнить Дуги.

– Вы будете наказаны, – был ответ Аттикуса.

Кто знает, почему в этих обстоятельствах пес может решиться открыто выразить несогласие. Сам Бенджи был слишком занят перевариванием информации. Как их будут наказывать за разговоры? Как Аттикус мог помешать им общаться с друг с другом, когда они были наедине? Зачем, если уж на то пошло, вообще был нужен этот запрет? Их язык давал им преимущество перед остальными псами. И все-таки, подумал Бенджи, сила есть сила – будь то человек, бьющий тебя за то, что мочишься в неположенном месте, или Аттикус, велящий псам не разговаривать. Лучше позволить власть имущим делать, что они хотят, извлекая при этом какую-то выгоду для себя.

Очевидно, рыжая сука смотрела на вещи иначе.

– Я выбираю изгнание, – сказала Бобби.

– Мы поможем тебе уйти, – ответил Аттикус.

И, словно условившись заранее, заговорщики набросились на рыжую суку. Они были безжалостны, новошотландский ретривер Бобби была меньше любого из них, так что псам сразу удалось нанести ей серьезные увечья. Понимая, что ее собираются убить, Бобби взвыла в отчаянии. Звук был ужасающим. Ей удалось выбежать из убежища, но четверо псов преследовали ее, кусая за лапы. Они гнали ее на пруд, где, ослабев, она упала. Там они грызли Бобби до тех пор, пока она не затихла, истекая кровью.

(Когда Бенджи дошел до этого момента, его слова зазвучали так торжественно, как если бы он обличал вопиющую несправедливость. Но, по правде говоря, какая-то часть его все еще восхищалась четырьмя псами. Они действовали быстро, четко, и надо признать, эта ясность намерений, как бы она ни леденила кровь, вызывала восхищение. В каком-то смысле это было даже красиво. Бенджи о таком мог только мечтать. Ясность была выражением силы; идеалом, которого пес его размера и телосложения достичь, говоря по правде, не смог бы никогда.)

Убийство рыжей суки было показательным. После него всем стало ясно, что Аттикус настроен решительно, и заговорщики хотели того же, что хотел он. Стало ясно, что четверо псов были существами какого-то иного порядка. Сама атака была безжалостной, стремительной и… собачьей. Достойной восхищения, как считал Бенджи. Но ей предшествовало предложение несогласным покинуть стаю: зачем, если никто не имел это в виду? Рыжая сука поймала их на слове, и они убили ее. Почему? Бенджи не понимал мотива. Сука не представляла никакой угрозы. Биглю казалось, что решение убить ее было чем-то извращенным. Именно эта извращенность и свидетельствовала о странности заговорщиков.

Аттикус, по мнению Бенджи, был непредсказуем и представлял угрозу для них всех.

Вдобавок ко всему после смерти Бобби стало ясно, что Бенджи и Дуги теперь опустились на самый низ иерархической лестницы. Предполагалось, что они теперь будут рыться по помойкам и подчиняться псам выше по статусу. Это не всегда плохо. Подчинение окупало хлопоты, если вознаграждалось чем-то ценным: защитой, например. Что же ждать от правления Аттикуса, еще только предстояло увидеть.

(Как быстро забываются мертвые! Хотя они были товарищами по стае, ни Бенджи, ни Мэжнун ничего особенно не помнили о Бобби за исключением того, что мех ее был рыжим и лохматым и что она пахла соснами еще до того, как они нашли рощу в парке и устроили там логово. Бобби однажды защитила Бенджи от дворняги, напавшего на него без предупреждения, но бигль об этом уже забыл. Когда смерть пришла к ней, Бобби казалось, что она тонет, и это напомнило ей, как она, еще щенком, чуть не утонула. Бобби умерла в панике, не найдя утешения.)

Первые дни правления Аттикуса прошли, мягко говоря, своеобразно. Дуги покусали, когда он нечаянно заговорил на новом языке. После этого они с Бенджи старались никогда не пользоваться словами, пока другие были поблизости. Они лаяли. Но это сбивало с толку. Их вынуждали подражать старому языку – вернее, тому, что они из него помнили. По сути, они были псами, имитирующими собак. Притворяйся они обычными собаками только для людей, это далось бы им легче. Большинство двуногих неспособны отличить рычание дружелюбное от предвещающего нападение. Однако Аттикус, требовавший от стаи возврата к прежним порядкам, теперь постоянно оценивал, насколько хорошо Бенджи с Дуги справлялись со своими собачьими ролями. Это только усугубляло абсурд происходящего. Бенджи и Дуги были псами, которых заставляли изображать из себя собак, чтобы другие псы, успевшие уже позабыть, как ведут себя традиционные представители их вида, сочли их представление достаточно убедительным. Удавалось ли им в действительности лаять или рычать по-старому? Бенджи с Дуги понятия не имели. И не то чтобы они могли кого-то об этом спросить. Осмелься они на такое, их бы покусали или того хуже… Вместо того, чтобы обрести собачьесть, Бенджи отходил от нее все дальше: он становился более сознательным, более вдумчивым, более зависимым от языка, на котором не отваживался говорить. Безопаснее всего было по мере сил подражать Аттикусу.

Поначалу Бенджи и Дуги предоставлялась защита, когда они отправлялись на охоту. Один или двое заговорщиков всегда шли рядом, время от времени бросаясь на какую-нибудь собаку, решившую помериться с ними силой, и наблюдали за тем, как маленькие псы забираются туда, куда не пролезли бы большие. Бенджи успокаивало то, что у него появилась своя роль в стае. Они с Дуги поднаторели в поисках ненужных двуногим вещей. Зимой в Хай-парке эти двое были особенно полезны. Больших псов редко пускали в человеческие дома, но Дуги с Бенджи иногда удавалось, растопив чье-нибудь сердце, проникнуть внутрь и украсть что-то ценное: подушки, старую одежду, изъеденное молью одеяло, брошенное во дворе, – любую мелочь, способную придать уют их логову.