Хождение по трупам - Оранская Анна - Страница 24

Делаю себе второй коктейль, увлекшись мыслью и забыв даже о том, что скоро встреча с Ленчиком, возвращаюсь к столу.

— Что ж, спасибо, Олли, вы мне помогли. Я вам благодарен и желаю вам избавиться от ваших проблем. Возможно, я как-нибудь помогу вам — косвенно, разумеется. А сейчас — чао.

Он уходит! Узнал от меня все, что ему было надо, а теперь уходит! И даже не предлагает мне помочь, не просится ко мне на работу, словно не понимает, что может получить приличные деньги, словно не видит, что я в безвыходной ситуации.

— Подождите, Рэй. Вы задали мне очень много вопросов, и я на них ответила. А теперь ответьте на мой — что вы собираетесь делать?

— Пока не знаю, Олли. Честно говоря, пока не знаю.

Знает, гад, знает, но не хочет говорить, и я сижу, даже не притронувшись ко второй порции, под его внимательным взглядом, и он отводит глаза наконец, и встает, и поворачивается ко мне спиной, и идет к лестнице, и я вижу, что уходит моя последняя надежда, и мне почему-то очень грустно, почему-то я вдруг поверила, что он действительно моя последняя надежда.

“Ну что за чушь?! — вяло говорю себе. — На хрен он тебе нужен? Пусть идет. А вдруг он не сможет убрать Ленчика? Твоя последняя надежда — это ты сама. Поняла, а?”

И кричу, заглушая свой внутренний голос:

— Постойте, Рэй!

И произношу, когда он оборачивается:

— Я предлагаю вам работу, Рэй. Хорошо оплачиваемую работу — я заплачу вам за то, чем вы все равно собираетесь заниматься. Я хорошо заплачу — понимаете? Очень хорошо! Миллион долларов — как вам?

И я улыбаюсь, испытующе глядя на него, но он качает головой, и отворачивается, и уходит. И я сдираю с лица улыбку и комкаю яростно, кидая ему в спину вместе с прощальным “фак ю” — но, видимо, не попадаю, потому что он все равно уходит…

И снова забытье. И все легко и просто, и я сижу все на том же диване в гостиной, улыбаясь своим мыслям и приканчивая то ли пятый, то ли шестой за этот день коктейль. Я так и не поехала никуда — пусть тот думает, что я не получила его письмо. Мало ли что — разве “Федерал экспресс” дает стопроцентную гарантию? Может, меня не было, может, я так и не выходила к ящику, а прислуга почту не приносит? Так что пусть Ленчик мне звонит или факс присылает, пусть удостоверится, что я жива и здорова и лично получила предназначенную мне информацию, а потом ждет.

Правильно, что не поехала: когда Мэттьюз ушел, я тут же выпила еще, и тяжело стало на душе. Мне непонятно было, почему он отказался, и грустно от идиотской мысли о том, что он мог бы мне помочь. А потом спиртное начало действовать всерьез, основательно утвердившись в моей голове и фильтруя все мои мысли, хорошие и плохие, и оставляя более или менее хорошие, но даже их пропуская через свою призму, делая их легче, мягче и окрашивая в оптимистичные розовые цвета.

Я решила, что правильно я отпустила этого Мэттьюза. Пусть сам с ними разбирается, я от этого только выиграю. К лучшему, что не стала его уговаривать, разыгрывать несчастную, напуганную и нуждающуюся в его защите — хрен знает, что он за защитник и к чему бы привела в конечном итоге его опека. Пусть работает сам, а я посижу пока дома, попробую дозвониться-таки до Дика — опять сегодня раз десять набирала его мобильный безрезультатно, и в офисе его не оказалось, но опять обещали передать, и на пейджер ему должны сбрасывать сообщение мое ежечасно. Пусть Дик решит вопрос с ФБР, и тогда я смогу смотаться в Лондон — почему-то выбрала я для себя именно Лондон. Тем временем Мэттьюз должен решить вопрос с Ленчиком — он ведь знает, что Ленчик главный, и если он такой крутой, то пусть его и завалит. Он же сам мне сказал, что хочет все сделать без полиции — и что это значит? Это значит, что он хочет их убить, верно? То есть сделать то, что мне надо, — и с меня за это даже не требует денег.

Так что все прекрасно: Мэттьюз с одной стороны, а Дик — с другой снимут с меня напряжение, и я наконец смогу уехать. Ведь все, что мне нужно, — чтобы Крайтон получил указание отстать от меня и чтобы не стало Ленчика. А я, как только переговорю с Диком, свяжусь с новым охранным агентством, найму людей, чтобы в их сопровождении объехать те банки, где в сейфах лежат у меня и у Корейца наличные, и съезжу в тот банк, где у меня счет, а потом выгребу содержимое моего домашнего сейфа, все деньги и драгоценности, и все с той же охраной налегке рвану в аэропорт. Там куплю билет на ближайший рейс, куда угодно, а из этого “куда угодно" улечу в Европу, благо визы у меня есть, пока я сидела, в турагентстве мне все сделали. В крайнем случае могу и обновить через другое агентство — прямо на дом вызову человека, отдам паспорт и все получу вскоре. За деньги здесь можно все — меньше, чем в России, наверное, но все же.

Слышу несколько раз, что звонит телефон — но это домашний, а Дику на пейджер я сбросила свой мобильный, который тут рядом с мной, по домашнему отвечать не хочу: кому надо, оставит сообщение на автоответчике. К тому же мне кажется, что это Ленчик или кто-то от него — на хрена мне с ними разговаривать?

Улыбаюсь, думая что визит Мэттьюза, хоть он и отказался работать на меня, все же поднял мне настроение — по крайней мере, никакой депрессии незаметно. Хвалю себя за то, что все ему рассказала — ну не все, а столько, сколько ему было нужно, — и решаю, что можно немного поспать. Пошатываясь, добираюсь до своей спальни, сбрасываю халат, и в тот момент, когда голова касается подушки, начинаю уплывать в другое измерение, продолжая при этом довольно улыбаться…

Свет ударяет в лицо, и я просыпаюсь, не сразу соображая, где я и почему раздвинуты задернутые мной шторы.

Все повторяется — я снова лежу голая на спине, чуть раздвинув ноги, и снова Мэттьюз в комнате, только на этот раз не сидит в углу, а стоит у окна и смотрит на меня.

— С добрым утром, Олли!

Протягиваю руку к столику, нащупываю стакан с выдохшейся минералкой, который специально поставила там перед тем, как заснуть, и делаю жадный глоток.

— Что вам здесь надо, черт возьми, Мэттьюз? — спрашиваю спустя некоторое время, когда все встает на свои места, и чувствую, как язык чуть заплетается. — Решили переквалифицироваться из частного детектива в художника и ищете подходящую натурщицу?

— Да вы пьяны, Олли, — констатирует он, словно рассчитывает поразить меня таким сообщением. — Вы опять пьяны. А ваши друзья, кстати, ждали полтора часа и очень нервничали, и вид у них был хмурый, и говорили они злые слова, хотя я, конечно, не понимаю по-русски. А вы, значит, напились и остались дома….

— Какое вам дело? — спрашиваю хмуро, недовольная тем, что кто-то посторонний видит меня в таком состоянии — неважно, что голой, важно, что пьяной. — Убирайтесь отсюда, ладно? Дважды пробираться в мой дом за один день — это уже слишком. А если вы такой сострадательный, лучше сделайте мне коктейль — где бар, вы знаете…

Он по-прежнему стоит и смотрит на меня и взгляд его меня немного смущает — не думаю, что выгляжу ужасно, но неприятно, когда тебя видят пьяной, а я уже бог знает сколько лет никого не стеснялась и ни от чего не смущалась. И потому ощущаю, как растет во мне ненависть к нему — за то, что заставляет меня чувствовать то, что я чувствую.

— Я вам сказала — убирайтесь. Вы что, не поняли меня? Я предложила вам работу, вы отказались — так теперь идите ко всем чертям. А предварительно сделайте мне коктейль…

И он вдруг хватает меня и волочит куда-то — и я не успеваю даже сообразить, что это он делает, реакция-то замедленная. Успеваю только спросить:

— Собираетесь меня изнасиловать?

И услышать в ответ:

— Может быть, потом…

Затаскивает меня в ванную и запихивает под душ, этакую телефонную будку без крыши, и открывает холодную воду на полную катушку, и будку заливает дождем. Удар такой, что я застываю, словно заледенела в одну секунду и руки и ноги сковало льдом так, что не пошевелиться, и даже в голову не приходит, что можно протянуть руку и завернуть кран. И я так и стою молча, уже не чувствуя холода, ни о чем не думая, — и обретаю дар речи, только когда он через какое-то время вытаскивает меня обратно и начинает сильно растирать полотенцем. И, растерев быстро и насухо, накидывает на меня халат.