Княжья воля (СИ) - "Константин" - Страница 17

Длинный монолог высушил глотку рассказчика. С целью исправить дело, Змеебой опрокидывает в себя еще одну порцию не богатого градусами фирменного древнерусского напитка.

— Ну как тебе новая сказочка? — спрашивает отдышавшись.

— Еще хуже, чем старая, если честно, — говорю, не вполне понимая, как сопливые малолетки с бывалыми бойцами справились. Подсунул очередную туфту и в ус не дует. Красавец! А зубы и в самом деле на акульи смахивают…

— Спроса княжеского не боишься? Вдруг настоящий тиун это был?

— Не боюсь. У меня давным-давно другой князь, он сам с кого хочешь за своих спросит.

— Ясно, — говорю, мысленно ставя за ответ твердую "пятерку". Тертый калач, такого на кривой козе не объедешь. Складно пропел, древлян приплел в тему, даже я кое что слышал о мести киевской княгини Ольги буйным лесовикам за убийство мужа. Либо не врет, либо искусно маскируется — глаз не отводит, рук к лицу не подносит, не на полиграф же его тащить.

— Ладно, пора мне. Свидимся еще… Змеебой.

— В дружину ко мне пойдешь, десятником? — спрашивает обладатель трофейного ожерелья, едва я отрываю седалище от лавки.

— Да мне и при князе неплохо.

— Оно и видно, — усмехается воевода. — Ну гляди, надумаешь — приходи. Топай, чего застыл, не держу.

Я медлю вовсе не оттого, что уходить не хочу, а пытаюсь схватить за хвост ускользающую догадку, промелькнувшую мысль догнать и правильно оформить.

— С тремя полосками перстень? — спрашиваю, уверенный, что эдакую подробность, подвергнутый стрессу молодой разум наверняка зацепил, такое всю жизнь помнится. Три секунды воевода соображал, потом кивнул, настороженно сузив глаза.

— Откуда знаешь?

— Свернули мы тут по случаю шею одному вурдалаку, похожую золотую цацку при нем нашли.

— Тать? — быстро спрашивает Змеебой, выпуская испод ресниц острую искру.

— Еще какой, клейма ставить негде. Перстенек в гриднице у меня валяется, могу подарить, если желаешь.

Боярскую обитель я покидал с легким сердцем — воевода, конечно, еще тот фрукт, но не гнилой, в разведку с ним я бы, пожалуй, рискнул.

Серый день стремительно превращался в сумерки, со всех сторон неслись игривые выкрики отмечающих праздник, горели костры, праздно прогуливались горожане. Настроение повышалось с каждой минутой, определенно не хватало розового шапманского, оливье с вареной колбасой и, чего уж там — икорки красненькой с маслицом на бутерброде.

— Не обижали вас тут? — спрашиваю пацанов.

— Что ты! Уважают! — самодовольно отвечает Жила. — Накормили до отвала.

Ну еще бы! После знаменательной победы в групповом махаче мы в фаворе. Рогволд на радостях целовался с каждым принимавшем участие в торжественном бою дружинником — Брежнев отдыхает. Обещал щедро наградить.

Блестя скользкими от мясного жира, помятыми в драке, но довольными лицами, парни предлагают сходить на подол повеселиться до ночной стражи, мол, полгридницы уже там и довольно давно, как бы не упраздновались до чего-нибудь непотребного. Сами аж приплясывают как молодые кобели на собачьей свадьбе.

— Идите, — говорю, — у меня дела еще.

Слукавил немного. До условленной встречи с волхвом оставалось еще полно времени, большая часть которого свободно. Но тащиться в Заполотье и толкаться там среди ряженых, честно сказать, лениво, достаточно с меня древнерусских забав на сегодня. Этим хорошо, они от еды не отказывались, а мне нужно что-то покидать в брюхо и отдохнуть, желательно, в горизонтальном положении.

С некоторым трудом выпроваживаю Жилу с Морозом на гульбище и в одиночестве держу курс на гридницу. Нагруженный раздумьями о произошедшем разговоре с воеводой, по сторонам почти не гляжу, дорогу я и с завязанными глазами отыщу, главное не вляпаться в раскисший на мокром снегу кусок конского или бычьего помета, замучаешься потом отскребать.

Перед последним поворотом ко входу в детинец слышу хриплый окрик:

— Эй, отрок, постой-ка!

Я останавливаюсь, поворачиваюсь всем корпусом влево и слежу за приближением одетого в старье с чужого плеча субтильного охламона.

— Чего тебе, дядя? — спрашиваю, затыкая большой палец левой руки за пояс рядышком с боевым ножом в горизонтальных ножнах.

— Это был Ляпа, — говорит пониженным голосом.

— Какой еще Ляпа? Самовыражайся попонятнее, братан, я тебе не бабка Ванга.

— Тот, что с кистенем. Я его знаю, он за серебряк мамку родную в полон продаст. Видел я ненароком как усатый боярин ему какой-то сверток давал.

Я мигом оживляюсь, словно нюхнул пропитанную нашатырем ватку. Притягиваю бродягу за ворот поближе к себе.

— Когда?

— Незадолго до боя.

Хм, очень занятно… Спина под полушубком покрывается липким потом. Усилием воли беру себя в руки, спрашиваю нарочито спокойным голосом:

— Чего болтали не слышал?

— Далековато было.

Хреново, что далековато…

Всматриваюсь в лицо бродяги с прищуром опытного физиономиста, пытаясь распознать ложь или подвох. Видел я уже эти светлые-синие буркалы, при чем не так давно, при попытке наглого наезда на группу новгородских торгашей с Садком во главе.

— Ты, по ходу, еще на один золотой нарываешься? — говорю с усмешкой. — Молодец, заслужил, базара нет, но сейчас я пустой, дать тебе совершенно нечего, извини. Потом заходи, лады? Не обижу, я не жлоб какой-нибудь.

Треплю его по плечу, намекая, что разговор закончен.

— Не за тем я, — мотает головой жиган из корчмы на пристани. — К себе возьми. Мои все кто утек, кто на нож нарвался, один не выживу. Тебя, вижу, Доля любит. Возьми — пригожусь.

— Экий ты деловой. Куда мне тебя взять? Я не князь и не воевода, не сотник даже. У меня своего угла нет, такой же пес как и ты, в общей конуре живу.

— У меня даже конуры нету.

— Где же вы обитали, сердечные, в свободное от опасного промысла время? Ты, помнится, про зимовье мне какое-то втирал.

— Где придется обитали, — отвечает, отводя потускневший взгляд. — Были добрые люди.

— Были, а теперь кончились?

— Так и есть — кончились, — с горестным вздохом бормочет бродяга.

— На службу, значит, просишься?

Обреченным движением плеч он дает понять, что все равно, лишь бы куда-нибудь пристроиться, но, говорит, только не в дружину — Сологуб обещал ему шею свернуть, если попадется. В лесу уже тоже бывал, обратно на большую дорогу не желает.

М-да-а, проблемный фраерок, не хлебнуть бы с ним лиха. С лесными разбойниками орудовать ему западло, а в городе озоровать совесть за милую душу позволяет. Засунуть его надо покамест от греха подальше, носатый Сологуб за базар отвечает, раз сказал: "сверну" — так и сделает. В моем сером веществе мигом нарисовывается план спасения бедного сироты.

— Звать как?

— Рыком кличут.

— Слушай сюда, Рык. Найдешь за посадом, в роще у реки домик Жоха — пчеловода, знаешь? Живет бобылем. Скажешь, что из под Вирова, брат гридня Стяра. Запомнил? Проси приютить ненадолго. Вдвоем первое время вам веселее будет, а там что-нибудь придумаем. Пойдем, сухарей насыплю да кой-какую справу дам, а то ходишь как подкидыш, в натуре.

Спровадив внезапно свалившегося на мою голову Рыка на поиски ничего не подозревающего Жоха, я в бессилии опустился на свой топчан в пустой гриднице. Калган от полученной информации слегка подкруживается. Вот на хрена мне все это?! Жил, не тужил… Господи, как же хочу отсюда свалить! Не верующий, но свечку бы поставил, жаль негде. Здесь по понятиям сыпать зерно, да петухов резать на языческом требище, ни церквей, ни икон, свечей и тех нет. Богов с десяток, какому именно мне молиться — поди разбери. Ладно, поглядим, что Живень наколдует. В любом случае нужно быть готовым ко всему. Колдовство, оно колдовство и есть, быть бы живу…

Желание перебрать свое скудное имущество отсекаю здравой мыслью — завещаю весь сундучок пацанам. Сами поделят кому чего. Перстенек вот только нужно передать Змеебою да сумочку плетеную, нитями расшитую Гольцу отдам, подарит зазнобе, если заимеет.