Ц - 9 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 44

Боль в руке резанула, раздувая подернувшиеся пеплом страхи.

Фон Ливен застонала, протяжно и глухо. Стон возвысился до тихого поскуливания, и оборвался слезами.

Тот же день, позже

Москва, улица Строителей

Меня, что уж там скрывать, покоробил Ленкин отказ. Нет, я разумел, конечно, что запреты Иванова лучше не обсуждать, но все равно… Неприятно как-то.

Дубль, тот вообще пару слов вытолкнул — забери, мол, «Ижа». И еще сильнее разозлил. Опять-таки, всё я понимал — и понимаю! Именно, что всё! Знаю же прекрасно, до чего трудно исцелять самого себя. Тем более что рана на спине — туда только йог дотянется!

Сердито сопя, доехал до дому, и оставил «Ижика» на обычном месте. Всё, как всегда, только меня стало двое…

Или так выражаться безграмотно? А как? Я будто виноват, что никому не доводилось раздваиваться!

Захлопнув деревянные дверцы лифта, вознесся на шестой.

На пороге квартиры, растопырив измаранные в муке пальцы, стояла Рита.

— А почему ты так рано? — спросили мы дуэтом, и рассмеялись.

Мне сразу полегчало, и я пошел обнимать свою ненаглядную.

— Осторожно! — пискнула девушка, попадая в мои руки. — Измажешься…

— Пустяки, дело житейское!

Натискавшись, нацеловавшись вдосталь, мы замерли. Просто стояли в обнимку, и молчали. Лишь мои ладони плавно гуляли по узкой девичьей спине. Внезапно Рита насторожилась.

— Что-то случилось? — ее черные глаза тревожно забегали по моему лицу.

Ридеризм у нее как возник, так и пропал, а вот изощренная чувствительность задержалась.

— Случилось, — выдохнул я, отчетливо понимая, что не смогу таиться от той, кто больше, чем подруга.

Пока НИИ Времени оставался в осаде, было легче соблюдать секретность, но вот так, глаза в глаза… Нет, я смогу, конечно, вот только к чему эти партизанские подвиги? Чего для?

— Беда в том, Риточка, что моя теория блестяще подтвердилась. Причинность, запутанность… В общем, подвинули мы и Эйнштейна, и Планка, и прочих, великих и малых…

— Так радоваться надо! — черные глаза распахнулись пошире, готовые счастливо просиять.

— Мы и радуемся, — мой голос поскучнел. — Даже побочным эффектам…

Я выложил всё. Почти всё — батальные сцены девочкам ни к чему. И затих, ощущая приятную опустошенность.

Рита молча выслушала мой рассказ. Затем увела на кухню, усадила на стул, а сама, быстренько отряхнув руки, уселась ко мне на колени.

— Я знала, что ты у меня очень умный, — заворковала она тихонько, — но что до такой степени…

— Да ну тебя… — мне не пришлось стыдливо отворачиваться, просто зарылся лицом в девичьи волосы.

— Нет, правда! Только ведь ты не потому так расстроен, что тебе мешают вылечить… другого Мишу. Ты переживаешь, что не вошел тогда в хронокамеру, как он…

— Вот, знал же, что не стоит тебе рассказывать всего! — скривился я, разнервничавшись.

— Дурачо-ок! — нежно пропела Рита, гладя меня по щекам обеими руками. — «Он вошел, я не вошел…» Что ж ты путаешься, глупенький? Он — это и есть ты! Ты переместился в прошлое, чтобы помочь себе! И я очень горжусь тобой. Тобой, Мишечка!

— Правда? — забормотал я, успокаиваясь.

— Правда! Только я должна его увидеть. Понимаю, понимаю, что ты ревнуешь к самому себе, и ни чуточки не удивляюсь. Когда это любовь или ревность отличались логичностью? Но встретиться нам надо, иначе всей этой запутанности никогда не дождаться законченности! Понимаешь?

— Ага… — вздохнул я, аккуратно расстегивая пуговки на Ритином халатике.

— Прелюбоде-ей… — ласково затянула девушка, и стащила с меня рубашку.

Вечер того же дня

Москва, Большая Колхозная площадь

Рита стала ласковая-ласковая, мягкая-мягкая. И не потому только, что мы стол шатали в ритме сердца, а затем мяли постель — девушка успокаивала меня, нежной заботой разбавляя ёлочь воспоминаний.

Часам к семи я окончательно подобрел, и тут позвонил Иванов.

— Алло? Борис Семенович? Что-то с… Браиловым?

— Нет, Миша, с ним всё в порядке, — глухо отозвался генлейт. — Рана затянулась… Вон он, ходит уже. А Ленка страхует. Миша… У меня к вам большая просьба. Нужно спасти одну женщину…

Голос в радике смолк, доносилось лишь сиплое дыхание.

— Борис Семенович? — осторожно спросил я. — У вас все в порядке?

— Не знаю… — вздохнул Иванов. — Браилова ранила ту, кто стрелял в… в вашего дубля.

— Ту? — быстро переспросил я. — Это была женщина?

— Да… Хелена фон Ливен, дочь белого генерала. Выслужила «зеленый берет», сотрудничала с ЦРУ, а ныне она — гражданка ГДР. Мне трудно говорить, Миша…

Я напряг плечи — на них повисла Рита, чтобы лучше слышать.

— Понимаете, Миша… — голос чекиста задребезжал. — У меня не получается трезво судить, на чьей стороне Елена, и можно ли ей верить. Смешно, — издал он нервный смешок. — Я и забыл уже, как это бывает, когда поддаешься амурным волнениям, и вот… Сподобился. Миша… Елена очень дорога мне, несмотря ни на что. Она может умереть, Миша, у нее началась гангрена. Врачи готовы ампутировать руку…

— Руку можно спасти! — резко сказал я.

— Да! — возликовал Иванов. — И Браилов… Он сказал, что одному никак…

— Вы где? — перебил я бедного генлейта.

— В «Склифе»…

— Я сейчас приеду.

Сунув радик в карман, обернулся к жене.

— Рита…

— Я все слышала, — девушка поспешно натягивала трусики. — Я еду с тобой! Ты маечку не видел? Желтенькую такую?

Мне оставалось лишь уступить вкрадчивому напору. Вздохнув, я снял желтую майку с винтажного бра.

Дежурные провели нас в палату сложным путем, остерегаясь встреч с медперсоналом. Накатывало бесподобным зловонием — лекарственным, больничным духом, крепко замешанным на лизоле.

— Сюда! — прогудел накачанный провожатый, и я юркнул за распахнутые створки. Рита зацокала следом.

Браилов был тут — в выцветших больничных штанах и в каких-то дедовских тапках, крест-накрест перекрученный бинтами, маялся у занавешанного окна.

— Привет! — он крепко пожал мне руку, и замер. — Рита? Ты?

— Не узнал? — улыбнулась девушка, и медленно покачала головой. — Может, и сочинял кто про такие случаи… Не читала. Как вести себя, не представляю…

— Да вот… — закряхтел дубль. — Наворотили, напортачили…

— Мальчики… — Ритин голос обрел бархатистость. — Вы такие молодцы!

Мне показалось, что в этот момент она всё поняла про нас и про себя — засмеялась смущенно и кокетливо, пряча лицо в ладонях. Продолжая улыбаться, шагнула к Браилову, обняла его и поцеловала.

— Вы только дружите, ладно? — Рита провела ладонью по бинтам на груди моего двойника. — Миша… — она растерянно оглянулась на меня, и договорила немного деревянным языком: — Ты собрался в Новосибирск?

Дубль невесело усмехнулся, и кивнул.

— Да. В Академгородок. Кстати, познакомься, Рит — это Лена. Моя невеста.

Я почувствовал себя неловко, да и Ленка, по-моему, тоже — улыбалась она натужно, а вот Рита обрадовалась.

— Ой, мальчики, какие же вы молодцы! — воскликнула она, и мы с дублем переглянулись, совершенно обескураженные. Воистину, женское восприятие мира недоступно мужскому уму!

А вот Ленка сразу расположилась к «сопернице» — сработала иная, наверное, докембрийская химия.

— Приезжайте в гости! — вызвенела моя бывшая помощница. — Мы потом адрес пришлем!

Открылась дверь напротив, выпуская мрачного и расстроенного Иванова.

— Готовы? — вытолкнул он.

Мы с Браиловым кивнули.

— За мной…

Борис Семенович провел нас в просторную комнату, к трем окнам которой было сдвинуто столько же коек. Две из них пустовали, а на третьей металась в бреду молодая женщина. Пот заливал ее симпатичное лицо, сухие губы запеклись, но больше всего пугала левая рука, неподвижно лежавшая поверх одеяла — распухшая, красная…