Я — следователь - Москвитин Валерий Андреевич - Страница 56

Боровикова слегка отнесла трубку в сторону и поморщилась. Безапелляционность, с которой вел себя всегда Мещеряков, претила Августе Васильевне. Он считался умелым деловым руководителем, поговаривали, что его вот-вот заберут в область. Да и человек он был компанейский, неоднократно бывал в гостях у Боровиковых, по-товарищески относился к Виктору, хотя тот был моложе его на добрых два десятка лет. Бывая в доме, Мещеряков называл Августу Васильевну не иначе как «наш верховный судия». Но от этих слов и тона, которым они произносились, молодую женщину обдавало какой-то едва уловимой волной кичливости, фальши и фарисейства. Вот и вчера она невольно, интуитивно насторожилась, услышав в трубке его сочный голос, но спокойно спросила:

— С чем поздравляете, Иван Семенович?

— Как с чем? — искренне удивился Мещеряков. — Ведь и ваша немалая заслуга, что Виктор Петрович так успешно закончил институт.

— Уже знаете, — радостно засмеялась Августа Васильевна.

— Слухом земля полнится, — пошутил Мещеряков и на некоторое время умолк.

И опять холодное чувство настороженности неприятно обеспокоило Боровикову.

— А я ведь к вам по делу. — Голос Ивана Семеновича зазвучал приглушенно-доверительно, и снова острый коготок неприязни по-кошачьи царапнул Августу Васильевну где-то у сердца.

— Я слушаю вас, Иван Семенович.

— Дело, видите ли, вот в чем, дорогой наш верховный судия. — Теперь голос стал осторожно-вкрадчивым, как будто его обладатель с опасностью для жизни пробирался через пропасть по ненадежному мосточку.

— Так в чем? — нетерпеливо спросила народный судья.

— Вы знаете, Августа Васильевна, что в верхах решается вопрос о моем переводе.

— Не пойму только, при чем здесь народный суд.

— Все в руце божьей, в руке вашей, — скаламбурил Мещеряков.

— Насколько мне известно, народный суд вопросов повышения руководителей вашего ранга не решает. — Боровикова наконец поняла, куда гнет Мещеряков, и стала спокойной.

— Будем предельно откровенны, Августа Васильевна. — Он уже считал, что миновал ненадежный, висящий над пропастью, мосток.

— Я слушаю, — холодно сказала она.

— Так вот представьте, Августа Васильевна, я перехожу на область, а Виктор закончил институт — ему прямая дорога на мое место.

— Так за чем же дело? — Она решила расставить все точки над i.

— Мне и Виктору, — на последнем слове он сделал многозначительный акцент, — мне и Виктору может повредить завтрашний процесс, а вы, и только вы можете сделать так, что Беличенко и Вайсин окажутся правыми, а не виноватыми.

— Мне очень жаль, но придется для вас повторить одну известную мне еще со студенческой скамьи истину.

— И в чем сия истина? — Мещеряков еще на что-то надеялся.

— «Судьи независимы и подчиняются только закону».

— И не подчиняются даже собственному мужу, — попытался пошутить Мещеряков, но Августа Васильевна положила трубку.

И вот сегодня впервые за несколько лет работы в суде без радости проделала свой утренний путь Боровикова. Перед ней не стояло проблемы, как она должна поступить. Она твердо знала, что должна сделать, но настроение от этого не улучшалось.

Поля, луга и редкая березовая роща, вплотную примыкающая к высокому обрывистому берегу в том месте, где Уда делала резкий поворот на север, огибая крутую каменистую гору, величественную, как древняя крепость, возвышающаяся над шумевшими под ней глубокими и таинственными водоворотами, — все, казалось, испуганно притихло, как будто захлебнулось под мощным натиском неожиданного ливня, обрушившегося на этот клочок земли с мгновенно посеревшего небосвода.

Все живое и неживое вокруг, наполняясь влагой, впитывало в себя свинцово-унылый цвет низкого сибирского неба. Укрыться от дождя было негде. Холодные струйки поползли под рубашку и неприятно защекотали разгоряченное тело. Но вскоре Вовчик, как называли его одноклассники, перестал их ощущать, одежда намокла и плотно облегала его сухощавую крепкую фигурку.

Мальчик попал под ливень, увлекшись борьбой с красивой сильной рыбой тайменем. Около часа назад она заглотила блесну, под которой прятался стальной коварный якорек, и сразу же начался упорный поединок. Катушка спиннинга с сухим шелестом отсчитывала метр за метром прочнейшую бесцветную жилку: таймень пошел в глубину. Вовчик судорожно сжимал запотевшими ладонями ставший скользким бамбук и внимательно следил за натяжением лески; он боялся дать рыбине слабину и вовремя выбирал свободные метры, быстро с треском вращая рукоятку маховичка. Мальчик еще не знал, что на крючке таймень, но по тому, как рыба то резко бросалась к берегу, то уходила в глубину, то взмывала к светло-голубой поверхности воды, он понял, что добыча крупная. От напряжения сначала занемели руки, а затем спина, но Вовчик был внимателен и насторожен, как и в самом начале борьбы. Только один раз он растерялся, когда рыба выплеснула свое блестящее никелевое тело, на мгновение зависла, как бы остановилась, в воздухе, звучно, как бичом, ударила хвостом по воде и снова пошла в глубину, туго натягивая леску, выдержавшую и этот сверхрывок. Мальчик с облегчением вздохнул, поняв, что наступает перелом в их отчаянной схватке. И действительно, это было последнее усилие, последняя реальная попытка обрести природой данную свободу. Вскоре обессиленный тайменище, разбрасывая вокруг себя монетки крупной чешуи, затих на галечной кромке берега.

И тут хлынул ливень. Природа вроде бы возмутилась, что победу в поединке одержал человек. Промокнув до нитки, Вовчик не потерял бодрости и своей не по возрасту решительности. Он взвалил полупудовую рыбу на плечо и зашагал берегом, вверх по течению реки к виднеющемуся вдали родному городку. Когда он, тяжело дыша, был уже на высоком обрыве, с полей донесся тревожный крик диких гусей. Подросток остановился, рыба тяжело плюхнулась в густую мокрую траву. Гуси летели низко над землей прямо на мальчика; что-то в их полете настораживало и не нравилось, как-то странно, обессиленно махали они крыльями и не могли набрать высоту. И вдруг один за другим серые красавцы тяжеленными камнями стали падать на землю — Вовчик не успевал считать глухие удары. Вскоре у его ног валялось с десяток мертвых гусей, и вся вершина зеленого бугра постепенно покрывалась неподвижными тушками. А гуси все падали и падали.

В голове у мальчика замелькали тревожные мысли. Он не мог понять, в чем дело. Пытаясь осмыслить причину столь страшной гибели гусей, Вовчик лихорадочно бросался от одной птицы к другой, но все они были уже мертвыми. Убедившись, что его попытки бесполезны, уставший мальчик сел на влажную траву и горько заплакал от жалости к беззащитным птицам и своего бессилия помочь им. Но эта вспышка слабости продолжалась недолго; окинув взглядом таинственное побоище, он понял: нужно что-то делать. Но что? Что требуется от него в данной ситуации? Мысли ворочались неуклюже. Наконец мальчик успокоил себя, и к нему сразу же пришло нужное решение. Он вспомнил школьные уроки: в восьмом классе преподавали основы советского права. Через секунду, забыв про тайменя, рыболовные снасти и усталость, Вовчик во весь дух, мелькая голенастыми ногами, мчался в сторону городка.

Поднимаясь по скрипучим деревянным ступеням старенького крыльца, он боялся только одного: как бы нужный ему человек никуда не уехал. Вовчик вздохнул облегченно, когда увидел, что участковый в майке сидит за столом и, смешно вытягивая губы, дует на блюдечко, приблизив его к своему лицу. Капитан занимался вечерним чаепитием. Блаженное выражение на его лице сразу исчезло, как только он увидел вошедшего мальчугана и отметил его непросохшую одежду. Аккуратно опустив блюдечко на клеенку, Иван Михайлович, или дядя Ваня, как звали его все ребятишки соседних улиц, разгладил усы и вопросительно уставился своими живыми, слегка навыкате глазами на сорванца, за которым протянулась по полу цепочка мокрых следов. Он усадил мальчика за стол напротив себя и слушал внимательно, не перебивая, лишь временами одобрительно поглядывая на него и кивая головой. Взгляд серых глаз Ивана Михайловича загорелся огоньком повышенного внимания с первых же слов Вовчика. Выслушав его, участковый задал только один вопрос. И мальчик повторил, что гусей погибло штук двести.