Я — следователь - Москвитин Валерий Андреевич - Страница 30

— В даче чего? — переспросил Юлиан Степанович, смешно вытянув шею.

Улыбка медленно сходила с его губ. По всему было видно, что он сразу же понял суть происходящего, но пытался как-то оттянуть разговор и выиграть время. Я же молчал и вынудил его продолжить.

— Не может этого быть, — вконец растерялся Бершадский, облизывая пересохшие тонкие губы. — Не может этого быть, — повторял он едва слышно. Тонкая кадыкастая шея как-то странно дернулась. Юлиан Степанович вроде бы поперхнулся. Я налил стакан воды. Когда он немного успокоился, мы продолжили наш нелегкий разговор.

— Ознакомьтесь с заключением металловедческой экспертизы...

— Да, против науки не попрешь, — обреченно согласился Бершадский. Листки в его руке мелко подрагивали. — Везет же этому Сашке. Всегда был баловнем судьбы.

— Сейчас речь не о Бокове, а о вас. Признаете, что дали следствию заведомо ложные показания?

— Ничего не остается делать, — с глубоким вздохом согласился Юлиан Степанович.

Тщательно проработанный план рухнул. Рухнул неожиданно. А как нетерпеливо он ожидал, что Боков окажется на скамье подсудимых! Он просто горел нетерпением. И все напрасно. Напрасны бессонные ночи, проведенные в ожидании предстоящего торжества. Напрасна вся его хитрость, изворотливость. Боков опять оказался прав, как был прав всегда в жизни. От этой мысли тошнота появилась в груди, кровь звонко застучала в ушах, и Бершадский уже не мог контролировать себя.

— Ненавижу! — неожиданно громко выкрикнул он, прижав правую руку к горлу. Этот жест его немного успокоил, но остановиться он уже не смог. — Я ненавидел его почему-то с первых дней знакомства. Все давалось ему легко. С любыми трудностями он справлялся. А я вот почему-то не мог. Не получалось. Я завидовал ему, хотя завидовать вроде было нечему и встречались мы довольно редко. Я завидовал, как легко, без видимых усилий, он решает все хозяйственные вопросы... Когда стали работать вместе, зависть мешала мне справляться с обязанностями главного агронома. Зависть переросла в мстительность. Дни и ночи я думал, как бы насолить Бокову, когда меня освободили от обязанностей главного агронома. Мне казалось, что я буду жить легче, по-другому, если насолю ему, если у Бокова будут неприятности. Но он, назло мне, переносил любые неприятности с непробиваемой легкостью, с невозмутимостью сфинкса. Все же удача, казалось мне, пришла прямо в руки. Он должен был сесть на скамью подсудимых...

— Какая же это удача? — Я не выдержал и не мог скрыть своего изумления. — Пострадала ваша жена, пострадал Боков, государству причинен материальный ущерб.

— Ненавижу! Я его ненавижу! — Бершадский не слушал меня. Ненависть заглушила все другие мысли и чувства, в настоящее мгновение она уничтожила даже остатки здравого смысла, остатки самосохранения, присущего человеку. Неподдельные слезы катились по его тщательно выбритым щекам. Теперь я верил в существование лютой ненависти.

Протокол допроса он подписал без малейших замечаний.

Память металла оказалась надежнее мстительности человека. Не Боков, а Бершадский стал обвиняемым и привлекался к уголовной ответственности за дачу следствию заведомо ложных показаний. Обвинительный приговор суда остался без обжалования.

— Самоубийство, — сказал участковый Шалимов. — Я уже опросил соседей и управдома. Демин давно говорил, что покончит с собой.

Труп лежал навзничь на железной кровати. В посиневших пальцах правой руки, откинутой в сторону, был зажат кухонный нож с длинным односторонним лезвием. В левой части груди алела небольшая продолговатая рана. Ни следов борьбы, ни следов самообороны. Все свидетельствовало о том, что человек добровольно свел счеты с жизнью.

Еще раз окинув взглядом провонявшую табаком комнату, я склонился над протоколом. Даже в том случае, если дело казалось совершенно ясным и простым, необходимо соблюдать скрупулезность при осмотре и описании места происшествия.

«На столе три пустые бутылки со стандартными наклейками, на каждой изображен товарный знак с буквами «ЛВЗ» и надпись: «Любительская горькая, крепость 28%, емкость 0,5 л, ГОСТ 7190—711», — неторопливо писал я. — При осмотре на свет и опылении порошком графита отпечатков пальцев на посуде не обнаружено». «Довольно странно», — мелькнула мысль, но к каким-либо выводам она меня не привела.

Казалось, в этой комнате обитал не живой человек, а бесплотный дух. Ни на зеркале, ни на подоконниках, ни на металлических спинках кровати — нигде не нашлось отпечатков пальцев... Неожиданно взгляд зацепился за одну из многочисленных деревянных рамок с фотографиями. Такими рамками сплошь увешаны давно не беленные стены комнаты. Кто-то совсем недавно вытащил отсюда две фотографии: на старой бумаге, покрывавшей внутреннюю сторону рамки, выделялись два невыгоревших прямоугольника, а на стекле обнаружились два четких отпечатка пальцев с узорами папиллярных линий.

Участковый посматривал недовольно: считал, что следователь зря теряет здесь время. Он переговорил еще с несколькими соседями Демина и теперь совершенно утвердился в своем первоначальном мнении: это самоубийство. Многие соседи по квартире и по дому не раз слышали, как Демин в пьяном виде кричал, что ему все надоело и он перережет себе глотку. Соседи в один голос утверждали, что к потерпевшему никто не ходил и накануне шума в его квартире они не слышали. Проживающий с Деминым на одной лестничной площадке Сойкин две недели назад вечером столкнулся с ним в подъезде. Демин торопливо поднялся по лестнице и скрылся в своей квартире. В руках у него была авоська с тремя бутылками спиртного и несколькими свертками. С тех пор его никто не видел. И вот теперь, взломав дверь комнаты, запертую изнутри на ключ, обнаружили его труп на грязном матрасе. Водка выпита. Что же яснее может свидетельствовать о самоубийстве? «И зачем это следователь так тщательно осматривает окна, приказал выпилить замок, разглядывает какие-то фотографии?» — с недоумением размышлял Шалимов. Хотя он был старым милицейским работником, но в таких процедурах участвовал редко: происшествий на участке почти не бывало.

Оторвавшись от фотографии, я уже в который раз подошел к входной двери и начал ее внимательно осматривать, затем стальной линейкой измерил небольшой зазор между порожком и нижним полотном двери. Перейдя к трупу, несколько раз сфотографировал его, то отходя на три-четыре шага, то приближаясь к нему вплотную.

— Это самоубийство! — сказал я, подавая прокурору заключение криминалистической экспертизы. — Теперь точно известно, что замок был закрыт именно тем ключом, который вставлен в него изнутри. Следов каких-либо других предметов на механизме замка и ключа не обнаружено. Я думаю, можно готовить постановление о прекращении уголовного дела.

— И все же советую не торопиться, — заметил прокурор. — Ну а вдруг убийство? Заранее продуманное и спланированное? Не случайно ведь мы не обнаружили в комнате явно видимых отпечатков пальцев самого Демина...

— Ну и ну-у, — с недоверием и в то же время с интересом протянул я. — Следы борьбы отсутствуют, шума никто не слышал, дверь заперта изнутри и именно ключом, вставленным в замочную скважину, осмотр свидетельствует о том, что злоумышленник не мог покинуть комнату через окно, — все говорит о самоубийстве.

— А в совокупности с другими фактами это может говорить не о самоубийстве, а об инсценировке. Я сегодня еще раз прочел протокол осмотра места происшествия. Кстати, вы провели его безупречно, а вот с выводами торопитесь. Кроме того, по моей просьбе научно-технический отдел милиции отпечатал с отснятой вами пленки увеличенные фотографии. Вот они, взгляните.

— Что же они проясняют? — уже с явным интересом спросил я.

— Смотрите. — Прокурор положил на стол фотографию, где крупным планом была запечатлена верхняя часть туловища человека с откинутой в сторону рукой, в которой был зажат нож. Довольно четко были видны края раны, расположенной в левой части груди. — Обратите внимание на форму раны и положение ножа в руке.