Лето в Михалувке и Вильгельмувке - Корчак Януш - Страница 4

Заседания суда происходят в лесу или на веранде, судьи сидят за столом на стульях, обвиняемые и свидетели — на длинной скамье. За скамьей толпятся зрители, они следят за порядком. Воспитатель, который является и прокурором (обвинителем), и адвокатом (защитником), записывает все в толстую тетрадь в черной обложке. После слушания дела судьи идут совещаться; об объявлении приговора оповещает звонок.

Фишбин бросил камнем в Ольшину и попал ему в ногу. Правда, не сильно его ушиб. Но Ольшина заплакал.

— Ты бросил камнем в Ольшину?

— Нет.

— Но ведь все видели, что Ольшина держался за ногу и плакал?

— Не бросал я, и Ольшина не плакал.

Начинается допрос свидетелей. Суд предупреждает, что ложь сурово карается. Установили время и место преступления, число и фамилии свидетелей.

— Ты бросил камень?

— Нет.

Повторный допрос свидетелей подтверждает, что Фишбин безо всякого повода бросал в Ольшину шишками и камешками.

— Ты бросал в Ольшину шишками?

— Да, шишками бросал.

— Почему?

— Потому что у меня было много шишек, и я не знал, что с ними делать.

— А почему ты не бросил их на землю?

— Мне жалко было.

В публике смех.

— Ты уверен, что среди шишек не было камней?

— Не знаю.

Суд, принимая во внимание юный возраст Фишбина, приговорил его к десяти минутам «карцера».

Иногда в суд обращаются обе стороны, как это видно из следующего дела.

Распря возникла во время утренней уборки.

— Это было так: я застилал постель, а он меня толкнул. Тогда и я его толкнул, а он бросил на пол мою подушку. Я поднял свою подушку, а он меня ударил.

— Неправда! Я застилал постель, а он пнул мою подушку. Я его толкнул, а он первый меня ударил.

— Ах ты, врун!

— Это ты врун!

— На суде ссориться нельзя. Ты бросил на пол его подушку?

— Потому что он первый…

— Прошу ответить: да или нет?

— Да, но он первый!

— Свидетели есть?

— Все видели!

— Все видеть не могли.

Суд просит назвать двух свидетелей.

— Кто стоял близко и видел?

— Не знаю.

— Ты его толкнул?

— Когда я стоял и застилал постель…

— Знаем. Прошу ответить коротко: да или нет?

— Нет.

— Ах ты, врун!

— Прошу, тише! В суде ссориться нельзя.

Кровати спорящих сторон стоят рядом. Кто кого первый толкнул, нарочно или не нарочно, ввиду отсутствия свидетелей установить невозможно. Поэтому не лучше ли помириться, чем ждать приговора: ведь осудят, наверное, обе стороны, раз обе стороны сознаются, что дрались.

Ну конечно, при таких обстоятельствах лучше помириться.

А вот дело с кровопролитием. Здесь о полюбовном соглашении, разумеется, не может быть и речи.

Заключение врача гласит:

«У обвиняемого Фляшенберга распухла правая щека, на лице имеется семь царапин: одна около носа, одна около уха, три на щеке и две на подбородке. Кроме того, две царапины на левой руке.

У обвиняемого Заксенберга синяк на лбу величиной с монету в четыре гроша, расцарапан нос и на левой щеке царапина длиной в два сантиметра».

Начала боя никто не видел, но дальнейший ход его известен со слов многочисленных свидетелей.

Обе стороны очень хотят помириться, однако, поскольку сохранились кровавые следы потасовки, воякам придется отсидеть по пятнадцать минут под арестом.

По некоторым вопросам с обвинением выступает сам прокурор — воспитатель.

На скамье подсудимых Плывак и Шидловский.

Плывак и Шидловский ушли в поле, далеко за пределы колонии, не слыхали звонка и опоздали на завтрак.

— Разве они не знали, что уходить дальше рощи запрещено? Ведь они могли заблудиться, утонуть в реке, их могли забодать коровы, покусать собаки! Разве они не знали, что на завтрак нельзя опаздывать, потому что после завтрака мы идем купаться? И зачем они так далеко ушли, когда и тут достаточно места для игры?

Плывак и Шидловский пошли в поле за цветами.

— Господа судьи! Обвиняемые без сомнения провинились. На завтрак, обед, полдник, ужин нельзя опаздывать, не могут ведь сто человек ждать одного или двоих. Не можем мы каждого искать и тащить к столу. Для этого есть звонок, и к звонку надо прислушиваться. Значит, следует их наказать, но… Плывак и Шидловский пошли в поле за цветами. В городе не разрешается рвать цветы, а здесь можно. Они так обрадовались, что забыли о еде. Плывак в колонии первый раз. Шидловский был в Цехоцинке, но там мало цветов. Так, может быть, для первого раза простим?

И судьи после короткого совещания выносят оправдательный приговор.

Всего приятнее шуметь вечером, когда лежишь в постели.

Может, это даже не так уж и приятно, потому что хочется спать и глаза сами слипаются, но почему не попробовать, раз нельзя?

«Если я громко свистну, крикну, замяукаю или пропою петухом, воспитатель рассердится, и всем станет смешно. Спальня большая, в спальне темно, кроватей тридцать восемь — воспитатель не узнает, кто свистнул. А я завтра буду хвастать — вот какой я храбрый и хитрый! Шумел больше всех, а он меня не поймал!»

Так думают мальчики до тех пор, пока сами не убедятся, что воспитатель никогда не сердится и вовсе не хочет выслеживать тех, кто шумел, а дурачиться по вечерам запрещает только потому, что дети должны спать девять часов и вставать в шесть утра веселыми и бодрыми.

Вчера вечером в спальне был шум. Сегодня каждый предстал перед судом, чтобы ответить на вопрос, не кричал ли он, не мяукал ли, не хлопал ли в ладоши.

Все говорят «нет», все отпираются. Только двоих воспитатель вчера поймал с поличным, и эти двое, Вайц и Прагер, попали на скамью подсудимых.

— Как их наказать, господа судьи? Наказание должно быть строгим. Они не только сами не спят, но и другим спать мешают. Вина их велика. Как же мы их накажем, господа судьи? Но, прежде чем ответить на этот вопрос, мы должны задать себе другой, еще более важный: разве вчера вечером в спальне шумели только эти двое, Вайц и Прагер? Нет, их было гораздо больше.

Прокурор разложил на столе план спальни и медленно заговорил:

— Шумели около окна, где стоят кровати Каплана, Беды, Плоцкого и Шидловского. Шумели в среднем ряду, где спят Вайнраух, Грозовский, Стрык, Фром и Завозник. Шумели около второго окна в первом ряду, где, как это видно из плана, спят Фляшенберг, Фишбин, Роткель и Плывак. Смеялись и хлопали в ладоши там, где стоят кровати Альтмана, Лева, Вольберга и Адамовского, и, наконец, кто-то свистел в том углу, где спят Наймайстер, Заксенберг и Пресман. Мы спрашивали всех, но никто не сознался.

Прокурор замолчал.

Многие в публике опустили глаза.

Покраснел даже один из судей, когда услыхал свое имя.

— Почему вчера удалось заметить только Вайца и Прагера? Потому что они не сумели спрятаться. Почему только они двое не сумели спрятаться, когда все остальные сумели? Потому что они не озорники, а может быть, они просто не знали, что шуметь в спальне по вечерам строго запрещено. Разве мы вправе наказывать этих ребят, когда другие, более виновные — потому что они оказались хитрее и солгали перед судом, — останутся без наказания? Виноваты все, вся спальня, все тридцать восемь человек, потому что виноваты и те, кто слышал, что сосед шумит, и не остановил его. Поэтому я предлагаю, господа судьи, Вайца и Прагера оправдать и наказать всю группу: Грозовский не будет вам сегодня вечером играть на скрипке.

Долго суд совещался, и приговор гласил: «Вайцера и Прагера оправдать. Грозовский пусть сегодня играет, потому что шум в спальне больше не повторится».

И мальчики сдержали слово.

Бывает, что какое-нибудь необычайное происшествие будит всю спальню сразу. Например, неосторожный воробей влетел в окно или полевая мышь забежала по ошибке в дверь. Ну кто станет спать, когда происходят такие события? Все как один вскакивают с кроватей, кидаются к окнам, и начинается охота. Однако подобные происшествия случаются редко.