Дуэт со случайным хором - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 30

• Предыдущая
• 30/30

Франк сошел вниз, машинально закурил трубку, сел, подперев голову обеими руками и устремив взор в надвигавшуюся темноту. На небе ярко сверкала одинокая звездочка, и глубокая тишины нарушалась только чириканьем какой-то ночной птички. Наверху слышались шаги и глухой шум голосов, а среди всего этого выделялся тонкий резкий крик, — его крик, крик этого нового человека, который отныне будет составлять с ним одно целое. И пока Франк прислушивался к этому крику, к чувству радости стало примешиваться и чувство печали, так как он ясно видел, что теперь все изменится. И как бы ни была стройна и согласна их будущая жизнь, прежнего тихого, задушевного дуэта уже быть не могло. Отныне это было трио.

(Отрывок из письма миссис Кросс к автору)

«Мне кажется странным, что вы с такою уверенностью утверждаете, что наш ребенок великолепен, и затем вы еще говорите, что он во многом отличается от других детей. Вы совершенно правы, но ни я, ни Франк не можем себе представить, откуда вы это можете знать. Вы, вероятно, очень умны, если сумели угадать это. Когда вы будете писать нам, пожалуйста, скажите, как вы это открыли.

С вашей стороны очень любезно спрашивать о ребенке, и потому мне хотелось бы рассказать вам о нем, но Франк не советует начинать, так как во всем доме только одна пачка бумаги. Но я буду очень коротка, не потому, что мне нечего рассказать, — вы себе представить не можете, что это за милый ребенок, — но потому, что он каждую минуту может проснуться, И если это случится, у меня останется свободной только одна рука, тогда как другою мне придется его укачивать, а при таких условиях бывает очень трудно сказать именно то, что хочется. Но я должна заметить, что не умею письменно излагать свои мысли. Франк сделал бы это отлично. Но у моего сына так много милых и прямо замечательных привычек, что мне следовало бы уметь рассказать вам о них.

Будет, может быть, лучше, если я нарисую один из его дней — а его дни так похожи друг на друга. Никто не может сказать, что он непостоянен в своих привычках. Утром прежде всего я отправляюсь к его кроватке, чтобы посмотреть, не проснулся ли он — хотя, конечно, я знаю, что этого не может быть, потому что он всегда дает вам знать о своем пробуждении — такой милый мальчик! Тем не менее, я все-таки иду и нахожу, что все спокойно, и что от моего мальчика виден только крошечный вздернутый носик. У него совершенно такой же нос, как у Франка, с тою только разницей, что у Франка он горбатый, а у этого — вздернутый. Затем, когда я наклоняюсь над его кроваткой, раздается короткий мягкий вздох. Под пуховым одеялом происходит нечто вроде землетрясения, и затем оттуда показывается маленькая ручонка и начинает шаловливо размахивать в воздухе. Один глаз его раскрывается наполовину, как бы для того, чтобы посмотреть, нет ли опасности открыть и другой глаз. И затем, видя, что оставленная им вчера вечером бутылочка пуста, он издает долгий жалобный вопль. В одно мгновение сын в моих руках, и снова совершенно довольный играет кружевом моего пеньюара. Когда же мальчик видит, что все готово к купанью, то совсем приходит в веселое настроение и начинает смеяться. Вероятно, что-нибудь ужасно смешное случилось с ним прежде, чем он появился на свет, потому что с тех пор не было ничего, что могло бы объяснить ту веселость, которая часто мелькает в его глазах. Когда он смеется, Франк говорит, что он походит на доброго старого гладко выбритого монаха, краснощекого и добродушного. Он глубоко интересуется всем, что находится в комнате, следит глазами за кормилицей, взглядывает в окно и критически рассматривает мои волосы и платье. Он любит распущенные волосы, и если его взгляд падет на что-нибудь блестящее, это вызывает его улыбку. А улыбка его — это нечто поразительное. Он лежит, посматривая вокруг себя большими серьезными голубыми глазами, как вдруг все лицо его светлеет, уголок рта поднимается кверху, а щеки покрываются ямочками. У него такой милый и невинный вид и к то же время он выглядит так хитро и забавно, что его сумасшедшей матери хочется в одно и то же время и плакать и смеяться. Затем начинается купание, причем малютка требует большого доверия к себе. Он убежден, что только его собственные усилия спасают его от потопления, поэтому кулачки его отчаянно сжаты, ножки все время бьют по воде, и он недоверчиво следит за каждым движением матери и кормилицы. После этого его одевают, и это ему нравится. Сначала он улыбнется, но потом вдруг вспоминает, что он еще не завтракал. Улыбка мгновенно исчезает, маленькое личико делается красным и сердитым, покрывается все крошечными морщинками и раздается отчаянный вопль. Бедный малютка! Если ему немедленно же не подадут его бутылки, он будет отчаянно кричать и колотить руками в воздухе, пока не получит требуемого. Он так напоминает мне иногда своего отца. Мальчик схватывает мои пальцы, платье или еще что-нибудь и подносит их к ротику, но увидя, что это не то, что ему нужно, сердито отбрасывает в сторону. Когда он, наконец, получает свою бутылочку, он немедленно превращается в самое благодушное существо на свете и начинает сосредоточенно сосать большими глотками. После этого, хорошо вымытый и накормленный, он сидит и наблюдает все происходящее вокруг него. Я уверена, что у него отцовский ум, и что все свои наблюдения он использует в будущем, потому что он замечает решительно все. Я ранее думала, что маленькие дети глупы и равнодушны — и может быть другие дети и в самом деле таковы, — но он никогда не бывает равнодушен. Иногда что-нибудь ему нравится, и он радуется, иногда сердится, иногда чем-нибудь особенно заинтересуется, но всегда ум его чем-нибудь занят. Когда я вхожу в комнату, он всегда смотрит на мою голову и очень радуется, если на мне надета шляпа с цветами. Когда я его только увидела, первая мысль, что мне пришла в голову, была о том, как люди могут думать, что дети рождаются грешными. Люди, которые думают так, очевидно, никогда не вглядывались в глаза младенца. Я люблю следить за его глазами; иногда мне кажется, что я могу прочесть в них слабую тень воспоминаний, — как будто бы у него в прошлом была какая-то другая жизнь, о которой он мне много бы рассказал, если бы мог говорить. Однажды, когда я сидела у его кроватки… О Боже! Я слышу Его Величество зовет меня. Так жаль! Прощайте. — Преданная вам

Мод Кросс.

P. S. — У меня нет времени перечесть письмо, но в случае, если я забыла упомянуть об этом, я все же должна сказать вам, что он действительно замечательный ребенок.»

• Предыдущая
• 30/30