Сумерки грядущего (СИ) - "Шлифовальщик" - Страница 53

Гражданка Завьялова Алевтина Сергеевна и учительница-пенсионерка Нина Ильинична отделались «лёгким испугом»: в связи с изменением в законодательстве ремортация больше не считалась уголовным преступлением, и суд назначил им административное наказание в виде штрафа в размере пяти МРОТ за «несоблюдение правил оформления документов». Господина Завьялова вытащили из альтерны, а обитателя города Снова полуабстрактного Володьку вернули обратно в привычную среду обитания. После этого супруги Завьяловы подали на развод. Суженого Нины Ильиничны, любимого Петеньку, оставили в реале, и он постепенно адаптируется.

Пострадавшего меминженера Твердынина выписали из психушки, и теперь он восстанавливался в ведомственном санатории. Гуляя по сосновому бору, сидя на берегу лесного озера, он вспоминает свои злоключения в лагерях и штрафбате. Его супруга говорила, что он собирается подать иск на Мемконтроль за демонизацию целой эпохи. Дело обещало быть проигрышным, но скандальным.

Бестелесные личности, вытащенные из мемориума Бурлаковым, меминженеры начали возвращать обратно, но процесс ещё не закончен: уж слишком много исторических персон было перемещено в наш мир.

В кафе, том самом, которое на полпути между университетом и центральным корпусом Мемконтроля, за угловым столиком у окна сидели трое. Новенькие капитанские погоны Юшечкина и потрёпанная ветровка одетого не по погоде Виктора смущали обитателей кафе.

— Ты хорошо всё обдумал? — в который раз спросил Кудрявцев Виктора.

Оперативник выглядел свежим и отдохнувшим. После истории с Бурлаковым он оставил службу, устроился вольнонаёмным лаборантом к Юшечкину и поступил на заочное отделение: решил стать профессиональным мемористом. Холодов помог ему подготовиться к экзаменам, а сам через месяц уволился из университета и болтался не у дел, перебиваясь случайными заработками.

— Обдумал. Мне нужно лет сто или сто пятьдесят, — ответил Виктор. — Отправлюсь с высокой хроноскоростью, в реале пройдёт от силы часа два.

— С ума сошёл! — осёк его Юшечкин. — За жизнёшку свою не боишься? С такой хроноскоростью погружаться, это ж как кувалдой по башке!

Холодов лишь пожал плечами.

— К тому же энергии уйдёт уйма на такую хроноскорость! — продолжал кудахтать бывший инспектор, а ныне начальник отдела перемещений в потенциариум и финитум. — С меня голову снимут!

— Ты и так в опале, — «успокоил» его Виктор. — Одним выговором больше, одним меньше. Не мне тебя учить, спишешь всё на сбой в системе или ещё чего-нибудь…

— А если уволят?

— Тебя и так рано или поздно уволят, — безжалостно ответил меморист. — Слишком умных никто не любит.

Кудрявцев с неожиданно нахлынувшей жалостью смотрел на недавнего напарника, потёртого, раздавленного и опустошённого. Пьёт ещё к тому же, наверное. Он хочет отправиться в финитум, отыскать свою мечту. Несомненно, ему там будет лучше, чем в нашем мире, к которому он оказался неприспособлен. Риск, конечно, высокий, но уж лучше рискнуть жизнью в финитуме, чем спиться и помереть в канаве никому не нужным.

Бывший оперативник посмотрел на Юшечкина, и тот едва заметно кивнул.

Он не помнил, как нашёл это место. Сначала Виктор ощутил мягкий тёплый ветерок, потом его лицо согрели ласковые солнечные лучи. Он почувствовал лёгкий аромат цветущего клевера. Вокруг было удивительно тихо, только где-то неподалёку попискивали цыплята. Пушистые жёлтые комочки высовывали клювики через ячейки сетки, огораживающей угол покосившейся сараюшки, и просили клевера. Стайка, вдруг вспомнил Виктор, такие сараюшки в его городе детства называли стайками. В маленьких городах они обычно громоздились вокруг панельных многоэтажек, и жители хранили в них разный скарб, а некоторые даже разводили мелкую живность. Вот и сосед дядя Коля, рыбак и матерщинник, завёл себе цыплят, а проходящие мимо ребятишки забавлялись, прикармливая клевером будущих петушков и курочек.

За стайками — небольшой скверик с двумя песочницами, качелями и старыми вязами с ветвями, отполированными ребячьими животами. По ним очень удобно было лазать, по старым вязам, которые в его, Виктора, краях называли карагачами. Под деревьями расположился деревянный бум — дворовая пародия на гимнастическое бревно. Он был скользким: одно неосторожное движение, и ты уже лежишь поперёк, пребольно ударившись животом.

А ещё в скверике есть беседка с прохудившейся крышей и лавочками, попорченными перочинными ножами; ребятня постарше тут играла в запрещённые ножички, а старушки из соседней пятиэтажки гоняли их. По вечерам в беседке можно было застать целующуюся парочку. Витя с мальчишками как-то приноровились пугать влюблённых: из старых простыней сделали себе костюмы привидений, и стоило парочке начать целоваться, юные хулиганы выскакивали из кустов и сгоняли страшным воем очередных Ромео и Джульетту. Но однажды попался кавалер не из робкого десятка; не испугавшись нечистой силы, он догнал одного из «привидений» и насовал ему полные штаны крапивы, начисто отбив охоту подражать Карлсону.

Восемь панельных двухэтажек — «хрущёвок» — это его, Виктора, двор, где он провёл своё детство. Отличный по нынешним меркам двор: несколько сквериков, очень много зелени, а перед каждым домом — палисадник с сиренью, берёзками и железными штуковинами, на которых жители выхлопывали ковры. Возле никогда не закрывающихся подъездов скамеечки, на которых в любую погоду сидели бабушки, обсуждающие и осуждающие всех входящих и выходящих. Посреди двора — хоккейная коробка, где в июне, за неимением льда, пацаны играли в мини-футбол, пытаясь забить мяч в маленькие хоккейные ворота. За двором — частный сектор и несколько красивых двухэтажних домов, которые в наше время называются таунхаусами. В те времена это было «элитное» жильё: четыре двухэтажные квартиры в доме, в каждой — собственная веранда и небольшой садик под окнами.

За таунхаусами — «неофициальный» пляж, на котором ребятам строжайше запрещалось купаться из-за ямок и водоворотов. Запреты сопровождались жуткими историями, иллюстрирующими несладкую долю непослушных. Но на ребятню эти рассказы не производили впечатления: всё равно купались — не тащиться же на городской пляж в летнюю жару! У тайного пляжа было своё название — Шум; его так назвали из-за сильно шумящей воды на перекате у плит разрушенной когда-то давно плотины, где водились большие и злющие раки. Вокруг Шума густо росли ивы, за которыми начинался небольшой лесок, а на том берегу была старица, где можно было вдоволь наесться камышовых безвкусных луковиц.

Может, Виктор умер, не выдержав запредельной хроноскорости? И после смерти попал в Загранье? Есть среди учёных сторонники теории Загранья, скорее даже не теории, а научной легенды. Мол, если финитум — это предел всех мечтаний, конечная грань истории, то если перескочить эту грань, мы попадём в загадочное и странное, поэтично звучащее Загранье, лежащее за пределами времени. Там материя не существует, а пересуществует. Любой объект нашего мира обязательно ломается или умирает, если он живой, а там, за пределом времён, ему даётся второй шанс. Умерший человек, побывший некоторое время в мемориуме, перерождается в Загранье и живёт второй раз, помня своё прежнее существование. Мироздание даёт ему возможность прожить новую жизнь, исправив все ошибки прежней.

Хотя, как знать, может, после пересуществования есть ещё и перепересуществование? Эдакая реинкарнация с памятью, которая в отличие от обычной позволяет запомнить прежнюю жизнь. Иначе что толку перерождаться, если ты не помнишь себя прежнего, а, значит, без разницы, ты ли это переродился или родилась новая личность? Интересно, сколько жизней человеку даёт природа?

Хотя чушь всё это! Загранье, если оно есть на свете, выглядело бы странно и непонятно. Ведь папа Виктора, исправляя ошибки молодости, мог жениться не на маме, а на маминой подруге. И тогда Виктор не должен был переродиться, но тогда его бы природа лишила второго шанса по вине отца. Либо Холодов родился бы и не родился одновременно, и подобных ему полурожденцев были бы миллионы. И выглядел такой мир бы не так, как это место.