Сумерки грядущего (СИ) - "Шлифовальщик" - Страница 43

— Долго нам тут загорать? — громко спросил Кудрявцев, и несколько моментально потолстевших отдыхающих уставились на него. — По-моему, мы зря идём: нет тут Бурлакова.

— Скорее всего, — согласился невидимый инструктор. — Мы сейчас как раз готовимся перебросить вас в соседний пропос.

— А тогда на кой мне этот идиотский прикид?! — возмутился оперативник, указывая на свою майку с надписью «Гинеколог-любитель».

Но Юшечкин не ответил. Наверное, занялся подготовкой к следующему перемещению.

В новом пропосе, куда переместились Холодов с Кудрявцевым, на путешественников повеяло прохладой ранней осени. Голые плечи и колени покрылись мурашками, и моментально замёрзли пальцы почти босых ног. К тому же осеннюю прохладу усиливала свежесть наступающих сумерек и бодрящий влажный ветерок от находящегося неподалёку канала.

Они снова очутились на набережной. Но это была другая набережная, совершенно непохожая на ту, из предыдущего обывательско-жрального пропоса. Гранитный парапет отделял путешественников от зеленоватой воды канала, многочисленные широкие лестницы позволяли спуститься к воде, а неподалёку виднелся горбатый мостик с узорчатыми перилами. По другую сторону набережной виднелись роскошные дома европейского вида: низкоэтажные — этажа три или четыре, каменные, увитые плющом, с палисадниками и цветниками, они поражали разнообразием колонн, балконов, лепнины и прочих изысков архитектурного мастерства.

Людей и машин тут было мало. Аборигены предпочитали велосипеды: возле каждого дома имелась велостоянка, а вдоль набережной тянулась велодорожка. Точнее, целая веломагистраль с освещением, ровным покрытием и в некоторых местах четырёхполосная. С одной стороны она упиралась в маленькое уютное домашнее кафе, в котором немногочисленная публика, сидя за столиками с чем-то эстетско-сибаристким вроде кофе с пирожными или глинтвейна, слушала джаз в живом исполнении виртуозного пианиста и искусного саксофониста. Другой конец веломагистрали терялся вдали, где кончался тихий жилой квартал и высились небоскрёбы делового района. Оттуда доносился шум вечерней жизни мегаполиса, и виднелось сияние неоновых реклам.

Стрелка, указывающая на Бурлакова, направляла как раз туда, с небоскрёбам, дорогим бутикам и прочим атрибутам успеха и удавшейся жизни. Друзья, переглянувшись, одновременно вздохнули и, с сожалением покидая уютный район, потащились к центру мегаполиса. Любознательный Виктор успевал читать вывески и удивляться, что большинство из них англоязычные. «Ambulance», «Police», «Bookcrossing»… Странно, они по идее должны переводиться, как это происходит в мультилингвальных альтернах мемориума, и Юшечкин уверял, что в финитуме происходит то же самое.

Десять к одному, что они на этот раз попали в ультралиберальный пропос. Прозападный. И вывески задуманы на английском изначально. Поэтому и не переводятся. Странно, если Бурлаков отправился сюда. Что он, силовик до мозга костей, мог забыть среди этих эстетов, адептов толерантности и служителей культа Невидимой Руки Рынка?

Прохожие стали попадаться чаще. Прежде всего бросалась в глаза вычурность в одежде. Большинство были одеты как попугаи: яркие расцветки, павлиньи перья, торчащие сзади, пиджаки в сочетании с цветастыми цыганскими юбками, спортивные трусы, надетые поверх брюк… Пёстрые нелепые одежды дополняли причёски самых удивительных форм и цветов, от розовых «ирокезов» женщин до многочисленных узбекских косичек мужчин. В этом пропосе каждый изо всех сил старался самовыразиться и показать богатый внутренний мир. Особенно неприятно было видеть приклеенные фальшивые улыбки в тридцать два зуба на размалёванных лицах.

Некоторые из встречных были чернокожими в длинных меховых шубах и с толстыми золотыми цепями на бычьих шеях; белые относились к ним с почтением, уступали дорогу и немедленно бухались на колени, когда те проходили мимо.

— По-моему, мы не вписываемся в здешнее общество, — проворчал замёрзший Кудрявцев, чувствуя себя очень неуютно под взглядами прохожих, неодобрительно косившихся на его майку и шлёпанцы.

— Почему же? Представь, что у нас такой своеобразный стиль в одежде, — возразил Холодов, лязгая зубами.

— Может, зайдём куда, погреемся? — предложил оперативник.

— А у тебя деньги есть?

— Это же мир мечты. Какие тут деньги!

— Как знать… А вдруг там будет дресс-код? Где этот бестолковый Юшечкин? Вечно опаздывает с переодеванием…

Напарники сунулись в попавшееся по дороге кафе, оказавшееся на поверку рестораном. Швейцар с широкой улыбкой распахнул перед ними двери.

— Проходите, молодые люди!

Прямо в фойе ресторана играл оркестр, а в небольшом баре можно было заказать себе аперитив для аппетита и усилить хорошее настроение от предвкушения приятного вечера. На круглой сцене возле стены вихлялись в танце яркие девицы, исполняя что-то вроде канкана. Посетители почти не обращали на них внимания.

Зато на вошедших коротко стриженых парней в пляжном одеянии обратили внимание сразу все. Издав пронзительную фальшивую ноту, смолк оркестр, и девицы некоторое время по инерции дружно топали на сцене без музыки. Сидевший на высоком табурете мужчина средних лет в кислотно-зелёном фраке и оранжевых колготках-«сеточках» поперхнулся коктейлем. Соседствующая с ним молодая парочка во все глаза уставилась на вошедших.

— Быдло! — пискнула девушка, тряхнув выбритой посередине головой.

— Ну зачем сразу «быдло»! — не согласился с ней её спутник, снисходительно улыбнувшись напомаженным ртом. — Типичные представители глубинного народа. Ты можешь рофлить, но не агриться.

— Швейцар, выведи отсюда этих быдланов! — Девушке явно хотелось острых ощущений. — Или я в суд подам на ваше заведение!

— Ты ведь блогер, Фанни Гёрл! — урезонивал скандалистку кавалер. — Тебе повезло лицезреть пипл во всей красе. Завтра об этом пост вырайтишь…

Но напарники, поняв, что они оказались в роли инородных тел, сами быстренько ретировались. На улице у входа в ресторан Кудрявцев некоторое время отплёвывался и вполголоса матерился.

— Пойдём отсюда! — наконец вымолвил он, отплевавшись и исчерпав запас ругательств. — Ну и мирок! Одни (непечатное слово) крашеные!

— Сдаётся мне, что Бурлакова тут нет, — задумчиво проговорил Виктор, едва они отошли от гостеприимного ресторана и направились дальше, шлёпая пляжными тапочками по мощёному тротуару.

— Да, скорее всего, — ответил успокоившийся оперативник. — Что-то я не замечал у него стремления носить лосины и втыкать перья в пятую точку.

— Я уже пытался об этом нашему оператору Юшечкину сообщить, но он упорно молчит.

Следуя виртуальному указателю, друзья свернули в сторону от канала и оказались в спокойном местечке, в котором не беспокоил сырой ветер. Это была ярко освещённая улочка, начинающаяся от вывески «Литературный бульвар» и упирающая через несколько кварталов в пятиэтажное здание странной формы, которое именовалось «Дворец современной литературы».

— Ребята, приём! — раздалось в голове у Виктора.

— Ты где шляешься?! — немедленно заорал обычно сдержанный Кудрявцев, спугнув пёструю стайку юных ценителей, стоящих неподалёку. — Нам чуть морды не набили в ресторане!

— В круглосуточный магазин ходил. Весь день на ногах не жрамши…

— Приятного аппетита, умник! А нам долго тут по холоду шляться в пляжных шмотках?!

— Подождите немного, скоро новая одежда материализуется, — заверил инструктор. — Не всё же сразу.

— «Не сразу»! Тут в ледышку успеешь превратиться! — ворчал замёрзший оперативник.

Для того чтобы согреться, он быстро пошёл вперёд, следуя стрелке. За ним засеменил Виктор, поджимая закоченевшие пальцы на ногах. Он блуждал глазами по скверу, словно надеялся на чудо: вдруг здесь, в обители современного искусства промчится Бурлаков в яркой форме Мемконтроля. Но взгляд натыкался только на скульптуры поэтов и писателей с подписями «Осип Мандельштам», «Марина Цветаева», «Белла Ахмадулина», «Анна Ахматова», «Иосиф Бродский». Ваятель изобразил литераторов позах, полных страдания от злодеяний кровавого большевизма, и с глазами, в которых отражалось стремление к Свободе и Правде. Только Ахматову скульптор изобразил в виде хрупкого ростка, пробивающегося сквозь моток колючей проволоки, видимо, символизирующей тоталитарное государство. Возможно, основного ваятеля на некоторое время подменял другой, авангардист или абстракционист.