Одноколыбельники - Кертман Лина Львовна - Страница 31

Так Вы лежали, слишком белый

От нестерпимой синевы…

А за спиной была пустыня

И где-то станция Джанкой…

И тихо золотилась дыня

Под Вашей длинною рукой.

Так, драгоценный и спокойный,

Лежите, взглядом не даря,

Но взглянете – и вспыхнут войны,

И горы двинутся в моря,

И новые зажгутся луны,

И лягут радостные львы —

По наклоненью Вашей юной,

Великолепной головы.

1 августа 1913

На радость

С. Э.

Ждут нас пыльные дороги,

Шалаши на час

И звериные берлоги

И старинные чертоги…

Милый, милый, мы, как боги:

Целый мир для нас!

Всюду дома мы на свете,

Все зовя своим.

В шалаше, где чинят сети,

На сияющем паркете…

Милый, милый, мы, как дети:

Целый мир двоим!

Солнце жжет, – на север с юга,

Или на луну!

Им очаг и бремя плуга,

Нам простор и зелень луга…

Милый, милый, друг у друга

Мы навек в плену!

«Мне говорят – ты странный человек…»

С. Э.

Да, я, пожалуй, странный человек —

Другим на диво!

Быть, несмотря на наш двадцатый век,

Такой счастливой!

Не слушая о тайном сходстве душ

И всех тому подобных басен,

Всем говорить, что у меня есть муж.

Что он – прекрасен!

Всем хвастаюсь фамилией «Эфрон»,

Записанной в древнейшей книге божьей,

Всем говорю: мне двадцать лет, а он –

Еще моложе!

Я с вызовом ношу его кольцо –

Да, в Вечности – жена, не на бумаге. —

Его чрезмерно узкое лицо

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза – прекрасно-бесполезны! –

Под крыльями распахнутых бровей –

Две бездны.

В его лице я рыцарству верна.

– Всем вам, кто жил и умирал без страху. —

Такие – в роковые времена —

Слагают стансы – и идут на плаху.

Коктебель, 3 июня 1914

Часть третья. Роковые времена

Москва

Сергей Эфрон

Сергей Эфрон – Е.Я. Эфрон^[57]

14 июня 1915 г

Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт – до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая – так как перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя – не пропустит цензура. В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы – одна из них упала в пяти шагах от Аси^[58] и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно, не бомба, а зажигательный снаряд).

После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт – Верин^[59] поезд уже переведен туда.

Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером, и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства – но на моем пути столько неразрешимых трудностей.

Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то что вижу ежедневно и умирающих, и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам: первая – страх за Марину, а вторая – это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.

Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве – мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое. Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами – о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и тому подобное. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.

Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрица дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев на месте начальства я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне. – Ася очень трогательный, хороший и значительный человек – мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.

– Радуюсь твоему отдыху – думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.

А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно, и тогда хочется твоей близости.

Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в коктебельских камнях.

Сейчас, пожалуй, тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский>Земск<ий>Союз – Поезду 187 – мне.