Черный город (СИ) - Бачурова Мила - Страница 20

— Детский сад, — фыркнул я. — Хотите, я прямо сейчас проедусь по всем службам такси, оставлю немного денег и попрошу информировать меня сразу, как только Платон Степанович Хитров закажет автомобиль? Просто чтобы показать вам, как это работает. А ваш враг скорее всего ещё и заплатит за то, чтобы за рулём сидел его человек.

Платон развёл руками и непонятно улыбнулся.

— Что ж, если мои меры предосторожности для вас — детский сад, то ваше о них мнение для меня — родильное отделение, забитое пищащими младенцами, уж простите. Когда я звоню в такси, я, разумеется, каждый раз называю другое имя и другой адрес — до которого иду пешком.

Я хмыкнул. Н-да, уж лопухнулся так лопухнулся. Видимо, сыграла злую шутку память: я вообразил себе Платона, который вызывает такси через чип, как делали в моём мире все порядочные законопослушные граждане. Здесь же телефоны были сугубо стационарными, а определители номера если и существовали, то... В общем, объективно вряд ли кто-то стал бы настолько упарываться, чтобы достать Платона через службу такси.

— Победа за вами, — признал я. — Переходим к следующему вопросу. Верно ли я понимаю, что вы понимаете, с кем сейчас говорите?

Платон скупо улыбнулся:

— Сообразили, наконец... Ваше сиятельство.

— Давно догадывался, — пожал плечами я. — И, к тому же... это ведь ничего не меняет.

— Вы правы, — кивнул Платон. — Ничего. Те игры, в которые мы играем, сами диктуют нам правила.

— А дед в курсе?

— Чего именно? Того, что я догадался, кто его внук? Нет. Хотя, вероятнее всего, он это предполагает. Князь Григорий Михайлович избрал исключительно мудрую стратегию: он изо всех сил старается забыть о том, что сотворил, и поверить, что вы — действительно его внук Костя Барятинский, у которого внезапно после травмы прорезались невиданные силы. Если верить во что-то — об этом не приходится лгать даже на допросах. Вам ли не знать, господин... о вашем подлинном имени не осведомлен, извините.

— И каково ваше мнение о происходящем? — Намёк Платона на то, что мне не худо бы представиться, я решил проигнорировать.

Платон развёл руками.

— Как я уже сказал — мы играем в определённые игры и подчиняемся определённым правилам. Это важно. И ещё — намерение. Всё остальное имеет для меня мизерное значение.

— А настоящего Костю вам не жалко? — Я внимательно посмотрел на Платона.

Платон выдержал мой взгляд.

— Есть два типа слабых людей, — проговорил он. — Одни хороши в чём-то, кроме силы. Другие плохи решительно во всём. О первых можно пожалеть. Но тратить жалость на вторых?..

Не выдержав, я протянул Платону руку. Он её пожал.

Впервые в этом мире я жал руку человеку, который видел во мне — меня. Даже дед, как правильно сказал Платон, изо всех сил пытался видеть во мне своего внука, вопреки здравому смыслу. А Платон приветствовал настоящего меня — Капитана Чейна.

— В том мальчике никогда не было и, увы, никогда не появилось бы то, чем в полной мере обладаете вы, — задумчиво проговорил он. — Причем, насколько понимаю, обладаете с самого рождения.

— Силой? — вздохнул я.

— О нет. Сила сама по себе ничего не значит, силой обладают многие. Его сиятельство Венедикт Георгиевич Юсупов, к примеру, очень силен... Вы же — совсем иное. Вы честны и бескорыстны. Основное, что движет вами — желание защищать. И все ваши силы будут направлены именно на это. Вот что я считаю главным... ваше сиятельство.

Больше мы не разговаривали.

Такси остановилось у деревянной лачуги в самой гуще хитросплетений улочек Чёрного Города. Я выбрался первым, Платон задержался, чтобы расплатиться с водителем.

— Хотите сказать, что в этой хибаре есть телефон? — спросил я, глядя вслед уезжающему автомобилю.

— Водитель подождёт за углом, — улыбнулся Платон. — Ещё одна небольшая мера предосторожности... Идёмте?

Я кивнул. Платон подошёл к двери и постучал. Изнутри неразборчиво каркнули, и Платон открыл дверь передо мной.

Стоило войти — и в нос ударил затхлый, старческий запах. Половицы скрипели под ногами, на стенах висели пучки сохнущих трав, они же свисали с потолка. Но пол был, к слову сказать, чистым. Видно было, что здесь прибираются. Причём, кто-то более талантливый, чем Китти.

Хозяйка заведения (или же это был жилой дом?..) обнаружилась в самом сердце хибары. Очень полная пожилая женщина сидела, буквально, на двух стульях и, положив пухлые руки на стол, буравила меня взглядом чёрных глаз. Седые волосы торчали из-под чёрного платка. Вся она была в чёрном, будто в трауре.

Я поклонился, выражая уважение.

— Здравствуйте... — тут я замешкался, внезапно сообразив, что, во-первых, не потрудился узнать имя прорицательницы, а во-вторых, по этикету Платон должен был меня представить.

Чем он, собственно, и занялся:

— Вот, князь Константин Александрович Барятинский. А вашего имени вы мне так, к сожалению...

— Имя ещё зачем-то! — проскрипела старуха, не отрывая от меня пронзительного взгляда. — Куды тебе моё имя? Других имён не знаешь? Мало тебе? Местные — бабкой Мурашихой кличут, так и зови, коль приспичит.

— Помилосердствуйте, ну можно ли так...

— А можно ли первому встречному своё настоящее имя говорить, ась? Разбрасываетесь именами-то. Не цените. А потом — все в путах, как в шелках.

— В каких ещё путах? — спросил я.

— А в таких. Вы-то их не видите. А я все ниточки вижу, и каждая — звенит.

Мы с Платоном переглянулись. Он смущённо откашлялся. И тогда бабка Мурашиха перевела взгляд на него.

— А ты иди-иди, — сказала она. — Там обожди, на улице. Тебе-то тут слушать нечего, не с тобой, чай, говорить буду.

— Ступай, Платон, — кивнул я.

Видно было, что Платону отнюдь не хочется оставлять меня одного в подобной дыре. Костю Барятинского он бы, вероятно, и не оставил. Но я не был Костей. И Платон вышел, буркнув: «Подожду у крыльца, ваше сиятельство».

— А ты, касатик, садись, — указала Мурашиха на плетёный стул. — Есть до тебя словечко. Ишь ты — князь он, Барятинский! Чего насочинял. Да от того Барятинского толку было — от задвижки в отхожем месте больше! От той, что снаружи ставят, чтобы дверь не хлопала.

— И как же удачно, что этот парень сломал себе шею, — сказал я, устроившись на стуле, который, несмотря на непритязательный вид, оказался весьма удобным. — Это ведь вы ему амулет «Обмани судьбу» продали. Не тогда ли, часом, уже всё спланировали?

Бабка Мурашиха улыбнулась каким-то особо хитрым образом и даже подмигнула мне:

— Угадал да не угадал! Не продавала я ему амулетов.

Я долго молча смотрел на Мурашиху. Соотносил её слова с тем, что говорил Платон: прорицательницы не могут лгать. Вообще. Никогда. И, кстати, самому Платону Мурашиха сказала то же самое: никаких амулетов она «мне» не продавала.

— Не продавали? — переспросил я. — Косте Барятинскому амулет — не продавали? Мне — не продавали? Вот этому вот телу? — обеими руками указал на себя.

Мурашиха мотала головой на каждое предположение и, похоже, ловила нереальный кайф от ситуации.

— А может, вы его подарили? — выдал я последнюю версию.

— И-и-и, не сочиняй, — махнула рукой Мурашиха. — Ещё я подарков не дарила. Чай не во дворце живу-то, аристократов одаривать! Слупила столько, сколько полагалось. Да только не с тебя — уж самого-то тебя в глаза не видала, бог миловал. И не с тела, в которое ты влез — не поперхнулся.

— А с кого же? — подался я вперёд, к столу.

Но Мурашиха вдруг встала и принялась грузно топать по комнате туда-сюда. Мне быстро надоело крутить головой. Я встал и отошёл к стене.

— С кого, с кого... — ворчала Мурашиха. — А кто ж тут имена-то свои называет? Ну, окромя вас, дураков честных.

«Дурака» я проглотил, хотя сам своего имени не называл — это Платон постарался.

— Так вы же — прорицательница! — чуть ли не прикрикнул я на женщину. — Значит, как дух призвать из другого мира — это вы знаете. А как человека зовут — для вас тайна за семью печатями?