Прах к праху - Джордж Элизабет - Страница 32

• Предыдущая
• 32/124
• Следующая

– Да что с них взять-то? – Он фыркнул. – Стэн до сих пор не вырос из пеленок, ему бы соску сосать. А Шэр…

– Не смей плохо о них говорить.

– А у Шэр в голове опилки. Ты уверена, что мы родственники? Ты уверена, что беременела только от отца?

Джинни поднялась и направилась к сыну, но его слова остановили ее.

– Ты же могла заниматься этим и с другими, скажешь, нет? А на рынке? На рыбьих потрохах после работы? – Он стряхнул пепел на штанину, растер его пальцем. Хмыкнул, потом осклабился и хлопнул себя по лбу. – Ну, конечно! Как же я раньше не догадался?

– Догадался? О чем?

– Как у нас получились разные отцы. Мой – знаменитый бэтсмен, отсюда моя внешность и мозги…

– Придержи язык, Джимми.

– Шэр – дочка почтальона, потому-то у нее такое лицо, будто на него штемпель поставили, что адресат не найден…

– Я сказала, хватит.

– А отец Стэна – из тех мужиков, что с болот угрей привозят. Как вообще у тебя это было с рыбаком, а, мам? Хотя, наверное, все равно с кем трахаться, если закрыть глаза и не обращать внимания на запах.

Джинни обогнула кофейный столик.

– Где ты набрался всей этой дряни, Джим? – Джинни дотронулась до его руки. Он вскрикнул и отпрянул с видом смертельной скуки. – Твой отец любил тебя. Он тебя любил. Всегда.

Она обняла его, он вырвался и бросился вверх по лестнице.

– Почему ты с ним не развелась? – всхлипывал он. – Почему не развелась? Почему? Господи, мама… Ты же могла с ним развестись.

Джинни смотрела, как он поднимается. Ей хотелось догнать его, но у нее не было сил.

Она пошла на кухню, где на столах остались кастрюли и тарелки с несъеденным ужином – котлеты, жареная картошка и брюссельская капуста. Она выбросила еду в помойное ведро, составила посуду в раковину. Выдавила на нее «Фэри» и, пустив горячую воду, стала смотреть, как образуется пена, похожая на кружева на свадебном платье.

Когда Линли позвонил из «бентли» мужу Габриэллы Пэттен, было почти одиннадцать, и они с Хейверс направлялись по Кэмден-хилл в сторону Хэмпстеда. Хью Пэттен, похоже, не удивился звонку из полиции. Он не спросил, зачем нужна беседа, и не попытался отделаться от Линли просьбой перенести встречу на утро. Лишь дал необходимые указания, как доехать, и попросил, когда они доберутся до места, позвонить трижды.

– Журналисты одолели, – объяснил он.

– Сам-то он кто такой? – спросила Хейверс, когда они повернули на Холланд-парк-авеню.

– Пока я знаю не больше вашего, – ответил Линли.

– Обманутый муж.

– Похоже на то.

– Потенциальный убийца.

– А вот это предстоит выяснить.

– И спонсор матчей с Австралией.

Дорога до Хэмпстеда оказалась продолжительной. Остаток ее они провели в молчании. Проехали по извилистой Хай-стрит, где в нескольких кофейнях отдыхала ночная публика, а затем поднялись по Холли-хилл до того места, где дома сменились особняками. Дом Пэттена укрылся за каменной стеной, заросшей клематисами – бледно-розовыми цветами с красными прожилками.

– Неплохая берлога, – заметила Хейверс, выбравшись из машины и кивая в сторону дома. – Он не слишком-то стеснен в средствах.

На подъездной дорожке стояли еще два автомобиля – последняя модель «рейндж-ровера» и маленький «рено» с разбитой левой задней фарой. Хейверс пошла по краю полукруглой подъездной дорожки, а Линли направился по второй, которая отходила от главной. Ярдах в тридцати находился большой гараж. На вид он был новый, но выстроенный в том же георгианском стиле, что и дом, и с такими же фонарями подсветки, от которых по его кирпичному фасаду в равных интервалах веерами расходились пятна света. В гараже спокойно могли поместиться три автомобиля. Линли отодвинул одну из дверных створок – внутри сиял белизной «ягуар». Видимо, его недавно помыли. На нем не было ни царапин, ни вмятин. Линли присел, разглядывая покрышки, но даже протекторы казались вымытыми.

– Нашли что-нибудь? – спросила Хейверс, когда он вернулся к ней.

– «Ягуар». Недавно вымытый.

– На «ровере» грязь. И у «рено» задняя фара…

– Да. Я заметил. Запишите.

Они подошли к парадной двери, по обе стороны которой стояли керамические вазоны с плющом. Линли нажал на кнопку звонка, потом, выждав, нажал еще дважды.

Из-за двери донесся спокойный мужской голос, но обращался мужчина не к Линли, а к кому-то другому, кто отвечал неразборчиво. Еще несколько слов, а затем, после небольшой заминки, дверь открыли.

Мужчина окинул их взглядом, отметив и смокинг Линли, и давно не стриженную голову и красные кроссовки Хейверс. Губы его дрогнули в улыбке.

– Полиция, я полагаю? Поскольку сейчас не Хэллоуин.

– Мистер Пэттен? – спросил Линли.

– Прошу сюда, – ответил тот.

Хозяин провел их по покрытому лаком паркету, под бронзовой люстрой, в которой горели лампочки в виде языков пламени. Он был крупным мужчиной, хорошего телосложения, одет в джинсы и выцветшую клетчатую рубашку с закатанными до локтей рукавами. Синий свитер – по виду кашемировый – был небрежно повязан вокруг шеи. Пэттен был бос, и загар его ног, как и всех остальных открытых участков тела, давал возможность предположить скорее отдых на Средиземном море, чем труд на свежем воздухе.

Подобно большинству георгианских домов, дом Пэттена был спроектирован по простому плану. Большая прихожая переходила в длинный холл с закрытыми дверями направо и налево и несколькими стеклянными, ведущими на террасу. В одну из этих дверей и вышел Хью Пэттен, ведя гостей к шезлонгу, двум стульям и столу, расставленным на каменных плитах террасы и образующим как бы приемную для гостей. Далее, ярдах в десяти за террасой, спускался вниз, к пруду с лилиями, сад, за которым раскинулись огромным, сияющим, без видимых границ океаном огни Лондона.

На столе стояли четыре стакана, поднос и три бутылки «МакАллана» с проставленными на них заводскими датами: 1965, 1967, 1973. Бутылка шестьдесят пятого года была наполовину пуста, семьдесят третьего – еще не открыта.

Пэттен налил четверть стакана виски шестьдесят седьмого года и повел им в сторону бутылок.

– Угощайтесь. Или вам нельзя? Вы же на службе, как я понимаю?

– Глоток не повредит, – сказал Линли. – Я попробую шестьдесят пятого.

Хейверс выбрала шестьдесят седьмой год. Когда напитки были налиты, Пэттен сел в шезлонг, подложив правую руку под голову и устремив взгляд на открывающийся вид.

– Черт, люблю это проклятое место. Садитесь. Насладитесь видом.

Свет из дальнего конца холла падал через стеклянные двери и ложился аккуратными прямоугольниками на плитки террасы. Но когда полицейские сели, Линли обратил внимание, что Пэттен постарался устроиться в тени, освещенной осталась только его макушка.

– Я слышал о Флеминге. – Не отрываясь от вида, Пэттен поднял стакан. – Об этом стало известно сегодня днем, часа в три. Позвонил Гай Моллисон. Он обзванивал спонсоров летних игр. Только спонсоров, как он сказал, так что, мол, ради бога, молчите об этом до официального сообщения. – Пэттен с усмешкой покачал головой и повертел стакан. – Всегда печется об интересах английской команды.

– Моллисон?

– Но ведь его же снова выберут капитаном.

– Вы уверены насчет времени?

– Я только что вернулся с ланча.

– Тогда странно, что он знал о Флеминге. Он позвонил до опознания тела, – сказал Линли.

– До того, как тело опознала его жена. Полиция уже знала, кто он такой. – Пэттен оторвался от созерцания. – Или вам этого не сообщили?

– Похоже, вы хорошо информированы.

– Тут мои деньги.

– И не только деньги, насколько я понимаю. Пэттен поднялся и подошел к краю террасы, где каменные плиты сменялись мягким склоном лужайки. Он стоял, якобы наслаждаясь видом.

– Миллионы, – он взмахнул стаканом, – изо дня в день влачат жизнь, не имея ни малейшего представления, зачем это нужно. И к тому времени, когда приходят к выводу, что жизнь вообще-то не сводится только к загребанию денег, еде, испражнениям и совокуплению в темноте, для большинства уже слишком поздно что-либо менять.

• Предыдущая
• 32/124
• Следующая