Горький вкус любви - Аддония Сулейман - Страница 16

Она высматривала меня больше года, я же ни о чем не догадывался. Если бы я только знал, то уж постарался бы выглядеть безупречно каждый раз, когда выходил на улицу, — на тот случай, если наши пути пересекутся.

Интересно, что ей так понравилось во мне? Миндалевидный разрез глаз или высокие скулы? Я знал, что хорошо сложен, потому что в кафе Джасима мне часто делали комплименты, а пять лет мытья машин пошли на пользу мышцам рук и груди. И впервые в жизни я позволил себе всерьез отнестись к тому, что не раз говорили мне мужчины: «Насер, я бы всё отдал ради твоего стройного и изящного тела».

Позже, собираясь выходить из дома, я еще раз принял душ, надел новые спортивные брюки и белую футболку и даже побрызгался духами, которые взял в кафе Джасима. Однако меня вновь одолели сомнения. Разве можно терять голову из-за нескольких романтических фраз? Ведь кто угодно мог написать такую записку. Сколько в Джидде тех, кому приходится прятать или подавлять запретные эмоции? А всем известно, что запертые под замок чувства сделают поэта из любого, даже неграмотного человека.

Меря шагами комнату, я вспоминал, как злился на судьбу за то, что на улице мне не встретится девушка с открытым лицом и не подарит соблазнительную улыбку; за то, что мне не дозволено ощутить вкус и форму девичьих губ в простом поцелуе; за ночи, когда я не мог уснуть, томимый мечтой о прикосновении тонкого пальчика, о мягкой груди в моей ладони, о гибком теле, обвивающем меня, о биении наших сердец, слившихся в едином ритме.

Беспощадное солнце затопило улицу тишиной. Только в отдалении, у девятиэтажного дома, что-то происходило. Виден был человек, зачем-то взобравшийся на крышу большого семейного автомобиля. Я замедлил шаг и вгляделся, прикрыв глаза от солнца ладонью. Оказывается, этот человек грузил чемоданы на багажник машины. Значит, еще одна семья покидает Аль-Нузлу на время летнего отдыха, подумал я.

Когда я переходил улицу, меня кто-то окликнул. Я обернулся: это Хилаль, мой друг из Судана. Неуклюже хромая и опираясь на трость, он шел вслед за мной. На голове его красовался большой белый тюрбан.

— Салам, Насер. Как дела, друг? — спросил он.

— Алхамдулиллах,^[17] — ответил я.

— Ты шикарно выглядишь, да и пахнешь на редкость приятно. Куда держишь путь, друг? На свидание с девушкой? — Он истерически расхохотался.

Стараясь перекричать его смех, я парировал ответной шуткой:

— Дорогой Хилаль, наша жизнь и так тяжела, зачем делать ее еще тяжелее, наматывая на голову семь метров ткани?

Но моя шутка не показалась Хилалю смешной. Он резко оборвал смех и выплюнул комок тумбака,^[18] который жевал. На подбородке осталась желтоватая слюна, которую Хилаль отер рукавом джеллабы.

— Насер, я догнал тебя, чтобы поделиться хорошей новостью, — сказал он. — Но если ты намерен отпускать шуточки насчет моего тюрбана, то мне, пожалуй, лучше сразу попрощаться.

— Да ладно, погоди. Что за новость?

— Очень хорошая новость, — всё еще обиженный, сказал Хилаль и снова сплюнул.

— Хватит тянуть, рассказывай.

Он, конечно, не выдержал и, поблескивая глазами, выпалил:

— Я еду в Судан за женой! Мне дали для нее визу!

Я обнял его и расцеловал в щеки со словами о том, как я счастлив за него.

— Да, — кивал он, — и всё благодаря Аллаху и моему покровителю. Он очень добрый человек. Он не только помог мне получить визу, но и заплатит за билет.

Его кафилом был старый саудовец по имени Джавад ибн Халид, который раньше жил в бедности, но после того, как в Королевстве обнаружили нефть, сумел основать строительную компанию и заработать огромное состояние. Он действительно был очень добрым и щедрым человеком — ничего общего с моим кафилом.

Несколько минут Хилаль без умолку расписывал благодеяния Джавада ибн Халида. И только уже когда мы собирались расстаться, он вспомнил про другую новость.

— Ты знаешь Харуна? — спросил он меня.

— В Аль-Нузле живет много Харунов, — пожал плечами я. — Ты о ком из них говоришь?

— Об улыбающемся слуге твоего кафила.

— А что с ним?

— Он сбежал в Германию!

— Что? Харун?

Было невероятно, чтобы эритреец с паспортом ООН уехал в Европу. У меня был точно такой же паспорт, и я пытался уехать с ним из Джидды, когда работал в кафе Джасима. Я обошел все европейские посольства, но повсюду получал отказ. Статус беженца мне дать не могли, поскольку находился я в мирной стране, и у меня не было оснований искать убежище где-то еще. А на просьбу выдать мне туристическую визу я слышал один и тот же ответ: люди с паспортом, как у меня, получив визу, прямо в туалете самолета рвали паспорт на клочки и больше никогда не возвращались.

Хилаль продолжал:

— Он сумел договориться с одним человеком, который сделал ему другой паспорт и визу. А встретил он этого человека в эритрейском кафе. Ты знаешь, где это?

— Я слышал про это кафе, но сам там не был. Не хотел знать о том, что происходит в Эритрее.

— Понятно. В общем, стоило это Харуну больших денег.

— Сколько?

— Точно не знаю, Харун сказал только, что очень много. Никто и не догадывался, что за его улыбкой скрывается такой смелый план. Вот это мужчина. Ну, пока, я зайду к тебе попрощаться перед поездкой в Порт-Судан, — пообещал Хилаль.

Он еще раз сплюнул, мы пожали друг другу руки, и он исчез в одной из боковых улочек.

Я решил сесть лицом к проезжей части, опираясь спиной о ствол пальмы. Так можно было обозревать то одну половину улицы, то другую в ожидании девушки. Но сидеть спокойно я был не в состоянии. Придет ли она сегодня? Если придет, то подойдет ли поближе?

Меня окутывал зной. Отражаясь в боковом зеркале одной из припаркованных машин, прямо мне в глаза били лучи солнечного света. Весь погруженный в мысли о возможной встрече, я сделал то, чего обычно никогда не делал: подошел к зеркалу и нагнулся, чтобы посмотреться в него. Пот ручьями тек по моему лицу. Я огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы обмахиваться. Единственным, чем я располагал, была записка на желтой бумаге.

Но вместо освежающего ветерка записка принесла мне лишь новую порцию вопросов. Не нужно ли и мне написать ей несколько слов о том, каковы мои чувства? Но что я ей напишу? Девушке я раньше никогда не писал. Что принято говорить им? Наверное, нужно сделать комплимент ее внешности?

Я попытался представить, что скрывается под черной абайей. Для начала я предположил, что моя девушка — саудовка. Но поскольку я ни на улице, ни в газетах, ни в книгах, ни по телевизору не видел ни одной саудовской женщины (на телевидении появлялись только пожилые женщины с закрытыми лицами), то быстро отказался от этой идеи. А что, если она египтянка? Я припомнил лица египетских актрис, которые снимались в кинокартинах. Была среди них одна, моя любимая, с большими, прекрасными, выразительными глазами и завлекательной улыбкой…

В Джидде живут люди самых разных национальностей, в поисках работы сюда стремятся многие эмигранты. Так что гадать бесполезно. Внешность моей незнакомки будет зависеть от того, арабка она, африканка или азиатка.

Внезапно тишина улицы взорвалась воем сирен. По дороге проследовала колонна машин гражданской полиции, а за ними — конвой из четырех серых «мерседесов», без которого мой кафил, благословенный Бадер ибн Абд-Аллах, никогда не появлялся в городе. Я хорошо помнил эти «мерседесы», стоящие обычно возле его дворца. А при виде самого кафила у меня болезненно сжался желудок — как происходит всегда, с тех самых пор, как я, пятнадцатилетний мальчик, пришел к нему в дом.

Против воли мне припомнилось, как в тот день, закончив со мной, благословенный Бадер велел Харуну вышвырнуть меня прочь. Что мне было делать? Прибегнуть к помощи религиозной полиции я не мог, потому что знал, что случилось со служанкой жены Бадера.