Легенда советской разведки - Н Кузнецов - Гладков Теодор Кириллович - Страница 80

Покончив с собственным снаряжением, Николай Иванович внимательно оглядел товарищей. Струтинский уже привык к форме "стрельо" - немецкой военной автотранспортной организации. Стефаньский в форме лейтенанта вермахта. Каминский - офицера РКУ. "Львовскому" и "Кантору" их обмундирование внове, но оба они старые солдаты и чувствуют себя в серых френчах свободно.

- Как машина? - спрашивает Кузнецов Струтинского.

- Все в порядке, командир, - отвечает "Спокойный". - Тормоза, сцепление проверены. Бак полон.

Но Кузнецов по-прежнему вопросительно смотрит на своего водителя. Струтинский понимающе улыбается.

- А... смотрится отлично.

Николай Иванович не сомневался, что тормоза проверены, а бак полон. Его интересовало другое - как выглядит машина, уже использованный не раз "адлер", уведенный из гаража гебитскомиссара. Для этой операции автомобиль пришлось перекрашивать, а это вовсе не такое простое дело, как может показаться несведущему человеку. У разведчиков есть по этой части свои мастера - Василь Бурим и Григорий Пономаренко. Машину они перекрашивают в укромном месте ими самими изобретенным способом, после чего никак нельзя заметить, что новая краска легла на ее бока лишь несколько дней, а не год назад. Где нужно - царапину нанесут, где нужно - зашершавят. Что же касается номерных знаков - у Струтинского в запасе их всегда несколько, и военных и гражданских учреждений.

Кузнецов смотрит на часы: двенадцать. Он встает. Пора.

Длинный, теперь уже серый "адлер", разбрасывая колесами ноябрьскую грязь, вылетает на центральную улицу города Дойчештрассе. Несколько минут езды, поворот направо, потом налево, еще раз налево (не следует ехать самым коротким путем), и машина уже на уютной, тихой Млынарской улице. Как и на Шлоссштрассе, прохожих почти не видно, местные жители обходят ее стороной, эту улицу, где поселилось много немецких офицеров. Вот и белый одноэтажный дом генерала Ильгена. Перед крыльцом уныло отмеривает шаги часовой с винтовкой за плечом. Завидев машину с офицерами, он вытягивается.

Кузнецов, не повернув головы, лишь скосив глаза, вглядывается в угловое окно. Тюлевая занавеска приспущена до половины. Это - сигнал. Лидия дает знать, что операция откладывается, третий день подряд.

- Прямо! - сквозь зубы бросает Кузнецов Струтинскому, и серый "адлер" мчит дальше, к Постштрассе. Ох уж эти переносы, когда нервы и так напряжены до предела. Так трудно после них снова входить в боевую форму. Это все равно что влить в раскрытый рояль ведро воды, а потом требовать от музыканта, чтобы не фальшивил.

Прямо и налево, к центру города. Неподалеку от входа в парк Любомирского маленькое кафе. Остановка. Здесь - так договорено заранее должна состояться встреча с Лидией. Кузнецов заходит в заведение и заказывает кофе. Остальные остаются в машине. Лисовская появляется минут через пятнадцать, веселая, непринужденная. Целует обер-лейтенанта в щеку и присаживается к его столику. Никто в их сторону и не смотрит: молодой немецкий офицер встречается со своей приятельницей из местных. Обычное дело, ничего особенного. Вперемежку с пустой болтовней Лидия быстро шепчет.

- Только не волнуйтесь, ничего не случилось. Генерал позвонил, сказал, что задерживается в штабе, но обязательно будет к половине пятого. У нас с "Майей" все готово, ждем.

У Кузнецова словно гора с плеч свалилась. Откладывается, но все же не отменяется, как было вчера и позавчера, когда Ильген вообще не приезжал домой обедать: в немецких штабах стояла изрядная кутерьма после провала, а если называть вещи своими именами честно - разгрома карательной экспедиции Пиппера.

Допив свой кофе, Лидия встает, поправляет прическу, снова целует Зиберта в щеку и бежит к выходу, бойко постукивая каблучками модных туфель.

Кузнецов расплачивается и тоже покидает кафе. В машине происходит короткое совещание. Что делать до четырех? Возвращаться к Стефаньскому не следует, просто так кататься по улицам - тем более. Кузнецов неожиданно предлагает: в городе оставаться незачем, считать минуты - лучшее средство взвинтить себя до предела, а нервы им всем еще потребуются, и крепкие. А не поехать ли за город?

Это было воистину счастливое решение... В это трудно поверить, но так оно и было: прежде чем совершить свой ставший легендой подвиг, разведчики часа два мирно гуляли по осеннему лесу, словно набираясь в общении с родной природой сил, мужества и выдержки.

В шестнадцать часов пятнадцать минут серый "адлер" уже стоял напротив дома номер 3 по Млынарской улице: занавеска в угловом окне была поднята до самого верха!

Выйдя первым из машины, Кузнецов спросил у вытянувшегося "казака":

- Генерал приехал?

"Казак" (его звали, как выяснилось потом, Евтей Луковский) виновато пробормотал, что не понимает по-немецки.

Обер-лейтенант отмахнулся и уверенно поднялся на крыльцо. Следом за ним все остальные. Струтинский, как и было условлено, не выключил мотор, а лишь поставил на малые обороты, чтобы, после того как все завершится, не терять уже ни секунды. В гостиной навстречу Кузнецову поспешил денщик, тоже "казак", этот уже немного говорил по-немецки:

- Господин обер-лейтенант, господина генерала дома нет. Будете ждать или прикажете передать... - и замер, завидев направленный ему в грудь зрачок "вальтера".

- Тихо! Не шуметь! - приказал Кузнецов по-русски. - Мы партизаны. Понял?

Денщик - его звали Михаил Мясников - от волнения понял если не все, то, во всяком случае, главное: что такое направленный на тебя в упор взведенный пистолет, и без сил опустился на пол. Его подхватили под руки и мгновенно обыскали. Впрочем, как и следовало ожидать, оружия при нем не оказалось.

Потом Кузнецов и Струтинский (который до этого оставался в машине) вызвали в дом Луковского и обезоружили его. Струтинский надел на себя каску Луковского и занял на улице место часового. Это было сделано вовремя, потому что почти сразу с соседнего крыльца спустились один из заместителей Ильгена генерал Омельянович-Павленко (форма немецкая, "украинские" ярко-желтого цвета - лишь лампасы на галифе) и немецкий гауптман. Струтинский откозырял, но они не обратили на него никакого внимания. Однако трудно сказать, как бы они повели себя, не завидев часового на положенном месте.

Обоих "казаков" усадили на пол гостиной, велели помалкивать и не шевелиться.

Начался быстрый, но внимательный обыск квартиры. В объемистые, генеральские портфели полетели служебные бумаги, карты, даже личная переписка - что из этого представляло разведывательный интерес, предстояло выяснить позже и не здесь. Туда же сложили найденное в доме оружие автомат, два пистолета. В последний момент Кузнецов, вспомнив пристрастие командира к охоте, снял со стены великолепное трехствольное охотничье ружье в подарок Медведеву1.

Пока разведчики работали, сестры по собственной инициативе проводили идеологическую беседу с "казаками".

- Эх вы, были Грицами, а стали фрицами, - безжалостно бросала им в лицо "Майя". - Да вы хоть знаете, что наши Киев взяли?

Денщик невнятно оправдывался, говорил, что не по своей охоте пошел служить к немцам, заставили, что в своих не стрелял...

Часовой Луковский оказался решительнее. Трудно сказать, что пережил за несколько минут беседы с сестрами этот человек, совершивший в своей жизни тяжкую ошибку, исправить которую дано не каждому. Видимо, на него произвело впечатление само участие в операции двух молодых женщин, которые не побоялись стать партизанками, тогда как он, тоже молодой, сильный парень, когда-то смалодушничал... Как бы то ни было, он неожиданно встал и обратился к Кузнецову:

- Господин обер-лейтенант... Товарищ командир, генерал вот-вот подойти должен, а потом и новый пост - старшой немец и два казака. Увидят вместо меня чужого солдата - могут шум поднять. Дозвольте мне снова на пост заступить.

Кузнецов колебался лишь секунду. Луковский был прав. И Николай Иванович согласился, хотя и шел на известный риск. Интуицией разведчика, просто душой понял: довериться можно. Луковский снова встал на пост. Правда, патроны из магазина его винтовки вынули, из подсумков тоже. К тому же по знаку Кузнецова Струтинский с автоматом в руке из прихожей внимательно следил за каждым его движением. Луковский понимал, что партизаны обязаны предпринять эти меры предосторожности, и, разумеется, никакой обиды не высказал.