Её звали Лёля (СИ) - Десса Дарья - Страница 17

Глава 17

Лица у всех, кто встречался молодым людям на пути, были серьезны и сосредоточены. Все словно куда-то торопились, несмотря на два обстоятельства: летнюю жару и воскресенье. Обычно в это время Астрахань становится похожа на сонного человека. Он вроде бы и хочет куда-то пойти, что-то сделать, но ему так невыносимо лень. Митя где-то читал, что в Испании такое время называют сиестой. Когда никто никуда из-за жары не торопится. Теперь же всё выглядело совершенно иначе. В воздухе была растворена тревожность.

Никто не знал, что именно произошло там, на восточной границе СССР с Европой. Где идут бои, далеко ли продвинулся враг, сколько у него сил и, главное, чего он хочет? Отнять часть советской земли, а может, всю страну захватить? Но это же очевидная дурость! Сколько миллионов войск нужно иметь, чтобы дойти от Бреста до Магадана! Ни у одно страны мира нет такой армии, что уж говорить по Германию – крошечный клочок на карте мира.

Эти мысли кружились в голове Лёли, пока она ехала домой. Тёма, когда они дошли до трамвая, посадил её на «Круговой» и отправил домой, сам же поспешил к себе. расстались быстро: пожали друг другу руки. Говорить было не о чем. Слишком тревожно. Усевшись в вагон, Лёля стала прислушиваться к тому, что говорили вокруг.

– Слыхали? В час дня по радио будет важное сообщение. Говорят, Сталин скажет, что война началась, – нервно произнесла женщина с сумочкой на коленях, одетая, как и Лёля, в простое ситцевое платье.

– Да-да, я тоже слышала на базаре. Господи, страшно-то как, – вторила ей соседка по трамвайному сиденью. – У меня старший сынок только полгода как в армию ушёл. Призвали. На севере служит. На флоте.

Женщины замолчали. Слишком неопределенно было всё, чтобы обсуждать. Лёля закусила губу. Держаться, не психовать. Не поддаваться эмоциям. Вот выступит товарищ Сталин, всё скажет, и станет понятно, как нам дальше быть. Так всегда бывает. Это неизменно, как… астраханское лето! Он вождь, великий учитель. Он всё знает, и нам не надо слишком много рассуждать и думать. Зачем? Есть Иосиф Виссарионович. Есть советское правительство, партия. Они придумают, как нам быть. Как вести себя всему Советскому Союзу. Как противостоять фашистской нечисти.

Пока Лёля ехала по залитому зноем городу, думала о том, как теперь изменится их жизнь. Наверное, мужчины пойдут в армию. А Тёма? Конечно, и он тоже! Станет военным медиком, будет спасать раненых. «А я буду у него хирургической медсестрой, стану ассистировать во время операций», – решила девушка. О том, что у неё пока неоконченное среднее профобразование, да у Тёмы тоже, не думала. Вернее, рассудила просто: «Если надо будет, выучимся в кратчайший срок. Выполняют же некоторые пятилетку в три года! И мы постараемся».

Трамвай остановился, заскрипев тормозами. Дверь распахнулась, и Лёля стремительно покинула раскалившийся на солнце вагон. Она буквально побежала к своему дому, распахнула калитку, промчалась через двор и юркнула через сетку, которая закрывала дверной проем – её вешали, чтобы внутри создавалась хотя бы минимальная прохлада, и ночью не залетали насекомые.

– Скорее! Скорее включите радио! Сейчас будет важное правительственное сообщение! – Лёля, перепрыгнув через обувь в прихожей, едва не рухнула, но чудом удержалась на ногах, влетела в комнату, где собралась пить чай вся семья Дандуковых.

За столом, в центре которого возвышался большой медный самовар, сидели родители Лёли – отец Алексей, мать Мария и старшая сестра Валентина. Её маленький сынишка Вовка, который родился в конце октября 1940 года, в традиционном мероприятии не участвовал, поскольку блаженно спал, как всегда, у себя в кроватке в крошечной спаленке, где обитал вместе с мамой.

Все разом повернули встревоженные лица в сторону Лёли.

– Тише ты, оглашенная! Володю разбудишь! – шикнула на неё сестра. Её можно было понять: из-за густой жары днем, которая лишь немного спадала ночью, малыш часто просыпался и плакал. Укачивать его Валя выходила во двор, под раскидистую старую яблоню, в тени ветвей которой всегда было чуть прохладнее. Там держала его на руках, практически пребывая в полудрёме, а потом возвращалась домой. Если было очень жарко, то дворовые бдения продолжались даже ночью.

Молодая мамочка вымоталась, осунулась и похудела, но заменить её надолго было некому: все работали, им надо было как следует высыпаться. Потому укачивать Володю приходили то мама, то Лёля, а отца берегли – он главный кормилец в семье. Единственный день, когда Валя могла как следует выспаться, было воскресенье. Тогда заботы о племяннике брала на себя младшая сестра.

С пунцовыми от волнения щеками, запыхавшаяся, Лёля стремглав подскочила к большой чёрной тарелке радиоприемника и повернула рубильник. Раздались щелчки, хрипы, шум. Затем вдруг всё стихло. Все замерли, поставив чашки и блюдца на стол. Проглотили, что было во рту, перестали жевать. Послышался немного встревоженный, но в общем уверенный и такой знакомый миллионам советских людей голос народного комиссара иностранных дел, заместителя председателя Совнаркома, члена Политбюро ЦК ВКП(б) Вячеслава Михайловича Молотова.

Дандуковы удивлённо переглянулись. Ожидали ведь выступления товарища Сталина! Но стали внимательно вслушиваться.

«Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории…»

Молотова слушали, стараясь не дышать, чтобы ненароком не пропустить хотя бы слово. Сердца бились с каждой минутой всё чаще, и волнение разливалось в душах, превращаясь в тревогу. Она разливалась ядом в крови, заполняя каждую клеточку напряженных тел.

«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» – этими словами завершилось выступление. Длилось оно всего минут десять, но произвело неизгладимое, поразительное впечатление на всю семью. Лица стали какими-то серыми даже. Тревога затаилась в глазах женщин, у отца её заменила глухая ярость.

Глава 18

Не знаю, сколько мы шли и куда. В какой-то момент я понял, что падаю. Но не быстро, шлёп и готово. А очень медленно, как в кино. Вот всё ближе становится степная дорога, покрытая густым слоем пыли, и я уже могу рассмотреть каждую соринку и песчинку. В следующую секунду что-то сильно бьёт меня по голове, а глаза я открываю уже в другом месте.

Надо мной склонилось чье-то лицо.

– Вы кто?

– О, пришёл в себя! Наконец-то! – прозвучал неподалеку чей-то знакомый голос. Где-то я его слышал уже.

Вместе с пробуждением пришла жуткая головная боль. Я поднял руку и нащупал у себя на затылке здоровенную шишку. Под ней – мокрое тёплое полотенце. Зажмурился, когда потрогал ушибленное место. Посмотрел на пальцы. Крови нет, слава Богу. Значит, всего лишь крепко приложился головой. Но как это случилось?

– Я врач, – ответил мужчина, поднимаясь.

Я осмотрелся. Вокруг купе, в котором мы ехали в Волгоград. Напротив меня сидит на нижней полке Ольга и смотрит. Лицо напряжённое, но на губах появилась робкая улыбка. Так глядят на человека, который едва не умер, но вернулся почти с того света. Вижу и ещё три лица – торчат из двери. А, те самые. Спутнички мои закадычные, с которыми у меня неприятный разговор вышел.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Какой-то дебил нажал на стоп-кран, – отвечает… Как же его зовут? Ах, да. Тимур. – Мы тут многие ударились, а ты прямо затылком об стол.

– Да, молодой человек, – говорит врач, которая без белого халата и шапочки почему-то. – Вам очень повезло. Могли сильно покалечиться. У вас лёгкое сотрясение мозга. Через пару дней пройдёт. Только алкоголь на это время запрещён.