Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Рейд Пол - Страница 91

Изоляционисты не соглашались с его доводами. Хотя они не были против оказания Великобритании незначительной помощи, по мнению Конанта, они хотели иметь гарантию, что принятие закона о ленд-лизе «не станет первым шагом на пути вступления Америки в войну». Они бы не получили гарантий даже в том случае, если бы Рузвельт был расположен дать их, а он не был расположен, сказал Рузвельт Конанту. Рузвельту удалось обезвредить изоляционистов, которые не могли позволить себе выказать слабость при защите, как не могли критиковать не требующие доказательств «четыре свободы». Они знали своих со отечественников. В 1941 году Америка не слишком интересовалась побежденной истиной и абсолютным злом. В 1930-х годах Америка отгородилась от европейских проблем, поскольку, как утверждали изоляционисты, опасность грозила извне[664].

Тяжелое положение Великобритании не слишком волновало изоляционистов, поскольку они видели в Великобритании все то, с чем боролась Америка: глубокие классовые различия, имперская элита, ставшая богатой за счет колоний. Может ли это королевство, этот уеди ненный остров, эта Англия, называться демократической страной? Такие вопросы поднимались в ходе дебатов в конгрессе. Изоляционисты были настроены крайне решительно. По мнению членов американской изоляционистской группы «Америка превыше всего», Рузвельт попался на крючок обещания Черчилля никогда не вступать в переговоры с Гитлером об окончании войны[665].

Для многих американцев, и не только для членов изоляционистской группы, это была все та же старая Европа, повторение прошлого, когда Америка вступила в войну, а ей даже не вернули огромные кредиты, которые она предоставила союзникам для победы над кайзером. Все это понимал Черчилль. Он в достаточной степени уважал американцев, чтобы не вступать в дебаты. Вместо того чтобы пытаться воодушевить американцев, как он делал это со своими соотечественниками в 1940 году, Черчилль собирался вдохновить Гопкинса.

Черчилль знал, что его народ готов терпеть бомбардировки, но только до тех пор, пока верит в нечто большее, чем предстоящие ответные бомбардировки немецких городов. Британцы жаждали одержать полную победу над гитлеровскими армиями. И хотя он должен был обеспечить эту победу, местные жители всегда приветствовали его, когда он появлялся в районах, подвергшихся бомбардировке. Лондонцы, устанавливая на грудах разбитых кирпичей маленькие флажки Великобритании, заявляли Черчиллю, что полны решимости бороться до конца.

В тот год он посетил все основные промышленные города и порты Англии, Шотландии и Уэльса. Ему нравилось заскакивать на аэродромы, в казармы, на позиции зенитной артиллерии и береговой обороны и произносить тосты за защитников, желательно под виски. Если проходивший мимо рабочий протягивал ему руку, когда он шел по Сент-Джеймс-стрит в направлении Уайтхолла, Черчилль пожимал ее. Он понимал, что людям необходимо видеть и слышать его. Он понимал, как важны для лондонцев фотографии, сделанные во время его посещений районов, подвергшихся разрушительным бомбардировкам, фотографии, глядя на которые каждый из них будет чувствовать так, словно их Винни приходил к нему домой[666].

Он обладал удивительным умением выбирать время и место, чтобы запечатлеть на пленке символичный момент, как в случае с его посещением весной палаты общин после ночной бомбардировки здания палаты общин. У него в глазах стояли слезы, когда, глядя на разрушенное здание, он пообещал, ровным, но напряженным голосом, что восстановит палату. Однако стоило появиться фотографу, как его поведение изменилось. Фотография запечатлела сцену, поставленную Черчиллем. Он снят в профиль на фоне разрушенного зала заседаний правительства, окутанного облаком пыли. Первое, что бросается в глаза, не разрушение, а упрямо выдвинутый вперед подбородок Черчилля. Его пристальный взгляд на подобных фотографиях всегда устремлен либо на потрясенную жертву бомбардировки, либо ввысь, на некоего невидимого врага, возможно, к высшей силе, хотя он мало верил в высшие силы. На всех фотографиях у него внимательный и оценивающий взгляд, словно он собирается изобразить увиденное на полотне. И невозмутимый, будто мысленно он одновременно и с жертвой бомбежки – будь то старая женщина, или разрушенное здание, – и где-то далеко. Это тяжелый взгляд обиженного человека, который полон решимости восстановить справедливость.

Посещение разбомбленной улицы, несколько слов, удачно принятая поза под вспышку или щелчок затвора фотокамеры, поза уверенного, невозмутимого человека – это все, что Черчилль мог предложить британцам во время затянувшегося блица. Он, конечно, не мог сообщить им данные о диспозиции морских и сухопутных сил, но мог сказать, что разделит с ними горе и страдания. И он говорил им: «Я ничего не обещаю и не гарантирую, за исключением того, что мы сделаем все от нас зависящее». И он ожидал, что они тоже сделают все возможное. Гарольд Николсон написал в дневнике: «Черчилль не пытается ободрить нас пустыми обещаниями». Черчилль знал своих соотечественников. Когда есть выбор – сообщить хорошие, но неверные новости или суровую правду, – он выбирал последнее, заявляя, что англичанам «она придется по вкусу»[667].

Бродя по городу, Черчилль, как и Николсон, слышал, как лондонцы шепотом грозятся отомстить врагу. В Берлине Тиргартен, отгороженный веревкой, усеивали воронки от бомб, которых становилось все больше и больше. Но Черчилль прекрасно понимал, что ущерб, причиненный британскими бомбардировщиками, измеряется уничтоженными станками и топливными складами. С сентября немцы сбросили на Великобританию намного больше бомб, чем Королевские ВВС на Германию. Но даже если бы они сравнялись по тоннажу сброшенных бомб, то точность попадания в цель Королевских ВВС не выдерживала никакой критики. Как и цена, заплаченная летными экипажами за столь неэффективные действия. В небе над Германией погибло больше летчиков Королевских ВВС, чем на земле погибло жителей Берлина. Очередное свидетельство неэффективности Королевской авиации приняло форму сообщения, пришедшего в последний день 1940 года из британского посольства в Будапеште. Американский военно-морской атташе в Берлине заявил, что британские воздушные налеты на Берлин причинили «незначительный ущерб». Черчилль нашел, что это сообщение самое неприятное из множества подобных «печальных известий». Вопрос точности бомбометания, сказал он сотрудникам, «вызывает у меня серьезное беспокойство». И все же, хотя налеты Королевских ВВС не причиняли особого ущерба промышленному производству Германии, они поднимали моральный дух англичан компромисс, на который был вынужден согласиться Черчилль[668].

Со сборочных конвейеров сходили четырехмоторные бомбардировщики «Стирлинги» и «Галифаксы»; их бомбовая нагрузка составляла почти 7 тонн, в несколько раз превосходя бомбовую нагрузку бомбардировщиков люфтваффе «Дорнье» и «Хейнкелей». Тяжелые бомбардировщики «Авро-Ланкастеры» (готовые к летным испытаниям), максимальный боезапас которых составлял 10 тонн, несли, помимо десятков 30-фунтовых фосфорных бомб (еще не производились в достаточном количестве) и сотен зажигательных бомб, 4000-фунтовую бомбу (поступила на испытания осенью 1940 года). По мнению Профессора, атаки таких бомбардировщиков, основной целью которых были промышленные объекты Германии, имели важный побочный эффект: они должны были сломить моральный дух немцев. Гитлер, даже если он выйдет к Индии и Суэцкому каналу, проиграет войну, считал Черчилль, если Германия будет разрушена. В течение года Черчилль рассказывал друзьям и членам семьи, что он собирается сделать с немецкими городами; в выступлениях по радио он рассказывал это Гитлеру и немецкому народу. Черчилль предупреждал их: «Вы лезете вон из кожи, и мы приложим все силы. Возможно, скоро наша очередь; возможно, уже сейчас. Мы живем в страшную эру человеческой истории, но мы верим, что есть справедливость. Немцы должны перенести те же мучения на своей родине, какие они дважды за нашу жизнь причиняли своим соседям и всему миру»[669].