Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Рейд Пол - Страница 84

Хотя в 1939 году Рузвельт приказал начальнику штаба армии Джорджу Маршаллу укрепить и усилить американские вооруженные силы к началу 1941 года, армия США занимала всего лишь семнадцатое место в мире; она была достаточно мощной, чтобы в случае необходимости справиться с Канадой или Мексикой, но недостаточно мощной для вермахта.

В Новый год французов мало интересовали последние новости из Лондона, Америки и любого места между ними. Мир, который французы знали и любили, исчез в июне прошлого года. В любом случае нацистские оккупанты были уверены, что французы почти ничего не знают о том, что происходит в мире. Погода была ужасной; стояли сильные морозы. На Ривьере сильный ветер принес холод и снег. Снежные заносы отрезали Марсель от остальной части Южной Франции. В Париже удлинились очереди за бесплатным питанием, и нехватка угля для каминов подписала приговор деревьям в городских парках. Парижанам оставалось только смотреть, как немецкие солдаты крадут продовольствие, прибывающее из Америки, Марокко и с юга Франции. Французы потерпели поражение и понимали, что в будущем их ждут только страдания, голод и рабство. 1 января Петен сказал соотечественникам, что в обозримом будущем «мы будем голодать». У старого маршала была, как и у всех остальных, продовольственная карточка. Он был побежденным[621].

А Шарль де Голль, находившийся в Лондоне, не был. Он постиг нерушимую силу мечты. 1 января де Голль обратился к народу Франции с просьбой оставаться в течение часа в закрытом помещении, символический, но впечатляющий протест, чтобы оставить пустыми улицы. Большинство французов никогда не слышали о де Голле до 18 июня прошлого года, когда, выступая из студии Би-би-си, этот второстепенный генерал объявил себя блюстителем и защитником чести Франции. Он сказал французам: «Что бы ни случилось, пламя французского Сопротивления не должно потухнуть и не потухнет».

Он был католиком правого толка; его ораторские навыки оставляли желать лучшего, однако превосходили его политические навыки. Он не принадлежал ни одной партии; он принадлежал Франции, точнее, был выдуманным лицом Франции, а учитывая изгнание, его присутствие было духовным. Плакаты с изображениями Черчилля, Гитлера, Муссолини, Сталина и Рузвельта висели на стенах в их странах, но правительство Виши уничтожило во Франции все изображения де Голля. Вишистские пропагандисты изображали его маленьким, толстым, уродливым неудачником. Французы не представляли, как он выглядит на самом деле; они знали только его голос, пробивающийся через помехи в эфире – как немцы ни старались, но им не удалось до конца заглушить Би-би-си. Когда Наполеону было столько лет, сколько в 1941 году де Голлю, его жизнь почти подошла к концу; миф, окружавший его, сложился. Де Голль только начинал. Он призывал к сопротивлению, и в ночной темноте вспыхнула искра. В воспоминаниях он пишет: «Я чувствовал, что заканчиваю одну жизнь… В сорок девять лет я вступил в неизвестность, как человек, которому судьба указывала необычный путь». Черчилль придавал огромное значение тому, что делал де Голль, который наполнял французов волей к борьбе, внушал им необходимость бороться. Черчилль делал почти то же самое с британцами, погружая слушателей в туманы и мифы английской истории, в душу Англии. Но разница была, и серьезная. Британцы видели и общались со своим Винни. Де Голль, несмотря на то что французы не представляли себе, как он выглядит, завоевал их сердца. Черчилль признал это; Франклин Рузвельт – нет[622].

Берлин встретил 1 января в мрачном настроении. Несколькими месяцами ранее вермахт прорвал линию Мажино. Угольные печки, койки и продовольствие, достаточное, чтобы кормить 250 тысяч человек в течение года, были отправлены с линии Мажино в немецкие бомбоубежища, где граждане, основываясь на заверениях своих лидеров, предположили, что добытое нечестным путем будет пылиться в силу ненужности. Но теперь Берлин подвергался бомбардировкам королевских ВВС, и пыль заполнила бомбоубежища, проникая с улиц, на которых горели дома берлинцев[623].

Берлинцы заполняли бомбоубежища, но евреям вход был запрещен, фактически им был запрещен вход во все берлинские подвалы. Евреи испытывали свою судьбу на улице. Берлинцы были подавлены кровавым урожаем гитлеровских авантюр и растущим осознанием того, что их жизнь при нацистах не имеет ничего общего с жизнью, которой они когда-то жили и надеялись жить дальше. Тиргартен, безлюдный, темный, молчаливый, был усеян воронками от бомб. В новогоднем обращении Гитлер подверг резкой критике «этого преступника» Черчилля, который в течение трех месяцев по ночам бомбит немецкие города «и – берлинцам это хорошо известно – его основная цель – больницы». Гитлер пообещал, что ответит на «преступления Черчилля», и заверил немцев, что «война будет вестись до конца, пока все преступники, ответственные за свои деяния, не будут уничтожены». Он добавил, что «согласно желанию поджигателей войны – демократов, и их еврейских союзников, эта война должна продолжиться. Представители рушащегося мира надеются, что в 1941 году они смогут добиться того, чего не добились в прошлом. Мы готовы… Год 1941 принесет нам окончательную, величайшую победу в нашей истории». Уильям Л. Ширер покидал Европу, в которой провел пятнадцать лет жизни, оказавшиеся «счастливыми – лично для меня, и для всех народов Европы», эти годы «были полны смысла и вселяли надежду, пока не пришли эта война, и нацистская зараза, и ненависть, и ложь, и политический бандитизм, и убийства, и резня, и невероятная нетерпимость, и страдания, и голод, и холод, и грохотание бомб, разносящих людей в домах на куски, грохотание бомб, разрушающих человеческие надежды и достоинство»[624].

Берлинцы, как и лондонцы, нашли способ, чтобы выразить свое презрительное отношение к происходящему. Немецкий военный марш Wir fahren, wir fahren, wir fahren gegen Engeland («Мы идем, идем, идем против Англии»), который прошлым летом бесконечно передавали по радио, когда британский экспедиционный корпус попал в окружение в Дюнкерке, был изменен: «Wir fahren, wir fahren, wir fahren, schon seit Jahren, mit langen weissen Haaren, gegen Engeland» (Мы маршируем, маршируем, маршируем; мы маршируем в течение многих лет; наши волосы поседели с течением времени, мы продолжаем идти в поход против Англии). Ширер приводит анекдот, который ходил по Берлину: «Самолет, в котором летят Гитлер, Геринг и Геббельс, терпит крушение. Все трое погибли. Кто спасся? Ответ: немецкий народ». Ширер, в отличие от Уайтхолла, понявший психологию нацистов, предсказал, что «Британия не выиграет эту войну, уморив голодом немецкий народ», поскольку «Гитлер, который никогда не был сентиментальным по отношению к негерманцам, позаботится, чтобы умер от голода каждый из 100 миллионов человек на оккупированной территории, прежде чем хоть один немец умрет. В этом мир может быть уверен»[625].

За исключением бесчисленных народов, населявших Британскую империю, Черчилль сам был не особо сентиментален по отношению к небританцам, и в частности, к французам, после капитуляции Франции. В новогоднем обращении Петен объявил французам, что проблемы с продовольствием на юге Франции связаны с британской блокадой. Он не сказал соотечественникам, что поставки продовольствия из Соединенных Штатов во Французское Марокко, предназначенные для оккупированной Франции, немцы – с согласия Виши – отправляют в Германию. Помутнение рассудка у Петена привело в бешенство Черчилля, который выразил свое недовольство Рузвельту. Когда спустя несколько недель Государственный секретарь США Корделл Халл выразил протест в связи с длительной британской блокадой Виши, Черчилль с возмущением сказал Галифаксу: «Не могу поверить, что правительство Соединенных Штатов хочет, чтобы мы просто ничего не делали и продолжали войну, беспрепятственно пропуская в Германию все эти грузы, не только продовольствие, но и резину и другие материалы военного назначения». Он высказал Рузвельту свое отношение по этому вопросу в присущей ему манере: «К примеру, есть французское судно… с 3 тысячами тонн резины на борту, которая, конечно, предназначена не для изготовления сосок на детские бутылочки». Все боеприпасы и материалы, объяснил он Рузвельту, «идут прямо в Германию и Италию». По мнению Черчилля, если для того, чтобы не допустить поступления в Германию материалов военного назначения, потребуется отрезать пути поставки продовольствия во Францию, то так тому и быть. Суда, необходимые для снабжения Великобритании, не могут заниматься доставкой продовольствия во Францию, сказал он Рузвельту, тем более что Черчилль не хотел, чтобы британцам, «помимо тяжелых бомбежек, которые, вероятно, скоро возобновятся, пришлось затянуть пояса и лишиться немногих оставшихся удобств, считая, что я не прилагаю максимум усилий против врага». Если британская блокада означает, что французы должны голодать, чтобы британцы могли жить, так на то и война[626].