Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Рейд Пол - Страница 58

Черчилль приказал удвоить их количество за счет Шеффилда, Бирмингема и Ковентри, графство Уэст-Мидлендс. Это не помогло. Тогда он приказал установить зенитную батарею в Гайд-парке, «где люди могут услышать ее стрельбу». Наконец 10 сентября зенитные орудия отправили тысячи снарядов в ночное небо; следы трассирующих снарядов и лучи прожекторов сходились, пересекались, расходились, вспарывая темноту. Орудия стреляли вслепую, вели скорее заградительный огонь, чем по конкретным целям. Не пострадал ни один немецкий бомбардировщик. Зато самим орудиям был причинен ущерб. Но какофония успокоила лондонцев. На следующий день Гарольд Николсон написал в дневнике: «Заградительный огонь наших зенитных орудий чрезвычайно ободрил людей, хотя жители Ист-Энда все еще напуганы и сердиты»[418].

Для лондонцев (кроме тех немногих, что смогли сбежать в свои загородные дома) вторая неделя сентября возвестила о начале нового жуткого образа жизни и смерти. Немецкие бомбардировщики возвращались почти ежедневно утром и днем в течение следующего месяца и в течение семьдесяти шести ночей подряд, кроме 2 ноября, когда погодные условия не позволили самолетам подняться в воздух. Каждый вечер, примерно в восемь часов, лондонцы слышали действующие на нервы сигналы воздушной тревоги, которые они назвали «плачем виллис»; Черчилль сравнивал эти звуки с «рыданиями банши»[419].

По сигналу тревоги люди отправлялись в укрытие. Через несколько минут появлялись немецкие бомбардировщики, сея ужас в ночное время. Немцы сначала поджигали крыши, сбрасывая зажигательные бомбы с термитом, горящим при температуре 2 тысячи градусов. Огонь, вздымавшийся высоко вверх, служил сигнальным огнем для следующих волн самолетов, несущих фугасные бомбы большой мощности. Ослепительные вспышки взрывов, освещавшие огромный город, сопровождались характерными звуками и запахами налета – свистом бомб, оглушительными звуками их разрыва, резким запахом кордита и, позже, запахом газа, заполнявшим разрушенные дома, – и неугасимое адское пламя охватывало дома. Так продолжалось час за часом, и, когда на рассвете звучал сигнал отбоя, из домов и убежищ появлялись люди: «серые, взлохмаченные фигуры, – написал Малькольм Маггеридж, – словно с картины воскрешение мертвых – души, восставшие из могил»[420].

Они справились с ужасом бомбардировок, которых так боялся Стэнли Болдуин, считавший, что против массированных бомбардировок нет никакой защиты, и от которых он не планировал защищаться. Лондонцы выходили каждое утро на изувеченные улицы, покрытые дымящимся щебнем; тусклый косой взгляд солнца был обращен сверху на пепелища их домов, останки их соседей и членов семей. Они выходили, чтобы увидеть страшные сцены разрушения. На остовах домов качались сбитые трубы; дома, начисто лишенные фасадов, демонстрировали внутренние интерьеры, отчего напоминали детские разборные кукольные домики. Они выходили к неутихающим пожарам и зловонным водам, бегущим по сточным канавам. Они выходили к неразорвавшимся бомбам, прятавшимся под слоем земли и грязи и только ждавшим случайного толчка. Спотыкаясь, они брели по переулкам, засыпанным оконным стеклом. И каждое утро сотни тех, кто искал убежище на ночь или оставался во время налетов в своих квартирах, больше не появлялись на улицах – к концу года погибло порядка 14 тысяч человек[421].

Несколько раз люди, блуждавшие утром по развалинам, замечали грузную фигуру: премьер-министра, своего премьер-министра. Они называли его Винни, детское прозвище, которое он ненавидел, но теперь, в зрелом возрасте, полюбил. Обычно он был в шинели, с неизменной тростью и сигарой. Он мог появиться в компании Исмея, Клементины, своего брата Джека или члена парламента и давнего друга Брендена Брекена. Но главное, он был там вместе с ними.

Бертран Рассел – философ, пацифист, современник Черчилля – предсказал в 1936 году, что воздушная атака превратит Лондон в «один большой бедлам, больницы будут брать штурмом, транспорт перестанет работать, бездомные возопят о помощи, город сделается адом» и правительство «сметет лавиной ужаса». Британские фашисты и коммунисты – «эти грязные коммунисты», кипятился Черчилль, опаснее фашистов, – в свою очередь, предсказали, что воздушные атаки на Ист-Энд и лондонскую бедноту приведут к революции или, по крайней мере, к изгнанию Черчилля, формированию нового правительства и мирным переговорам. Гитлер придерживался такого же мнения. Газета британских коммунистов The Daily Worker призывала рабочих выходить на улицы, чтобы продемонстрировать свое недовольство правительством и его политикой. Власти Лондона считали, что потребуются войска для поддержания порядка в убежищах, но больше всего их волновал вопрос ухода за ранеными и организация похорон огромного количества погибших. К этому они были готовы. В лондонских больницах были приготовлены 150 тысяч мест для раненых, но предполагалось, что этого будет недостаточно; по оценке имперского Комитета обороны в результате бомбардировки люфтваффе должно было погибнуть 600 тысяч и ранено более миллиона человек. За городской чертой были вырыты огромные ямы, которым предстояло стать братскими могилами. Власти заготовили тысячи гробов и напечатали миллион справок о захоронении потенциальных жертв налетов, но не позаботились создать достаточное количество убежищ, чтобы избежать этих жертв[422].

Это было больше чем нападение на город; это было нападение на дух 8 миллионов лондонцев. В своем выступлении по Би-би-си 11 сентября Черчилль сказал: «Эти бессмысленно жестокие, беспорядочные бомбардировки Лондона являются, конечно, частью плана вторжения Гитлера. Он надеется, убивая огромное количество мирных жителей, женщин и детей, что затерроризует и запугает людей этого могущественного имперского города… Мало он знает о духе британского народа и неуступчивом характере лондонцев»[423].

В своем выступлении он попытался подготовить британцев к худшему: «Если попытка этого вторжения вообще будет предпринята, то вряд ли она будет долго откладываться. Погода может испортиться в любое время. Кроме того, противнику трудно до бесконечности держать все эти скопления судов в ожидании, в то время как они каждую ночь подвергаются налетам наших бомбардировщиков и очень часто обстреливаются нашими военными кораблями, которые подстерегают их со стороны моря. Соответственно с этим мы должны считать следующую неделю исключительно важным периодом в нашей истории. Его можно сравнить с теми днями, когда испанская Армада приближалась к Ла-Маншу, или же с тем временем, когда Нельсон стоял между нами и великой армией Наполеона в Булони. Мы читали об этом в исторических книгах; однако масштабы нынешних событий значительно шире, и они будут иметь гораздо более важные последствия для жизни и судеб всего мира и его цивилизации, чем те славные былые времена»[424].

Он рассказал, что «вся проводимая им [Гитлером] в широком масштабе подготовка к вторжению неуклонно продолжается. Несколько сот самоходных барж движется вдоль берегов Европы из германских и голландских портов к портам Северной Франции, от Дюнкерка до Бреста и за Брестом – во французские порты в Бискайском заливе. Кроме того, торговые караваны, насчитывающие десятки судов, движутся, укрываясь то в одном, то в другом порту, через Дуврский пролив в Ла-Манш под защитой новых батарей, которые немцы установили на побережье Франции. В настоящее время значительное количество судов сосредоточено в немецких, голландских, бельгийских и французских портах на всем протяжении от Гамбурга до Бреста. И наконец, проводится некоторая подготовка к переброске на судах войск вторжения из норвежских портов». И никто, предупредил он, не должен «закрывать глаза на тот факт, что с присущей немцам основательностью и методичностью ведется подготовка к решительному всестороннему вторжению на наш остров и что оно может быть предпринято сейчас в Англии, Шотландии, Ирландии или сразу во всех трех местах»[425].