Чудаки - Комар Борис Афанасьевич - Страница 15

Будь это нормальный теленок, хлопот с ним было б немного. Этот же был, как говорил наш папа, какой-то шальной. Правда, после того, как бычок испугался Оксаны, сорвался с привязи и убежал в лес, он к нам привык, но зато обленился и стал страшно упрямым.

Судите сами.

Только уселся я под шелковицей и начал пристраивать к игрушечной ракете, той, что папа привез из Киева, узенькие алюминиевые крылышки, как из окна выглянула мама и сказала укоризненно:

— Ишь ты, сам в холодок спрятался, а теленок пускай на солнце от жары изнывает!

— Сейчас перевяжу! — буркнул я.

— Да не забудь и чугунок с водой переставить.

— Не забуду.

Мне очень не хотелось отрываться от работы: я обещал хлопцам закончить сборку ракеты сегодня. Но что поделаешь — надо. Ведь это моя обязанность — ходить за теленком.

Сложил в коробку крылышки и направился к воротам.

Солнце поднялось высоко и припекало так, что, казалось, волосы на голове вот-вот загорятся.

На улице пустынно и тихо. Слышно только из-за соседского забора равномерное похрюкивание свиньи. Она, опрокинув чугунок с питьевой водой, развалилась в луже и от удовольствия щурила глаза.

Бычку и в самом деле было жарко. Он лежал, вытянув шею, и тяжело дышал. А над ним кружили, гудели надоедливые оводы и слепни. Их нисколько не пугала жара.

Я расшатал длинный дубовый кол, вытащил его из земли, ухватился за привязь.

— Ну, вставай! — крикнул на бычка.

Он не спеша поднялся на ноги, потянулся и недружелюбно уставился на меня.

— Чего таращишься? — заорал я на него и дернул за веревку. — Пошли в холодок под навес! И откуда ты только взялся на мою голову…

Но легко сказать — пошли! Бычок и не собирался идти за мной. Наверное, обиделся, что я грубо с ним обошелся. Разве он знал, что мне сейчас ужасно некогда, что у меня есть более важное дело, чем нянчиться с ним! Стоял, дурачок, как вкопанный, с места не сдвинешь.

Тогда я намотал на руку веревку и с силой потянул к себе. Но бычок уперся и потащил меня в противоположную сторону.

— Ты посмотри, еще капризничает! — возмутился я. — Погоди, сейчас я тебя укрощу!..

Однако чего уж я не делал! Сидя тянул за веревку и лежа — где там! Бычок за весну вырос, стал сильным, теперь с ним не справишься.

А солнце жжет! Пот лился с меня ручьями.

— Ну, погоди, я тебе покажу!.. — еще больше рассердился я.

Крепче намотал веревку на руку, в другую взял кол и подошел к бычку. Не успел он оглянуться, как я со всего размаха огрел его колом по спине.

— Вот тебе, чтоб знал, как…

Договорить я не успел. Бычок то ли с испугу, то ли от боли так шарахнулся от меня, что чуть было мне руку не оторвал. И понесся как бешеный, потащил меня за собой.

Я напрягся, попытался остановить бычка, но теперь его уже никакая сила не могла сдержать. Хотел освободиться от веревки, которую неосмотрительно намотал на руку, и это мне не удалось: она была натянута, как струна.

Тогда я попробовал успокоить теленка ласковым, нежным «Быця, быця, быця»…

Но «быця», должно быть, уже не верил в мою доброту и бежал еще быстрее.

Потеряв всякую надежду остановить бычка, я старался хотя бы не отставать от него, не споткнуться, не зацепиться за что-нибудь, — тогда он и вправду или оторвет мне руку, или будет волочить меня по земле, сколько ему вздумается.

— Куда ты? — кричали из дворов удивленные Юрко, Петро и Сашко.

Но у меня не было времени объяснять — я мчался за взбесившимся бычком.

Если бы меня теперь спросили, где я с ним тогда побывал, вряд ли я смог бы рассказать. Помню только, что бежал по огородам, разбрасывая во все стороны желтые подсолнуховые головы, безжалостно колотившие меня, ломал высокие стебли кукурузы, листья которой больно хлестали по лицу, петлял между деревьев в саду, перепрыгивал через канавы, изгороди… Даже удивляюсь, как мне удавалось перепрыгивать через них. Сейчас ни за что бы не сумел!

Поносившись вволю, бычок наконец притомился и сам пошел под навес. Бери и привязывай его там!

Но меня после всего пережитого охватила такая обида на бычка и такая жалость к себе, что я не сдержался и заплакал.

Услышав плач, из хаты выбежала мама.

— Ты что? Ты чего? С ребятами подрался?

А я еще пуще, еще горше разревелся.

— Да кто же тебя?.. — допрашивала мама.

Не переставая всхлипывать, я с ненавистью покосился на бычка и рассказал, как он поглумился надо мной.

— Так, говоришь, колом его ударил? — переспросила мама.

— Угу, — кивнул я. — Он ведь упрямился, в холодок не хотел идти.

Мама осуждающе покачала головой:

— Да зачем же было бить? Нарвал бы травки, поманил его, так он за тобой не то что в холодок, на край света пошел бы… Видишь, ракеты умеешь собирать, а до такой простой вещи не додумался…

Она сорвала пучок травы. И верно: бычок, как только заметил в руке мамы зелень, сразу подошел к ней.

Я, однако, не стал ждать, пока мама покажет мне, как бычок пойдет за ней «на край света». Вытер слезы и пошел собирать ракету…

Почти каждый вечер, после ужина, когда дедусь возвращался с колхозной пасеки, мы все смотрели телевизор. Если же не было интересной передачи, дедусь, бабуся, папа и мама садились в саду и заводили разные разговоры. Оксана играла с куклами или рисовала. Я читал книжки.

Но бывало, что я и Оксана тоже сидели вместе со взрослыми. Это если они рассказывали что-нибудь интересное.

Иногда дедусь и бабуся вспоминали войну.

Из всех рассказов мне больше всего запомнился рассказ дедуся, когда он во время войны с фашистами стоял

Уже все легли спать, как вдруг раздался стук в окно:

— Хозяйка!

Дедусева мама спросила:

— Кто там?

— Пустите солдат переночевать.

Она слезла с печи, пошла босиком отворять дверь.

В хату вошли несколько бойцов. Со двора по глиняному полу потянуло холодом. Мама быстро надела валенки.

От маленького электрического фонарика, которым присвечивал в хате старшина, по стенам и потолку забегал светлый кружочек. Ослепительный луч упал и на печь. Дедусь, тогда еще маленький десятилетний Антось, зажмурил глаза.

— Тише, дети спят! — сказал строго усатый старшина.

— Еще не спят, — успокоила мама. — Только что легли… Вот горе-то, как же вы будете спать? В хате холодно…

— Не беспокойтесь, солдата греет не кожух, а собственный горячий дух, — за всех ответил старшина, зажигая свечку. — Соломки или сенца немного бы — и красота!.. Не найдется ль охапки?

— Почему не найдется? В клуне…

Бойцы внесли солому, разостлали на полу и легли вповалку, подложив под головы походные мешки, укрывшись шинелями. И сразу заснули.

Спали братики и сестрички Антося. Что-то бормотала сквозь сон и мама. Антосю же не спалось.

Не спал и старшина. Он вышел из хаты, постоял, послушал, покурил и снова вернулся. Подсев к столу, развязал свою котомку, достал оттуда буханку, мешочек с сахаром, набрал в кружку воды. Отщипывая от буханки небольшие кусочки, сначала макал их в кружку с водой, потом в сахар и не торопясь ел.

Антось, опершись локтями о подушку, внимательно смотрел, как старшина ужинал, и у него даже потекли слюнки.

Старшина не видел Антося — свечка еле освещала полкомнаты. Поев, он убрал хлеб, сахар в вещмешок, а оттуда вытащил какую-то занятную вещицу. В деревянном станочке две продолговатые стеклянные колбочки соединены между собой тоненькой трубкой. Одна колбочка пустая, другая наполнена каким-то желтым порошком. Как только старшина поставил вещичку на стол колбочкой с порошком кверху, порошок сразу же начал пересыпаться через трубку в пустую, нижнюю колбочку. Когда высыпался весь, старшина перевернул вещичку, и порошок опять посыпался.

Антося так заинтересовала эта странная штуковина, что он не удержался и спросил:

— Дядя, а что это у вас за игрушка?

— О, ты еще не спишь, малышка? — Старшина даже вздрогнул от неожиданности.