Нобель. Литература - Быков Дмитрий Львович - Страница 37

Об этом крайне пессимистический и крайне трагический взгляд Лагерквиста на человечество, но воля ваша. Когда читаешь это описание харчевни в XVI ли веке, в XX ли, приходишь к выводу о том, что этим людишкам, в общем, никто другой, кроме палача, не нужен. Бога они не поймут, а палач, по крайней мере, искупает в каком-то смысле тоже грехи человечества, несет их на себе. Он такой анти-Христос. Он говорит: «Христос, который умер даже раньше, чем я пронзил его копьем, мог ли он спасти мир? Какой из него спаситель мира?».

Выходит, что спаситель мира — это палач, единственный профессиональный злодей, который казнит не по злобе, который не испытывает тщеславия, страха и других мелких чувств. Единственный способ быть сверхчеловеком — это быть палачом, об этом Лагерквист говорит совершенно убедительно, притом что, конечно, чтение этой книги — довольно тяжелый и неприятный опыт, и сама она, в общем, что там говорить, малоприятная.

Следующая, еще менее приятная книга, которая принесла ему главную славу, — роман 1944 года «Карлик». Тоже военная книга. Карлик — это совершенно конкретная персонификация зла в человеке. У каждого герцога должен быть свой карлик, у каждого человека должен быть свой карлик, воплощающий зло. Там же все метафоры у Лагерквиста довольно прозрачные, однозначные, карлик — воплощение зла. Он говорит: «Я не считаю себя уродом, для карлика я очень хорошего роста, лицо у меня, правда, все в морщинах, но это потому, что я принадлежу к очень древней расе, мы были прежде того, как появились люди».

Он имеет в виду первородный грех, изначальное зло. Карлик — это то зло, которое пестуют в себе и герцог, и герцогиня, изменяющая ему. Это всегда присутствующая в мире, всегда в каждом присутствующая мелочность, тщеславие, измена. Карлик живет в каждом, и он непобедим, неистребим. Более того, они и пришли раньше, и уйдут позже, и когда в финале карлика помещают в клетку, он говорит: «Я здесь ненадолго, я опять понадоблюсь герцогу».

Да, они все уверены, что они понадобятся. Понимаете, почему Лагерквиста хорошо читать сейчас? Когда смотришь на нынешнее человечество, в котором карлики, личные карлики каждого так или иначе правят бал, начинаешь понимать, что Лагерквист-то был прав, что без карлика не обойдешься. Не только потому, что карлик помогает герцогине изменять и обтяпывать свои делишки, не только потому, что карлик участвует в пародийных издевательских мистериях герцога, а потому, что человеку всегда нужно унижать кого-то и оттаптываться на ком-то, и карлик для этого идеально годится. Но надо сказать, что и написана эта вещь повеселее, в ней слышится сардоническое измывательство. Это очень неплохой роман, и, кстати, в нем тоже содержится описание чумы, как и у Камю, но чумы средневековой. Много предательств, много мерзостей, но, кстати говоря, описывая мир Средневековья, Лагерквист не щадит читателя, не жалеет мрачных красок. Очень зловонный мир, но, по большому счету, человечество ведь вернулось туда же. Вместо того чтобы пойти за Христом, оно радостно прыгнуло в собственную мерзость.

И роман «Варавва», который стал третьим из знаменитых романов Лагерквиста, — есть у него и другие замечательные сочинения, но «Варавва», пожалуй, одно из самых известных поздних его созданий — говорит о том же. Варавва — это мельком упомянутый в Библии разбойник, которого отпустили за Христа. Вар-равван. И Лагерквист отслеживает его судьбу. Есть несколько замечательных повестей о Варавве, есть замечательный сценарий «Врата Иерусалима» Константина Лопушанского, есть повесть Лагерквиста.

Варавва пытается перестать быть разбойником, пытается пойти с людьми, но его не пускают, у него это не получается. «Карьера Христа» — так говорил Александр Мень («говоря в современных терминах, земная карьера Христа закончилась крахом») — или попытка земного человека Вараввы повторить путь Христа оказывается несостоятельной. Это дано богу, человеку это не дано.

В том-то весь и ужас, что человек в XX веке плюхнулся в собственное ничтожество. При этом последняя, скажем, повесть Лагерквиста «Мариамна», написанная уже глубоким стариком, — это довольно светлое произведение, как последний фильм Бергмана, например, «Фанни и Александр», тоже все-таки довольно светлое произведение, как к нему ни относись. И эта повесть о любви, которой заканчивается его творческий путь, могла бы, конечно, внушить некий оптимизм, но если сам Лагерквист с чем-то в старости и примирился, то Лагерквист времен своих высших взлетов к человеку относился крайне скептически.

В чем сила Лагерквиста? Это поэтическая, притчевая, почти поэтическая проза, особенно, конечно, финальный монолог палача или некоторые куски из исповеди карлика, — это высокая попытка отстоять тот самый нобелевский идеализм, попытка серьезного отношения к литературе, к слову, к патетике. И эта мизантропия в сочетании с патетикой и создает определенный трагический фон текстов Лагерквиста. Когда мы понимаем, что хотя ничего все равно не получится, нельзя оставлять старания.

Как поэт — многие его стихи переведены — он был, мне кажется, все-таки слишком умозрителен. А как художник, особенно там, где он насмехается, там он, конечно… Особенно описание этого фашистского кабачка XX века. Здесь настоящая ненависть, настоящий жар.

К слову сказать, очарователен сам его облик, облик такого печального шведского пастора. На всех фотографиях он таким и запечатлен. И хотя его много критикуют за несколько лобовой характер его метафор, — ничего, должен быть человек, который напоминает о добре и зле, даже если, напоминая об этом, он говорит, что род человеческий заслуживает истребления.

Его наградили Нобелевской премией с формулировкой «за художественную силу и абсолютную независимость суждений писателя, который искал ответы на вечные вопросы, стоящие перед человечеством». Эта формулировка-то очень расплывчатая, традиционная. Скорее, он нашел вопросы. Вам нужен палач, говорит он, вам нужен карлик, ваш внутренний карлик, ведь карлик еще понадобится герцогу… То, что человек явно не соответствует своему предназначению, — к этому выводу пришли все великие мастера XX века: и Леонид Леонов, который говорил, что в человеке нарушен баланс огня и глины, и Голдинг, и еще раньше Стриндберг. Очень многие пришли к выводу о том, что человек — это затея неудачная. Но все равно это повод, по крайней мере, серьезно к себе относиться.

Почему его шведы наградили, понятно: все-таки Шведская академия должна скандинавскую литературу как-то поддерживать в тонусе. Но из всех награжденных скандинавов XX века Лагерквист самый скептичный и самый самостоятельный, да, ничего не поделаешь, самостоятельный. Именно поэтому он так поздно выписался в большого писателя. Он с пятидесяти лет писал хорошо, все, что он создавал до этого, носило печать либо тугодумия, либо умозрения, либо графомании откровенной, а поздний Лагерквист — это как хорошо выдержанное спиртное.

Кому и зачем в России сейчас читать Лагерквиста? Студентам. Мне кажется, что для молодого человека, разочарованного пока еще не в себе, а в окружающих, это хорошее подспорье, потому что оно учит его не ждать от человеческой природы слишком многого, относиться к ней с умеренным, глубоким и, я бы сказал, милосердным скепсисом. Это чтение для людей от 16 до 30.

Из героев мне близок Варавва, да, потому что он хотя и разбойник, но он действительно ощутил какую-то роковую связь с Христом и попытался, по крайней мере, встать на его путь. У нас есть две легенды о распятии, которые множество раз были по-разному интерпретированы: американская оптимистическая легенда о Бен-Гуре (роман генерала Лью Уоллеса) и пессимистическая европейская легенда о Варавве. Легенда о Бен-Гуре — о том, что человек в принципе может вступить на путь Христа, и по нему следовать, и омыться от проказы, и освободиться. А другая легенда, легенда о Варавве, говорит о том, как ты не можешь стать Христом, как бы ни старался.

Мне они обе близки, но, во всяком случае, книга Лагерквиста — это сильное подспорье для человека, понявшего, что совершенства ему не достичь.