Мортарион: Бледный Король (ЛП) - Аннандейл Дэвид - Страница 5

О собственности, впрочем, сказать подобного было нельзя. Собственность на планете не могла быть определена как право — точно так же, как нельзя было сказать, что камень имеет право быть твёрдым. Собственность была абсолютной. Власть этого понятия казалась безраздельной. Собственность была кодифицирована и регламентирована планетарной бюрократией, действовавшей единственно ради вечного существования себя любимой и поддерживающих её структур.

Расположившиеся на вершине социальной пирамиды именовались контролерами Ордена. Они жили на вершинах шпилей, в залах, отмеченных прямолинейной роскошью.

— Как я вижу, понятие искусства на Галаспаре вымерло, — заметил Сангвиний.

Не было ни статуй, ни картин, ни фресок, украшающих обиталища контролеров. Искусство существовало вне категорий и измерений бюрократа. Его нельзя было полностью контролировать единицами потребительской стоимости, и потому спустя столетия оно исчезло из воображения Ордена. Его игнорировали до тех пор, пока не забыли совсем.

Мортарион хмыкнул. Его не беспокоило отсутствие произведений искусства. На Барбарусе его тоже не было. В жестоком, полном нужды существовании населения его родной планеты не нашлось места для развития искусства. Когда примарх думал об Ордене, в его душу возвращался гнев, но совсем по другой причине.

— Искусство — суть роскошь, — сказал он своим братьям. — В истинных потребностях между жизнью и смертью для неё нет места. Хотя вы, само собой, не согласитесь.

Короткий взгляд, который Мортарион бросил в сторону Сангвиния, показывал, что ему плевать на возражения Ангела.

Сангвиний ничего не ответил.

— Тем не менее, Орден роскошью располагал, — проворчал Мортарион низким рычащим голосом.

Роскошь на Галаспаре была измеримой. Она определялась площадью полов и высотой потолков. Определялась размером кроватей, а также количеством еды и одежды. И в первую очередь она определялась количеством трудоспособных единиц, находившихся в непосредственной собственности каждого контролера. Это были средства для обретения большего богатства и большей власти. Распоряжение этими средствами превратилось в обязанность. Понятие «свободного времени» не знали даже верховные контролеры Галаспара. Они жили, чтобы увековечить свою власть, а власть эта существовала единственно ради своей преемственности.

— Рабочие единицы, — отметил Гор, повторяя термин, которым пользовался Орден в отношении гражданских лиц.

— Рабы, — возразил Мортарион. — Воспринимаются как числа, и ничего более. Смотри на них. Смотри. Под занятыми контролерами шпилями располагались сотни уровней административных чиновников. Миллионы трудившихся здесь создали Орден таким, какой он стал. Бюрократия в своём наивысшем, прогнившем насквозь воплощении.

Повелитель Гвардии Смерти запустил кадры складов с низкими потолками, каждый столь же безлико-серый, как и все остальные.

— Вот вам, — продолжил примарх, — и паутина рабочих мест. Жизнь чиновников не имела иного определения, кроме как вечное однообразие. Директивы спускались сверху, указы дробились и подразделялись по мере того, как они просачивались вниз по иерархии, а задачи делегировались, будучи разбитыми на такое количество задач, что сами по себе вообще не имели смысла. К примеру, в конце одной цепочки обязанность рабочего могла ограничиваться вычёркиванием стилусом каждой третьей строки пунктов на длинном пергаменте, прочитать который он не мог. Они рисовали линию за строкой час за часом, день за днём, без понимания и без любопытства. Именно здесь, среди всех этих крючкотворов, и зародились химические зависимости.

Примарх говорил спокойно и холодно, живописуя кошмары Ордена с беспощадной ясностью.

— Обязательные дозы наркотиков были намного меньшими, чем на уровнях ниже, но распространены они были повсеместно. Капсулы требовалось принимать вместе с пищевым рационом перед каждой восемнадцатичасовой сменой. Они притупляли чувства — не настолько, чтобы сделать рабочих бесполезными, но достаточно, чтобы привить им послушание. Они стояли на своих постах, их сознание было неспособно выйти за рамки непосредственных задач. Они не могли думать наперёд. Не могли представить себе будущее, не говоря уже о революции. Орден являл собой всю суть их существования. Люди делали то, что требовалось, и в этом была вся их жизнь. Они исполняли то, что им диктовалось, и приводили в движение нижестоящие части механизма.

Мортарион с отвращением зашипел. По его словам, человеческий механизм приходил в движение, и умеющие писать чиновники составляли отчёты об этих движениях. Власть осуществлялась, и её действия тщательно фиксировались.

— А теперь взгляните на бесконечные каракули бюрократов. Взгляните на влияние каждого нацарапанного символа и каждого заверенного указа. С каждой зачёркнутой строкой умирали люди. За каждым дегенеративным действием сверху следовали страдания внизу. Здесь-то и воцарились величайшие из кошмаров Ордена. Под миллионами стояли миллиарды «рабочих единиц». Вещей, чьё передвижение, расположение, назначение и распределение контролировалось перемещением бумажек туда-сюда и росчерками стилусов.

— Миллиарды влачили существование в нижних, наиболее широких ярусах ульев. Заметьте, я говорю «влачили существование». Жизнью это никак не назовёшь. Ложась спать, люди сворачивались в крошечных нишах внутри стен, словно личинки в сотах, или же вовсе сваливались друг на друга в переполненных накопительных резервуарах, смердевших потом, грязью и страданиями.

— Словно какие-нибудь муравьи, — отметил Гор.

— Гораздо хуже, — возразил Мортарион. — Муравьи трудятся во имя цели. Муравьи — это коллектив. А эти люди не были даже личинками, ведь они даже не располагали свободой полакомиться плотью планеты. Они были ниже ничтожнейшего из насекомых. Они были собственностью. Рабочие единицы трудились каждый сознательный час в душных мануфакторумах Галаспара, производивших всё необходимое для нужд ульев. Они шили одежду для народа, от необработанной мешковины бедняков до шёлковых мантий контролеров. Они штамповали роскошную мебель. Продукцию изготавливали в куда большем объёме, чем это было необходимо для использования. Многое из того, что производилось на одном мануфакторуме, каталогизировалось для отчётов, а затем транспортировалось на другой завод, где ломалось на части и выбрасывалось вместе с горами других отходов за пределами ульев. А теперь взгляните сюда, — попросил Мортарион.

На экране появились кадры из системы видеонаблюдения мануфакторума. Рабочие на записи трудились как проклятые посреди гигантских машин, словно мухи на фоне пасущихся бегемотов. Основное внимание на кадрах уделялось выходящей из машин продукции. Из механической пасти хлынул поток вязкой серой жижи. Конвейерная лента неторопливо понесла тяжёлые железные контейнеры в сторону извергавшего смесь зёва. Контейнеры наполнялись, а затем перемещались в другой цех мануфакторума. Они не располагались чётко по центру конвейера — извергавшаяся жидкость настолько сильно била по внутренним стенкам некоторых из них, что они резко дёргались и смещались. Один даже слетел с удерживающих ремней и рухнул на пол мануфакторума, расплескав повсюду серую жижу, через которую с трудом пробирались работники. Под контейнером остались пятеро рабов Ордена, раздавленные весом рухнувшей на них ёмкости.

Подъёмные машины приблизились к месту несчастного случая, подняли контейнер и переместили его обратно на ленту, чтобы тот прошёл через «пасть» во второй раз.

Из закреплённых на стенах вокс-передатчиков прогремел голос. «Предупреждение о наличии неэффективных рабочих единиц. Немедленно удалить все неработоспособные устройства».

Другие рабочие с трудом подошли к мёртвым и потащили их прочь. Тела странно дёргались, пока их передвигали — удар контейнера раздробил кости в пыль.

— У этих рабочих расфокусированный взгляд, — заметил Гор.

— Химически усиленная покорность, — пояснил Мортарион. — Гораздо большие дозы наркотиков, чем на более высоких уровнях. Эти люди едва ли более разумны, чем сервиторы.