Царь нигилистов 3 (СИ) - Волховский Олег - Страница 44

Да, он тянет нас на Запад. И не только конституцией. Метрическая система, Григорианский календарь. Тебе Никса рассказывал, что Саша его агитировал за Григорианский календарь?

И отказ от «ятей» и «еров» — это тоже не блажь, это для упрощения и увеличения доступности образования. Потому что нам понадобиться много образованных людей.

Я не призываю тебя все это немедленно принимать. Да, его проекты на вырост. Но чем больше из них мы примем, тем больше он нальет нам нового вина. А так и будет выдавать в час по чайной ложке. Если будет.

Ты его можешь гауптвахтой вообще от этого отучить. Плюнет и будет заниматься велосипедами и конфетти. И построит себе пару дворцов вместо новой России.

Саша, не делай этого!

Мы должны его холить, лелеять и пылинки сдувать. А ты его на гауптвахте держишь!

Извини, что лезу не в своё дело. Прости, если где-то забылся и был слишком пылок.

Прощай, дорогой мой Саша, обнимаю Тебя и Твою Марию от всей души.

Твой верный друг и брат, Константин».

Великий князь отложил перо и посыпал все пять страниц песочком.

Письмо, скажем так, получилось довольно «пламенным». Обычно Константин Николаевич старался соблюдать с братом субординацию. Он задумался. Надо будет еще раз перечитать и, может быть, что-то исправить.

И ведь Головнину не поручишь переписывать. Обидится брат, если письмо не будет написано собственноручно.

«Ум императорской фамилии», «ученый нашей семьи», как говорил о ней император Николай Павлович, Мадам Мишель, Принцесса Свобода, то есть Великая княгиня Елена Павловна приняла Александра Николаевича в своем Михайловском дворце в светлом кабинете с голубоватыми стенами и наборным паркетом.

Черное кружево траурного платья, нитки крупного жемчуга на шее и на руках, внимательный взгляд умных глаз, любезная сдержанная улыбка.

Александр обнял свою тетю и сел рядом с ней на диван.

— Ты прочитала? — спросил он.

— Да. Удивительный документ. Не перегруженный, краткий. Все очень ясно и четко. Конституция очень похожа на бельгийскую, но более монархическая. В этом ближе к датской. Автор вообще очень старается быть монархистом.

— Но плохо получается.

— Старается. Некоторые черты монархии ему явно нравятся, причем совершенно искренне. Просто, за основу была принята какая-то республиканская конституция. Но не американская, хотя влияние есть. Это континентальный документ. Североевропейский такой: Бельгия, Дания, Норвегия. Заимствования из англо-саксонского права есть, но они и в бельгийской конституции есть. И автор очарован «Государством» Платона, и мечтает о том, чтобы правили философы. Хотя верхняя палата парламента с членами императорской фамилии — это от Бельгии.

Мне кажется, автор весьма образован в области юриспруденции, умен и, видимо, провел много времени за подготовкой этого документа, штудируя европейские конституции. Впрочем, я не правовед. Саша, как ты отнесешься к тому, что я это Кавелину покажу? Или его ученику — Чичерину?

— Первый — друг Герцена, второй — автор «Колокола».

— Критик «Колокола», — уточнила Мадам Мишель. — И посвятил себя изучению конституционного права.

— Хорошо. Только чтобы дальше это никуда не пошло.

— Я была бы счастлива видеть автора на моих четвергах. Он, надеюсь, на свободе?

— Ты очень проницательна…

— Он этого не заслужил. Он ведь не распространял её списках?

— Нет. Прислал лично мне, прямо с гауптвахты.

— Дуэль?

— Нет, слава Богу! Но дерзость необыкновенная.

— Извинится. Давай я с ним поговорю.

— Уже говорили. На четвергах. Это Саша. У него сначала нашли черновик. А потом он прислал это. До сих пор не могу поверить, что писал тринадцатилетний мальчик.

— Только гениальный тринадцатилетний мальчик. Моцарт написал свою первую оперу в 12 лет, а Виктор Гюго первую трагедию — в 14. Эварист Галуа был убит на дуэли в двадцать, но успел создать новый раздел математики: высшую алгебру, Наполеон в девять читал Руссо.

Я помню, как после его болезни Мария боялась, что он ложку держать не сможет, не то, что перо. И вот он делает удивительные успехи в математике, ночей не спит и перечитывает гору книг, чтобы написать конституцию, а ты его на гауптвахту.

— А что с ним делать? В угол ставить поздно. Сладкого лишить? Да он рассмеется мне в лицо, судя по тому, как он голодал ради своего Склифосовского. И сейчас пишет, что страшна не несвобода, а то, что я его не понимаю.

— Значит, так и есть. Ведет себя как отличный подданный.

— Как бунтовщик он себя ведет! Это означает: я презираю все ваши кары, ничего не боюсь и ничего вы со мной не сделаете. Он своеволен до безобразия!

— Может быть, просто с ним надо как-то иначе? В чем его своеволие?

— Во всем! Переписка с Герценом, курс «Запрещенные шедевры русской литературы» для Никсы, чтение Радищева, изучение медицины, над которым все смеются! Наконец, эта конституция.

— Понятно. Великому князю изучать медицину не пристало? Как принцессе зоологию. Когда я начала переписку с Жоржем Кювье — все смеялись. Не пристало великому царю встать за токарный станок. А теперь вы токарный станок в учебной комнате детей держите. Вы спрашиваете, что тебе делать с твоим сыном? Обнять, расцеловать и поблагодарить Бога за то, что у тебя такой сын.

Оставшись одна, Елена Павловна вынула из ящика письменного стола пухлое письмо и перечитала еще раз: идеальный почерк без единой ошибки и безупречный французский ненаглядного внучатого племянника Никсы…

«Любезная Елена Павловна!

Посылаю Вам сочинение моего брата. Понимаю, что трудно поверить, что это Сашка писал. Но он очень изменился после болезни, словно стал на десять лет старше и в десять раз умнее. И я был свидетелем этой перемены.

К сожалению, менее упрямым, прямым и резким Саша не стал. И до сих пор говорит все, что думает там, где надо бы дипломатично промолчать. Так что он навлек на себя гнев Папа́ за сущую безделицу и угодил на гауптвахту. Папа́ уже собирался его простить, понимая, что поступил слишком сурово, когда у Сашки хватило ума послать ему вот это, прямо с гауптвахты.

Мне он отдал черновик, когда я пришел его навестить. Прочитайте, Елена Павловна. Мне очень интересно Ваше мнение. На мой взгляд, документ весьма радикальный, я там со многим не согласен, но нельзя не отметить широкую эрудицию и ясный ум автора. Саша смог и меня удивить.

Я прошу у вас посредничества в разговоре с отцом. К сожалению, наших с Мама́ просьб о прощении Сашки, Папа́ слушать не хочет, а брат отказывается просить пощады.

Надеюсь на Ваш ум, обаяние и благородство сердца.

Ваш Никса».

Елена Павловна поручила переписать конституцию еще в двух экземплярах своей гофмейстерине Эдите Федоровне Роден и послать Кавелину и Чичерину.

Пошёл четвертый день Сашиного заключения.

К обеду он дочитал Исайю.

«Князья твои — законопреступники и сообщники воров» — Герцен отдыхает.

Несмотря на крутые пассажи, трудный текст от окружающей действительности отвлекал плохо. Да и не приближал никак к свободе.

Так что после очередных щей, хлеба и кваса Саша снова взял перо.

«Ваше Императорское Величество! — не мудрствуя лукаво, начал он. — У меня много технический идей, которые могли бы помочь России. Думаю, я имею право говорить об этом после того, что продемонстрировал академик Якоби.

Это далеко не все.

До меня доходили слухи, что нам приходиться покупать в Америке военные секреты. Может быть, не придется больше покупать.

Но есть одно «но». Пытаясь воплотить свои идеи, я понял, что время невозможно обмануть больше, чем на 2-3 года. Максимум, на 5-10 лет. Я зачастую знаю «что», но не знаю «как». И даже, если знаю «как» на современном уровне развития промышленности это просто невозможно.