Царь нигилистов 3 (СИ) - Волховский Олег - Страница 42

— А инвеститура?

— Что?

— Ну, феод. В смысле вотчина. В смысле поместье.

— Сашка! Убью!

Этна извергалась всю ночь. Багровый факел горел на ее широком конусе, и дым стелился по склону.

Несколько дней назад российский паровой фрегат "Рюрик" бросил якорь у берегов Сицилии.

Великий князь Константин Николаевич вышел на палубу и всю ночь наблюдал за редким природным явлением.

Утром погода была чудная. Ясное небо отражалось в гладком зеркальном море. Тихо, не ветерка. Кто бы мог подумать, что январь. Двенадцать градусов тепла.

Санни была очень мила, солнце играло на рыжих волосах, и отлично сидело новое платье для прогулок. Рядом с ней дети: Никола и семилетняя Олюшка. Первый смотрит на берег с восхищением и любопытством, вторая — серьезно и сосредоточенно.

Николе скоро девять. Второго февраля. Надо будет пригласить гардемаринов, его товарищей и устроить для него маленький фейерверк.

Сын очень красив и смышлен. Правда своенравен и проказлив.

Константин Николаевич живо вспомнил, как в детстве на одном собрании у мама́ отодвинул стул у привставшего шталмейстера Ивана Матвеевича Толстого, и тот рухнул на пол. Воспитатели адмирал Литке с помощником, бывшим декабристом Лутковским, вынудили юного князя признаться отцу, так что императору пришлось извиняться перед потерпевшим за то, что плохо воспитал сына.

После этого с великим князем несколько дней никто не разговаривал, его не выпускали из комнат, и обедать приходилось в одиночестве, даже без камердинера.

Честно говоря, этот Толстой был надменным до смешного, так что в обществе его прозвали «Павлин Матвеевич», и Константин Николаевич его не жаловал.

Но за тот эпизод со стулом было стыдно до сих пор. Глядя на Николу, великий князь думал, что этот разбойник тоже способен на подобные шалости, как бы не пришлось извиняться.

Чтобы добраться до Италии, полевропы проехали на чугунке. Здесь ходили по горам, посещали монастыри, смотрели на берегу статуи и пещеры, делали визиты, осматривали корабли. Жинка держалась молодцом, даже в море.

Хочется доехать до Иерусалима, ступить на святую землю, вдохнуть воздух, которым дышал сам Господь, его апостолы и пророки.

Интересно, Саша разрешит? Старший Саша, брат, император.

Племянника Константин Николаевич про себя называл «Сашкой».

Пришло известие, что в Мессину пришел новый линейный корабль «Синоп», так что решили его навестить. Хотели идти под парусами, но из-за мертвого штиля пришлось разводить пары.

Пришли туда в половине одиннадцатого и встали на якорь подле «Синопа». После завтрака Константин Николаевич отправился на корабль, осматривал его во всех подробностях и нашел очень красивым. Построенный из необработанного дуба, он еще не был оснащен ни двигателем, ни пушками, чтобы не нарушить позорный договор о демилитаризации Черного моря. «Синоп» шел на Балтику, что получить и паровую машину, и орудия.

Там, на «Синопе», Константин Николаевич увидел шлюпку, плывущую с берега к кораблю. В шлюпке — офицер. Зеленая русская форма с аксельбантами. Барашковая шапка с гербом. Фельдъегерь из Питера. Очевидно письма из дома.

Нарочный поднялся на борт и с поклоном вручил письмо Великому князю.

Толстое от Саши. От государя.

Великий князь вернулся на «Рюрик», в свою каюту, и вскрыл конверт.

Погода испортилась, пошел мелкий дождик. Все стало серым: и море, и горы, и небо над горами. Чтобы читать, пришлось зажечь свечу.

В конверте было очень милое письмо от Саши о семейных делах и политике. Честно говоря, Константин Николаевич радовался каждому письму.

Накануне отъезда государь нередко упрекал в том, что в реформаторских замыслах своих Константин Николаевич «был слишком пылок» и «говорил лишнее перед людьми, перед которыми не следовало бы говорить».

Как-то Саша слишком легко отпустил его в путешествие. Уж не переменился ли к младшему брату?

Основной объем конверту придавал пространный документ под названием: «Конституция Российской Империи, 1859».

«Что ты об этом думаешь? — спрашивал Саша. — Я пока не хочу называть имя автора, чтобы это никак не повлияло на твой ответ».

Константин Николаевич прочитал, потом еще раз с карандашиком. Да! Кто тут пылок!

Сунул прочитать своему секретарю Александру Головнину.

— Что ты об этом думаешь? — спросил великий князь.

— Если бы не почерк, я бы решил, что у этого проекта тот же автор, который у нас в «Морском сборнике» подписывается «А.А.»

— Да, почерк не племянника, — согласился великий князь. — Слишком хорош.

Личного секретаря Саша старший не держал, но вполне мог поручить переписать какому-нибудь адъютанту.

— Но набор идей тот же, — заметил Константин Николаевич. — Даже для меня чересчур. И трудно поверить, что писал мальчик, которому нет четырнадцати.

— Остальные его проекты примерно на том же уровне, — заметил Головнин.

Где сейчас находится младший Саша, великий князь знал. Сначала он получил телеграмму от сестры Мэри, дочка которой Женя была в племянника по-детски влюблена и теперь места себе не находила.

Мэри была снисходительна: «Девочки в этом возрасте часто выбирают, в кого бы влюбиться, искренне считают, что действительно влюблены, но это не более, чем игра».

Потом весть повторила Елена Павловна в коротком письме. Мадам Мишель считала, что Саша старший к Саше младшему слишком строг.

Однако в своем письме к Константину Николаевичу государь вообще не упомянул историю с гауптвахтой. Но зато прислал конституцию.

Погода улучшилась, выглянуло солнце.

— Пойдем прогуляемся, — предложил великий князь. — Мне надо это обдумать.

Санни терпеть не могла эти прогулки мужа со своим секретарем, вплоть до скандалов и истерик. Но что поделать! При всем своем ужасном очаровании, жинка была не тем человеком, с которым можно обсуждать конституции.

Надо будет вечером что-нибудь сыграть с ней в четыре руки. Например, из Шуберта.

Сели в шлюпку, прокатились по гавани.

— Очень радикально, конечно, — сказал Головнин.

— Это для нас, — заметил великий князь. — Герцен бы счел консервативной.

— Да, скорее либеральная, чем социалистическая. Хотя права женщин.

Женское равноправие, конечно, социалистическая идея. Николая Константинович прекрасно представлял на избирательном участке Мама́, Елену Павловну, сестру Олли, в пять лет писавшую и читавшую на трех языках, ныне принцессу Вюртемберга, Мэри и Сашину Марию. Да и Санни представлял, но очень сомневался в благотворности результата.

На берегу великого князя никто не узнал и тотчас к богатым иностранцам пристали двое местных с предложениями приятно провести время в не самом изысканном обществе.

Но было совершенно не до того.

На корабль вернулись часам к шести. Вечером Константин Николаевич играл на виолончели, это помогало ему собраться с мыслями.

За ответ сел только на следующее утро, когда «Рюрик» пришел в Палермо.

«Любезнейший Саша! — начал он. — Спасибо Тебе за Твое милое письмо и приложение к нему. Тебе это из Третьего отделения передали?

Автор — отчаянный молодой человек, он явно держал перед собой американскую конституцию и конституцию Франции образца 1791 года, когда они еще пытались сохранить власть короля. И старательно пытался переделать в более монархическом духе. Но из-за его якобинских убеждений получалось плохо.

Ты заметил, что он дает женщинам избирательные права? До этого даже Кавелин не додумался.

Всеобщее равное избирательное право, независимо от пола, расы, национальности, вероисповедания и отношения к религии. То есть атеистам он тоже права дает. Причем это для него само собой разумеется, в отличие от образовательного ценза. Заметил, что он пишет в примечании? Что все цензы — это, конечно, плохо, но куда же нам деться с нашим уровнем грамотности? Необразованная часть избирателей потянет страну назад. Вот будет у нас всеобщее обязательное хотя бы начальное образование — тогда все цензы исчезнут сами собой. А пока — эта нехорошая временная мера.