Царь нигилистов 3 (СИ) - Волховский Олег - Страница 10

Я не хочу этого взрыва. Верю, что и вы не хотите.

А что за история со студентами из Харьковского университета?

Вы с папа́ трактуете ее совершенно по-разному. Папа́ говорит, что студенты были исключены за пьяный дебош. Если это так, что же в этом несправедливого?

Надеюсь на Вашу скромность, мне бы не хотелось, чтобы это письмо потом где-нибудь всплыло.

Надеюсь, вы не оставите его без ответа.

Если бы я жил с Вами на соседней улице, в Лондоне, в любом распространении моего текста, и даже в его публикации, не было бы беды. Но я в России, что несколько меняет дело.

Я бы не хотел окончательно портить отношения с моим отцом, которого безмерно уважаю, несмотря ни на что.

Как бы ни были умеренны его реформы, они лучше, чем их отсутствие.

Ваш Вел. Кн. Александр Александрович.

P.S. Извините, что пишу без «ятей» и «еров». Я считаю, что реформа русской орфографии давно назрела, так что это для меня как «Карфаген должен быть разрушен!» Понимаю, что это не самый важный вопрос сейчас в России, но сложности правописания только вредят просвещению.

P.P.S. Если Вам неприятно или неудобно читать без «ятей» — говорите. Буду писать с «ятями», я уже знаю, где они должны быть».

Подписываться ли своим именем? С таким оппонентом, как Александр Иванович, лучше быть честным и прямым.

Саша запечатал конверт, надписал: «Герцену Александру Ивановичу». И вложил в другой конверт, адресованный Тургеневу вместе с запиской: «Уважаемый Иван Сергеевич! Спасибо за ваши «Записки охотника». Ваши описания великолепны, а истории героев трогают до глубины души. Не могли бы вы передать адресату мое второе письмо?»

И отправил с лакеем к Елене Павловне, приложив еще одну записку: «Любезная тетушка! Не могли бы вы передать мое письмо адресату, желательно с оказией, минуя официальную почту?»

— Он, — сказал Николай Платонович Огарев. — Тот же автор. Ни с кем ни спутаешь. Легкий стиль, эрудиция, короткие фразы, очень короткие абзацы, отдельные строки вообще без абзацев. Больше никто так не пишет.

— Потому что это против правил, — заметил Александр Иванович Герцен.

— Он не стесняет себя правилами, — усмехнулся Огарев.

— Да, тот же, что писал для «Морского сборника», — кивнул Герцен. — Проект патентного ведомства, рассказ про японцев и несколько переводов с английского в том же стиле. Тот, кто подписывается «А.А.» Но в то, что автору тринадцать с половиной лет, мне до сих пор трудно поверить.

— Пишет взрослый человек… — задумчиво проговорил Огарев.

— Елена Павловна? — поинтересовался Герцен. — Константин Николаевич? Оба в соавторстве? Оба в соавторстве с привлечением Кавелина? Странно, что люди, которые за всю жизнь ничего не написали, вдруг за три месяца выдали несколько довольно качественных текстов. При этом на Кавелина совершенно не похоже.

— Да, — кивнул Николай Платонович. — Ни на кого не похоже.

— Что мы имеем? — продолжил Герцен. — Статьи и письма человека, явно очень осведомленного о происходящем в семье императора. Возможно, члена семьи. Очень начитанного. Явно знающего несколько языков, судя по числу заимствований. Испытывающего прямо-таки верноподданнический пиетет перед императором. Похоже, искренний. При этом либерала, и довольно радикального. И в писаниях этих ровно то, что говорит малолетний князь Александр Александрович буквально на каждом углу. Кто, если не он? Как бы нам не хотелось усомниться в появлении гения в царской семье.

Огарев открыл крышку рояля и стал наигрывать «Трубача».

— Он это приписал какому-то Щербакову, провинциальному дворянину, выпускнику Историко-филологического факультета Московского университета. Про которого, правда, больше ничего не известно.

И напел:

— Знай, все победят только лишь честь и свобода! Да, только они, а все остальное — не в счет.

— «Я ни от кого, ни от чего не завишу. Встань, делай, как я, ни от кого не завись!», — усмехнулся Александр Иванович. — Интересно, а ему не влетело за эту песню?

— Список передали через Тургенева от Якова Ламберта, — сказал Огарев. — Может, еще не дошло до Александра Николаевича. Интересно знает ли наш корреспондент собственные стихи?

— А вот мы у него и спросим, — сказал Герцен и взял лист бумаги.

— Попроси тексты песен, ноты и аккорды, — подсказал Огарев.

— Кстати, он на публикацию напрашивается, ты заметил?

— Предложи под псевдонимом.

«Ваше Императорское Высочество! — начал Герцен. — Спасибо за письмо. Разумеется, без Вашего позволения, мы ничего печатать не будем, но можем предложить Вам публиковаться у нас под псевдонимом. Хотя статьи нам были бы более интересны, чем просто переписка. Например, Ваше мнение об «Уложении» 1845 года и как оно соотносится с Вашими взглядами, которые Вы излагали летом в гостиной Вашей матушки. Мне кажется к ним больше бы подошел кодекс Наполеона, чем кодекс Николая Первого, который Вас так восхищает.

14 декабря погибло вовсе не 5 человек, более тысячи были расстреляны картечью на Сенатской площади и из пушек на Невском льду. Столь уважаемый Вами Николай Павлович вошел во власть по залитой кровью брусчатке.

Ночью на Неве было сделано множество прорубей, куда вместе с погибшими опустили раненых, не разбирая повстанцы это или солдаты правительственных войск.

Так что Вы ошибаетесь относительно числа жертв.

Да, казнены были пятеро, а сколько погибло на каторге в Нерчинских рудниках от невыносимых условий заключения вы посчитали?

А тех, кто были до смерти забиты шпицрутенами в правление столь уважаемого Вами императора? Шпицрутены как соотносятся с Вашими убеждениями?

Легенда о том, что Николай Первый усмирил холерный бунт только словом, приказав собравшимся преклонить колени и устыдив бунтовщиков — увы, только легенда. Народ разогнали нагайками прежде, чем император въехал в город.

А вернулся он потому, что трон под ним зашатался. Страх потерять власть оказался сильнее страха холеры.

И в чем итог правления Вашего деда? За тридцать лет он так и не освободил крестьян и в конце концов проиграл войну.

Во взглядах на образование мы с Вами совпадаем, Ваше Высочество. Свобода должна быть в его основе. Только незачем учиться убивать.

Подлинная история харьковских студентов очень простая.

В Харькове есть губернатор Лужин и есть князь Салтыков. И Салтыков женат на дочери Лужина. Дворня первого бесчинствует, и все ей сходит с рук, потому что ее бесчинства покрывает дворня второго — то есть полиция.

Однажды вечером дворня князя напала на студентов, отчего вышла драка, на шум которой вышел сам Салтыков.

Полиция явилась на помощь, студентов захватили и без суда отправили с конвоем к атаману Хомутову на Дон, потому что они были казаки.

Товарищи их явились к брату вашего Зиновьева, прося разобрать дело как следует законным порядком; Зиновьев нагрубил студентам и отказал им в просьбе. Тогда 280 человек подали просьбу об увольнении. При этом значительное число студентов — люди бедные, для которых вопрос об окончании университетского курса — вопрос о куске хлеба. Так что «Честь им и слава!»

Посланных с конвоем студентов воротили, вероятно опасаясь последствий такого самовольного распоряжения. Наши корреспонденты писали нам в «Колокол», что «бумага, по которой они были посланы, составлена задним числом и что студентов обвиняли совсем в ином деле».

Вот и судите, кто здесь прав, Ваше Высочество.

Извините, а какое произведение Михаила Лунина Вы цитируете? Нет ли у Вас его списка?

Будьте осторожнее в Ваших письмах, и у меня, и у Огарева есть опыт ссылки или ареста за слишком вольные мысли, высказанные в личной переписке.