Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 81

— Будь у нас порох, мы еще и зимой бы здесь рвали, со льда, — сказал Морошка. — Надо попробовать массовые выбросы. Одним зарядом — кубометров сто.

— И далеко отбросит?

— Думаю, метра на четыре.

— Мне один наш разговор вспомнился, — подал голос Кисляев. — Ходили мы однажды в Погорюй, а был у нас один чудак. Теперь его нет.

— Здесь я, — признался Уваров.

— А-а, ты здесь? Тем лучше! — продолжал Кисляев. — Вот наш Коля-Николай и давай ныть: дело наше временное, невидное, никто о нем и знать-то не будет. Так говорилось, да? А что вышло, слыхал? Открыт новый метод. Может, о нем заговорят на всех реках. Невидное дело, оно как зернышко в земле.

— Ну, хорошо, — согласился Уваров. — Вот поедет наш прораб к ученым, сделает научный доклад. И сам станет, может быть, ученым. А мы? Как таскали ящики, так и таскать? Да я профессию потеряю!

— Одну потеряешь, другую найдешь, — вмешался в спор друзей Завьялов. — Вот закончите прорезь, отдохнете — и на курсы. К весне будете подводниками-взрывниками. Теперь их потребуется нам много.

— Ну, какая это профессия! — возразил Уваров. — Поработаешь годок-другой — и опять меняй.

— Зачем?

— Работы не будет.

— Работы на Ангаре — непочатый край. Разработаете шиверы — порты надо делать на морях.

— Есть у меня одна мечта, — заговорил Арсений, улыбаясь мягко, как улыбаются во сне. — Сразиться с Ангарой на Мурском пороге. — Он обернулся к Завьялову. — Как он там?

— Шумит и клокочет.

— Там в самом русле — большие камни, — пояснил Морошка, обращаясь к друзьям. — Особенно один, громадный валунище. Огибаешь его — и сердце холодеет. Зажмуриться охота.

Кисляев положил перед ним блокнот:

— Нарисуй-ка…

— Вот так камень лежит, вот так струя его омывает… — Арсений быстро набросал карту порога. — Подступиться к нему невозможно. Он почти выглядывает из воды. Со спаровки заряд нельзя положить. Как его разбить, не придумаю.

— А если плавучий заряд пустить? — спросил Кисляев. — Вроде нашего?

— Струей сбивать будет.

— Сообразить, чтобы не сбивало!

— Уже загорелся! — воскликнул Уваров.

— Как хотите, ребятушки, а меня что-то манит на Мурский, — сказал Кисляев, переглядываясь с однополчанами. — Доделаем прорезь на Буйной — и я туда. Очень заманчиво.

— Так, нас уже двое, — отметил Арсений.

— Чего там, считай уж всех! — воскликнул Уваров.

— Меня не считай, — сказал Славка.

— К маме?

— Не к маме, а домой, — поправил Славка. — Мне в армию пора. Отслужу, а там видно будет.

— Наливаю еще, подставляй, — объявил Завьялов и, когда чашки были наполнены, неожиданно поднялся с места. — Что ж, выходит, за будущее сражение с Ангарой на Мурском пороге? Так, а?

Все разом поднялись, зашумели, собираясь выпить, но тут перед столом появилась Варенька со своей чашкой.

— Налейте уж и мне-ка, — сказала она смущенно. — И мне-ка побывать там охота.

И только Геля стояла молча у окна…

Прорабская быстро опустела. Все повалили на берег. Приблизясь к двери комнатушки Арсения, Геля произнесла тихонько:

— Пора и мне…

Геле показалось, что Морошка не очень-то удивился ее словам, но все же лицо его дрогнуло, а лоб, как всегда в тяжелые для него минуты, заблестел от пота. И вдруг в больших глазах Морошки отразилось такое страдание, будто его ударили ножом под самое сердце.

— Присядьте, — попросила его Геля. — Вы еще больны.

Ему было так тяжко, что он сразу же послушался и сел за свой стол.

— Как все хорошо вышло, — продолжала Геля. — Теперь я спокойна. Могу ехать, а то и не знала, что делать. Стыдно было оставлять вас в беде.

Арсений хмурился, стиснув зубы и свесив над столом взлохмаченный чуб. Он с недоумением вслушивался в ее слова, — они казались непонятными и совсем ненужными не только сейчас, но и никогда. Потом он запоздало вздрогнул, как от неожиданного гудка на реке, и вскинул на Гелю растерянный взгляд.

— Да неужто мать так напугала? — заговорил он возбужденно и напористо, как случалось с ним лишь в особые, тревожные минуты. — Я еще раз говорю: сгоряча она уехала, сгоряча, а теперь — я знаю — уже не находит себе места! Глядишь, вот-вот и прибежит… — Он внезапно притих и попросил: — Не вини мать. Ее понять надо.

— А я и не виню ее, и понимаю, — ответила Геля, с горечью видя, как страдает Морошка. — Ей и больно и досадно. Не меня она ждала. Только ведь, Арсений Иванович, я еще до ее приезда надумала.

— Когда же? — так и выпалил Морошка.

— А сначала-то еще в Железново…

— Да с чего?

— Ну, тогда-то мне показалось — все кончено…

Арсений опять хотел что-то выпалить во весь голос, но сдержался и, поднявшись у стола, некоторое время всматривался в лицо Гели с обидой и укоризной.

— Глупая ты девчонка, — заговорил он затем, но уже тихо, сдержанно, с печалью. — Как ты могла так думать? Кому же не верила? Себе? Или мне?

— И себе и вам верила, — призналась Геля.

— Однако плохо верила!

— Может быть…

— А теперь и совсем разуверилась? — спросил Арсений, стараясь по выражению ее лица и взгляда догадаться, что таится у нее на уме. — Так ведь понимать надо?

— И совсем не так, — возразила Геля. — Теперь я еще больше и себе и вам верю. И ничто меня не пугает. Вот пришли вы ко мне, когда я лежала у Марьянихи, и все мои сомнения исчезли. Навсегда.

— И все-таки опять надумала? Чудно!

— Да, опять, — ответила Геля мягко и спокойно, осторожно призывая к спокойствию и Морошку. — Так само собой выходит. Сейчас мне надо побыть одной. Совсем одной. Сейчас мне только о нем и думается. Какой он будет? Каким вырастет? — она улыбнулась, вероятно довольная своей смелостью. — Вот стану я матерью…

— Молчи, теперь я все понимаю, — досадуя на себя, хмурясь, прервал ее Морошка. — Что ж, тогда в добрый час!

— Да, мне пора, — спохватилась Геля и, глянув на черный камень в золотистых крапинках, неожиданно спросила: — Неужели все дно Ангары вот такое, а?

— На Буйной — все.

— Как звездная ночь в августе, — подивилась Геля задумчиво. — Отдайте мне, Арсений Иваныч, этот камень, а?

— Возьми, но ведь тяжесть…

— Довезу!

И когда Геля коснулась камня, Арсений на прощание прикрыл ее маленькую руку своей большой, грубой ладонью.

…Провожать Гелю вышли все, кто еще оставался на Буйной. Внезапный ее отъезд для всех был таинственным, необъяснимым событием, тем более что ничто не говорило о каком-нибудь разладе с Морошкой. Нет, все видели: они, как и прежде, любят друг друга, и разлука для них очень тягостна. И оттого, что поступок Гели был совершенно непонятен, все были подавлены и угрюмо молчаливы. И только девочки-сестрички, не отходившие от Гели ни на шаг, со слезами на глазах уговаривали ее не уезжать. Она наклонялась к ним и успокаивала их шепотом. Девочки кивали головами, соглашаясь, а через минуту опять начинали дергать за полы куртки.

Арсений поддерживал Гелю за руку, когда она поднималась по трапу на самоходку Завьялова, и забрел в реку выше колен. С борта самоходки Геля нагнулась к нему и что-то сказала, может быть, всего лишь одно слово…

Геля долго не уходила с кормы самоходки. Арсений поднял плачущих сестричек с земли, и они невесело махали ей платочками. Вскоре все провожающие разбрелись с берега, а он все стоял и стоял на одном месте, держа на руках чужих детей и задумчиво всматриваясь в речную даль…

Нижняя Ангара — Москва

1961—1969

notes

Примечания

1

Ши́вера — так в Сибири называют порожистый, мелководный участок реки с быстрым течением, где русло пересекается подводной скальной грядой.