Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 65

— Что с нею? Говори!

И тут для Обманки все стало яснее ясного: несмотря ни на что, Морошка остается Морошкой. Совсем недавно она говорила ему, что не верит в его любовь. Это и было ее заветной искоркой. Теперь она погасла…

— Да говори же! — взревел Морошка.

— Чего ты ошалел-то? — ответила Обманка оскорбленно, сквозь слезы, отбрасывая его руки. — Тебе и не надо все знать. Не мужское это дело.

Для Арсения оказалось достаточным и осторожного намека. Совсем теряясь, он потребовал:

— Где она? Где?

— У Марьянихи.

— Она больна?

— Да не баси ты, кругом же люди, — даже забеспокоилась Обманка, хотя ей было и не до того, чтобы заниматься Морошкой. — Ничего с нею не случилось, я тебе верно говорю. Только ты ее сегодня не тревожь. Так она просила. Сама. Пусть успокоится, передохнет, соберется с мыслями. А ты, как освободишься, зайди ко мне.

То единственное чувство, какое владело теперь Арсением, нельзя было назвать ни ревностью, ни досадой, ни болью обманутого человека, но в нем было все: и ревность, и досада, и боль, и еще очень многое, что вызывает неимоверные страдания.

Он не думал о своих отношениях с Гелей в будущем. Его заботило лишь ее состояние: знал, что она сейчас страдает…

Но что же произошло с Обманкой? Сгоряча Арсений не мог разглядеть. Кажется, она принимала, к тому же совершенно искреннее, живое участие в судьбе Гели? Загадочно. Загадочнее быть не может. Но ведь Обманка такая и есть, от нее всего жди.

Он несмело переступил порог ее каюты.

— Да ты не бойся! — выкрикнула Обманка нетерпеливо и с презрительной нотой. — Не собираюсь я вешаться тебе на шею, слышишь? Довольно. Проживу одна. — Но, знать, нелегко ей было смириться с этой мыслью, оттого-то и сейчас, высказав ее Морошке, она замешкалась на некоторое время, пока не справилась с душившим ее комком в горле. — Хотя — не скрою — все последние дни только и думала о тебе. Глупо, конечно. Да все люди, должно быть, так устроены: и не на что надеяться, а все тешат себя надеждой. Но сейчас я, если хочешь знать, уже смирилась. Только что. У меня ведь все вот так — круто…

— Ну и славно, — скупо порадовался Арсений.

— Тебе славно, а мне не очень-то, — просто, чистосердечно призналась Обманка, останавливаясь перед Морошкой. — Хотя так мне, дуре, и надо.

— Зачем позвала-то? — томясь загадочностью приглашения Обманки, спросил Морошка.

— Попрощаться захотела…

— Ты разве уезжаешь?

— Пока нет.

— Зачем же нам прощаться?

— Время настало… — Затаенно, с печальной задумчивостью, какой никогда и не водилось-то за нею, всмотрелась Обманка в посеревшее, измученное лицо Морошки. — Увидела я сейчас на берегу, что стало сегодня с тобою, и поняла: крепко, на всю жизнь, у тебя заметано. И ты всегда будешь верен себе. Ну, я тут же и решила… — Она вдруг порывисто обняла Морошку и поцеловала в губы. — Прощай. И не поминай лихом. Непутевая — еще не пропащая…

Арсений не испытал никакой неловкости от внезапного порыва Обманки. И перед тем как уйти, долго, прощально, с добрым сердцем глядел ей в глаза.

X

У Родыгина были все основания рассчитывать, что сегодня на Буйной самый разгар гужовки. О чем же было разговаривать с прорабом по рации? Расспрашивать, кто сильнее всех напился? Сколько случилось драк? Доходило ли дело до поножовщины? Нет, сегодня нечего было тратить время на пустые разговоры. Сегодня надо было, причем без всякого предупреждения, самому нагрянуть в прорабство. И не одному, понятно…

До сих пор Родыгин считал, что ему нечего делать на Буйной. Он знал по сводкам, что дела там идут хорошо, даже очень хорошо, и выжидал, когда там резко изменится вся обстановка. Ему было давно известно, какое это ужасное бедствие — гужовки, как они расстраивают и дела и жизнь в прорабствах. Именно поэтому он заранее и решил, что появится в прорабстве лишь во время гужовки, неизбежной после очередной получки, и не один, а непременно с горным инспектором. Пусть Морошка и его хваленые взрывники предстанут перед Волоховым в самом наихудшем свете. Можно не сомневаться, что дотошный инспектор легко найдет в прорабстве уйму фактов, убийственных для Морошки.

И вот, дождавшись заветного дня, Родыгин живо засобирался в путь. Страшновато было, правда, показываться среди очумевших от спиртного людей, но что поделаешь? Нельзя и упускать такой момент.

Утром к нему на квартиру, по предварительному уговору, заявился Виталий Сергеевич Волохов, с которым он познакомился в свою городскую бытность, незадолго до того, как его новому приятелю за какие-то неблаговидные дела пришлось распрощаться с трестом и довольствоваться весьма скромной должностью горного инспектора на Ангаре. За два года одинокой, скитальческой и запойной жизни от прежнего элегантного Волохова не осталось ничего. Это был весьма неказистый на вид человек в затрепанной брезентовой куртке, похожий на геолога, только что вызволенного из беды, состарившийся, небритый, с изможденным от пьянства лицом и навсегда осоловевшим взглядом.

Нелегкая участь была у этого бедняги…

Инспектор Волохов был наделен большой властью. В его обязанность входило строжайшее наблюдение за взрывными работами, которые велись не только на ангарских шиверах, но и на многих приисках и горных разработках в обширном районе — поболее иного европейского государства. Он постоянно колесил по своим владениям и всюду выискивал различные нарушения, допускаемые при хранении ВВ — взрывчатых веществ — и производстве взрывов. Обнаружив нарушения, он обязан был составлять соответствующие акты. В этом, собственно, и заключалась суть его государственной службы.

Но в местах, где зачастую допускались грубейшие нарушения техники безопасности, Волохова всегда встречали весьма радушно, угощали водкой и редкостной таежной снедью, охотно одалживали деньги, если случалась нужда, а она, как назло, случалась довольно часто. Вполне понятно, что он не мог составлять там акты. Он мог составлять их, как получалось само собой, только в тех местах, где его не любили и даже презирали. Но, к сожалению, случаи нарушений здесь были очень редкими и мелкими. Короче говоря, здесь не к чему было придираться, да и опасно, можно напороться на большой скандал. Вот и вертись, и соображай, и выгадывай…

При первой встрече на Ангаре, быстро захмелев, Волохов спросил:

— Ты, кажется, не рад нашей встрече? Извини, может быть, это и нетактично, но я рад. Как ни говори — коллеги, а теперь и друзья по несчастью.

— Ты ошибаешься, — ответил Родыгин. — Ситуация могла быть гораздо хуже.

— Да, считай, что тебе повезло. По крайней мере, можешь быть спокоен. Никаких гадостей против тебя не позволю.

В ту ночь Родыгин долго не мог уснуть, все думал о своей невезучей судьбе. Что его ожидает? Работы по реконструкции судового хода на Нижней Ангаре продлятся еще два года. А потом? Если загнали сюда, могут загнать и дальше: лиха беда начало. Впрочем, к тому времени Волохов окончательно сопьется и его прогонят, а на освобожденное место назначат находящегося не у дел некоего Родыгина. И тогда — на долгие годы жизнь таежного бродяги.

К удивлению Родыгина, Волохов оказался человеком твердого слова. За лето он не составил ни одного акта, который мог бы задеть его честь, и на все, что делается в прорабствах, равнодушно смотрел сквозь пальцы. Более того, по собственной задумке сочинил, а стилем он владел бойко, и отослал в трест несколько хвалебных донесений о Родыгине. Наконец, именно он, и никто другой, опять же без подсказки со стороны, дал восторженную информацию о взрывных работах на Нижней Ангаре, в которой своему другу и коллеге отводил главное место. Одним словом, в дни просветления, временно переходя со спиртного на клюквенную, Волохов немало потрудился над тем, чтобы всячески возвысить Родыгина как инженера и организатора. У Волохова была надежда, что тот в конце концов сам догадается, кто помогает ему возвратиться в город, и вспомнит при случае, что за добро надо платить добром.