Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 61

— Не поверит, — ответил Белявский.

— Где они у тебя оставались?

— А вон, в ящике стола.

Мерцалов подошел к столу, быстро выдернул и обшарил ящик…

— Их украли, а ты ничего и не знал, вернулся и лег спать. — Он уже прятал свечи в карман своей заморской куртки. — Ключи были у Сысоевны. Да они от всех кают одинаковы.

— Все равно не поверит! — чуть не крикнул Белявский, страдая оттого, что против своей воли становится соучастником преступного замысла. — И потом, вас поймают, и все станет известно.

— Плохо нас знаешь, — ответил Мерцалов. — Мы своих не продаем.

Из груди Белявского вырвался стон:

— И зачем вы это затеяли?

— Не страдай. Спи.

Не прощаясь, Мерцалов вышел из каюты. И тогда Белявский подумал, что страдать действительно нечего: пока Мерцалова поймают, пройдет несколько дней, но ни его, Белявского, ни Гели уже не будет на Буйной. Они будут далеко-далеко отсюда, так что пусть Мерцалов несет эти проклятые свечи.

VI

На рассвете, когда и горы и река были густо затуманены, Арсений обнаружил, что моторная лодка, на которой раньше ходил Белявский, исчезла со своего места. «Погнались за плавлавкой, — приуныл Морошка. — Нагонят. Она теперь в Погорюе. Значит, все-таки не миновать гужовки».

Встревоженный Морошка поднялся на брандвахту и тронул дверь каюты, где весь вечер гремели песни. Дверь, как он и ожидал, оказалась незапертой на крюк. Но тут же Арсению пришлось в недоумении замереть на пороге: укутавшись одеялами, нагулявшаяся вольница спала крепким зоревым сном. Пожав плечами, Арсений отступил назад и прикрыл дверь. «Кто же тогда?» — начал он гадать, вышагивая вдоль борта брандвахты и поглядывая на занавешенные окна. Обойдя корму, он вышел на правый борт, обращенный к берегу, постучал в одно окно. Немедленно послышался скрип сетки железной кровати и шлепанье босых ног. Выглянув из двери в одной майке и трусах, Сергей Кисляев задвигал кустистыми выгоревшими бровями и поторопил:

— Скорее, не гляди так…

— Вы когда легли? — спросил Арсений.

— Да уж под утро, — ответил Кисляев. — Все ходили по берегу, поглядывали. Все тихо было. Забуянили двое с земснаряда, так мы их живо эвакуировали… Ну, а как зарядил дождь — разошлись по каютам. И завалились спать, конечно. А что произошло?

— Лодку проспали.

— Угнали?! Но как же без свечей?

— Умеючи все можно.

— Это они, гады, угнали. За спиртом. Все-таки угнали! — загорячился Кисляев. — Значит, как только мы под утро уснули… Обожди, но где же они достали свечи?

— Они спят, как младенцы, — вздохнув, сообщил Морошка.

— Спят?! А кто же тогда? Может, матросы с земснаряда? Но зачем им чужую лодку брать? Рисково. Можно получить по шее.

— Оденься, сходим к Вареньке, — предложил Арсений. — Может, она что-нибудь знает…

И хотя Кисляев был очень озадачен случившимся, он по привычке, установившейся в кругу однополчан, не смог, раз выдался случай, удержаться от шутки:

— Боишься один ходить по женским каютам, да еще на зорьке? Со свидетелем надо?

— У тебя не язык, а ботало.

— Тяжела ты, шапка Мономаха!

— Что-то веселый ты нынче, а? Может, угостили? А ну, дыхни…

Они постучали в дверь каюты, где жила Варенька. Никакого отклика, хотя известно было, что повариха спит чутко, как белка, и всегда по первому зову бросается к двери. Тишина в ее каюте показалась странной, и Морошка вполголоса позвал:

— Варенька!

— Зови погромче, — посоветовал Кисляев. — Пригульнула, должно быть, ночью, вот и дрыхнет.

Но Морошка толкнул дверь молча.

— И не закрылась, — смеясь, сказал Кисляев.

Переступив порог, Арсений не сразу поверил своим глазам: каюта Вареньки была совершенно пустой — ни самой поварихи, ни ее вещей, ни той горы консервов, что она закупила в плавлавке.

— С шиком собрались, — едва переведя дух, проговорил Морошка. — На материк задумали махнуть, однако.

— Но кто же? Кто? — выкрикнул Кисляев. — Если те спят, то и не знаю, на кого еще подумать? Пошли по каютам!

Подняли всех рабочих, живущих на брандвахте. Все были на месте. И никто не слышал ночью никакого шума.

— Давай тех разбудим, — предложил Кисляев.

Зайдя в каюту, где жили Мерцалов и его приятели, Кисляев направился к ближайшей койке и сорвал со спящего одеяло.

— Вот те на! — крикнул он и бросился стаскивать одеяла с других кроватей. — Ты гляди-ка, гляди!

На кроватях в самых невероятных позах спали пьяным мертвецким сном трое матросов с земснаряда, попавшие в каюту вольницы через минуту после того, как ухватили по бутылке спирта.

— Потеха, — без всякого восторга выговорил Морошка. — Как в кино.

Матросы смутно помнили, как они оказались в гостях на брандвахте, и плохо соображали, что произошло. Им дали по кружке холодной воды. Слегка опохмелясь, они начали растирать ладонями помятые лица, продирать глаза и оглядываться более осмысленно.

— Чего вы… ни свет ни заря?

— А где эти… москвичи-то?

Арсений Морошка успел уже оглядеть всю каюту — никаких вещей, принадлежавших беглецам, в ней не было. Тоже отведав холодной водицы, он спросил матросов:

— У вас где деньги-то?

Медлительно, все еще борясь с сонливостью, матросы начали ощупывать, а потом и выворачивать карманы.

— Точно, — отметил Кисляев.

Рабочие, собравшиеся толпою у дверей, заговорили со смехом:

— Выворачивайте получше, авось на самом дне…

— Плакали ваши денежки!

— Зато погуляли…

— А вы погодите смеяться, — остановил их Морошка. — Осмотрите-ка лучше свои карманы да вещички.

Через минуту в соседней каюте раздались крики. Морошка и Кисляев бросились туда. На своей кровати метался Славка Роговцев…

— Я их в рюкзак спрятал, понимаете? — выкрикивал он сквозь слезы. — А когда ходил с ребятами сторожить склад, их и украли. Рюкзак, вон он, на гвозде висел.

— Развесил тут! — попрекнул его Кисляев. — С собой надо было носить.

— А я думал?

— Вот и плохо…

— Мне домой надо, — всхлипывая, пояснил Славка. — А как я скажу, куда деньги дел? Писал, что зарабатываю хорошо. Значит, врал, да? Или продул дорогой?

— Обожди, не реви, — сказал ему Морошка и мягко и строго, как умел говорить только он один на Буйной. — Сколько у тебя было?

Арсений вытащил из внутреннего кармана куртки записную книжку, в которой хранил деньги на мелкие расходы, отсчитал пять новеньких, непомятых десяток и положил их на табурет у кровати Славки:

— Вот так-то, брат…

Не успел он оглянуться, а Сергей Кисляев уже отсчитал свой пай, равный прорабскому, а за ним вытащили кошельки и все однополчане.

— Ну, что вы, что вы! — запротестовал Славка, отмахиваясь рукой. — Я не возьму, не возьму…

— Ты не дури, — одернул его Кисляев. — Как ты не возьмешь? От своих-то друзей? И потом, кто виноват, что у тебя деньги украли? Мы. Только мы.

Прибежал с деньгами и Володя Полетаев, но Морошка, загораживая ему путь локтем, сказал:

— Тут хватит и без твоих. Как раз триста. А тебе деньги тоже нужны. Не богач. — И приказал Славке: — Бери деньги да иди ополосни лицо.

С минуту, облокотясь на перила, Арсений смотрел на зеленый, дымящийся речной поток, омывающий борт брандвахты. Вот и настал конец его мучениям. Но все-таки, конечно, непорядок, что они сбежали, не взяв расчета и угнав лодку, очень нужную для работы.

— Да где же они свечи достали? — заговорил опять Кисляев, вставший у перил рядом. — Не у Белявского, а?

— У него.

— Пойдем, разбудим!

— Один схожу, — ответил Морошка, не зная, какой может оказаться эта новая встреча с человеком, все еще стоявшим на его пути, и потому побаиваясь присутствия даже друзей…

Топот ног и голоса на брандвахте разбудили Бориса Белявского. Он вскочил, оделся и стал ждать прораба. Он был уверен, что тот заявится к нему непременно. Заслышав наконец-то шаги поблизости от каюты, Белявский приоткрыл дверь и, вроде бы не успев узнать, кто перед ним, спросил недовольным голосом: