Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович - Страница 31

— Что же порешили? — спросила она, покряхтев с досады. — На березе-то?

— А у нас все уже давно решено, — ответила Геля без запинки и с веселой живостью.

— Вон какие новости!

— Недоглядели вы…

— Как же теперь? Где, допустим, проживать-то будешь?

— А там, в прорабской.

Сысоевна даже слегка взомлела оттого, с какой легкостью и смелостью говорила Геля о своих отношениях с Морошкой, и поспешила осудить ее:

— Скоро же ты решила.

— А чего тут раздумывать!

— Ну, а с бывшим как? Ты даже и не спросишь о нем?

— Надеюсь, живой?

— Страдает. Здорово страдает.

— Утешили бы…

— Тьфу, бесстыдница!

И все же Сысоевна, не показывая виду, осталась вполне довольной разговором с Гелей: как-никак, а ей удалось-таки выведать, что Геля собирается жить в прорабской. С этой новостью надо было немедленно бежать к Обманке — и вот тогда-то события наверняка забурлят с новой силой.

— Можно идти? — с издевкой спросила Геля.

— И норовиста же ты, девонька!

В своей каюте Геля, будто спасаясь от погони, торопливо закрылась на крюк и, с усилием переводя дух, прислушиваясь, надолго прижалась ухом к двери. Она едва сдерживала лихорадочный озноб. Пока Сысоевна проходила мимо, у Гели закоченели на крюке руки. Остановись Сысоевна у ее каюты — и у Гели, вероятно, разорвалось бы от страха сердце. И только когда шаги Сысоевны затихли на корме, она с облегчением вздохнула всей грудью. «Да провалиться бы тебе, бесстыжая образина! — подумалось ей. — Отсох бы у тебя язык!»

И хотя самая страшная схватка, какая могла случиться сегодня, по мысли Гели, с большим трудом, но была выиграна, Геля была недовольна собой. Ей стыдно было вспомнить, с какой наигранной развязностью она держалась перед ненавистной Сысоевной. Даже и в естественном страхе перед этой настырной бабой Геля не находила оправдания своей развязности. Ведь дело касалось ее отношений с Морошкой, и здесь, она понимала, грешно заниматься любой игрой.

Но Геля была недовольна не только тем, как держалась перед Сысоевной. Хуже того: все, что говорилось ею в состоянии крайнего возбуждения, с одним желанием отразить натиск Сысоевны, — все было гадко и пошло. А вот о том, что она собирается жить в прорабской, и совсем дурно. Гелю очень пугало, что она вгорячах так опрометчиво открылась перед Сысоевной. «Ой, дура я, дура! И зачем сказала? Вроде похвасталась! — пожурила она себя и забеспокоилась. — Надо сейчас же уходить отсюда! Пока не поздно…»

Она бросилась собирать свои вещи, но в дверь постучали. Прислушалась с широко раскрытыми глазами, а когда стук повторился, спросила чуть слышно:

— Кто?

Геля не сомневалась, что за дверью — Борис Белявский. Лицо ее сделалось бледным и строгим. Но за дверью послышался голос Обманки, и у нее отлегло от сердца.

И все же появление Обманки удивило Гелю.

Первые две недели жизни на Буйной Геля, от природы совсем не дикая, дичилась всех людей. По этой причине она и осталась в неведении относительно связи Арсения с Обманкой, о которой уже поговаривали в прорабстве, особенно женщины. Потом Обманка, поссорясь с Морошкой, уехала в свою партию, проводившую работы на шивере Глухой, и разговоры о ней утихли. Так Геля ничего и не узнала.

За те две недели Геля и Обманка ни разу не разговорились. Встретятся, обменяются взглядами да шуточками — и каждая своей дорогой. Почему-то не могли они сойтись легко, дружески, как обычно сходятся в тайге девушки. После же возвращения Обманки Геле еще и не довелось встретиться с нею с глазу на глаз. Поэтому-то Геля и удивилась, увидев Обманку на пороге своей каюты. «Зачем она? — подумалось Геле. — Может, за иголкой?» Она не допускала мысли, что Обманка позволит себе устраивать допросы, как Сысоевна, и потому была спокойна и приветлива. Более того, она ожидала, что Обманка чем-нибудь даже отвлечет ее от невеселых раздумий.

— Я не помешала? — заговорила Обманка, переступая порожек каюты, с той игривой улыбочкой, какая не сходила с ее лица в это утро.

— Ой, да что ты, входи! — встрепенулась Геля, обманутая улыбочкой неожиданной гостьи.

— Ты собираешься куда-то?

— Ой, да так я…

— Чего же застеснялась?

Она разговаривала с Гелей с тем сознанием превосходства, какое давалось ей не только преимуществом старшинства по годам, но и той манерой, какую она усвоила себе с утра, еще в разговоре с Морошкой, для демонстрации своей уверенности в победе. Даже донос Сысоевны, с которым уборщица приходила к ней несколько минут назад, не поколебал ее уверенности. Наоборот, встреча с Гелей теперь обещала быть особенно забавной, и Обманка, втайне посмеивалась над глупой девчонкой, уже наслаждалась близостью и беспощадностью своей расправы.

— Тебе что-нибудь надо, да? — поспешила спросить Геля, в замешательстве не подумав, что это обидит гостью.

— Да нет, я поболтать зашла, — ответила Обманка, присаживаясь у маленького столика перед окном. — Работы пока нет. Тоска…

Геля потупилась, теряясь в догадках и еще более удивляясь приходу гостьи.

— Да ты не бойся, я расспрашивать не буду, я не Сысоевна, — сказала Обманка, заметив, как Геля насторожилась. — Наоборот, я о себе хочу рассказать. С кем же мне еще поделиться-то здесь? Не будешь ведь открывать душу Сысоевне. Она тут же наплюет, как в помойное ведро.

— А что у тебя? — осторожно спросила Геля.

— Да то же, что и у тебя.

— Разошлись?

— Поссорилась.

— Я разошлась, — поторопилась уточнить Геля. — Я навсегда, — добавила она для полной ясности: пусть Обманка не считает, что у них — одна беда.

— Поссорилась и уехала, — пропуская мимо ушей слова Гели, продолжала Обманка. — И думала — навсегда. А вот теперь оказалось, что не могу без него, хоть ложись да помирай.

Ничего не зная о жизни Обманки, Геля решила, что та выходила замуж в своей изыскательской партии, на шивере Глухой, а когда поссорилась с мужем — уехала от него на Буйную. И здесь-то ей открылось, что она не может жить без покинутого мужа.

— И долго вы жили?

— Не дольше, чем ты.

— Из-за чего же поссорились?

— Показалось, что не сошлись во взглядах на жизнь, никак не меньше! — ответила Обманка, играючи покачивая голой ногой в туфельке и с горечью посмеиваясь над собой. — Как случилось у нас это самое — он давай звать меня в загс. Так привязался — отбою не было. На коленях ползал, умолял, а я не хотела…

У Гели остановились и расширились глаза.

— А почему?

— Да так, не хотела.

— Но ведь любила!

— Любила, да не очень, — легко призналась Обманка. — Боялась, что скоро надоест. А вот пожила без него — и влюбилась по уши, как дура. Знаешь, это часто случается, когда влюбляются как следует только в разлуке.

— И я любила, и тоже замуж не хотела, — невольно, поверив в доверительность Обманки, призналась Геля, но тут же поправилась: — Хотя что я болтаю? Мне ведь только казалось, что я люблю. Вот как у меня было!

— Почему же тебе казалось, что любишь?

— Значит, так бывает.

— Да, с нами все бывает, — согласилась Обманка. — И разлюбишь, и опять полюбишь.

— Да нет, я не разлюбила, — возразила Геля, заметив, что Обманка без конца твердит о девичьих ошибках, и желая еще раз подчеркнуть несхожесть своей судьбы с ее судьбой. — Я просто поняла, что не люблю. Поняла, да поздно. Хотя лучше поздно…

— Можно и полюбить, раз так вышло, — сказала Обманка, откровенно намекая на то, что ошибка Гели стоит ей слишком дорого.

— Да никогда! — вспыхнув, воскликнула Геля. — Никогда!

— А я вот полюбила, раз так вышло.

— Да ты с ума сошла?

— Но ведь он у меня первый, — скорбно произнесла Обманка, полуприкрывая глаза. — Этого не забыть.

Чуткое ухо Гели все же уловило фальшь ее тона, и Геля, враз теряя интерес к судьбе Обманки, спросила уже суховато, с надеждой поскорее закончить странный разговор с незваной гостьей:

— Как же теперь?

— У меня дела похуже твоих, — словоохотливо ответила Обманка. — Твой куда лучше моего. Твой вон как гонится за тобой! Значит, любит. Может, и грубо, как медведь, а любит. Это ценить надо. Сейчас не очень-то любовь в моде. А мой… Приезжаю, а он, паразит, морду от меня воротит. Обиделся, видишь ли, что уехала. У них, у парней, знаешь, какое самолюбие? Не у всех, конечно, а у многих. Обидится — и поминай как звали.