Дядя самых честных правил 2 (СИ) - Горбов Александр Михайлович - Страница 27

Я встал, протянул ему открытую ладонь. После секундного колебания, Шереметев тоже поднялся и скрепил слова рукопожатием.

— Марья Алексевна, — граф поклонился, — вынужден покинуть вас. Дела ждать не могут, да и вы уже утомились моим обществом.

Он поцеловал руку княгине и вдруг обернулся:

— Ах да, чуть не забыл, — Шереметев вытащил свёрнутую вчетверо бумагу и протянул мне. — Это вексель на десять тысяч рублей. Я обещал Шарцбергу закрыть тяжбу с вами и выполняю его решение. Надеюсь, вы распорядитесь деньгами с умом.

Мы тоже не стали задерживаться — есть после такого напряжённого обмена мнениями не хотелось. Да и Марья Алексевна выглядела крайне усталой. Она тяжело опёрлась на мою руку и очень медленно пошла к экипажу.

— А ты думал, в моём возрасте Талант легко призвать? — криво усмехнулась княгиня. — Я такой фокус чаще, чем раз в месяц, сделать не могу.

— Как же так? Ведь у вас такая сила.

— Чем больше сила, тем сложнее позвать. Будешь в моих летах, сам увидишь.

Она с кряхтением забралась в карету, села и со вздохом откинулась на подушки.

— Я думала, вы ресторан разнесёте.

— Простите, не хотел до этого доводить.

— Пустое, Костя, пустое. Рада, что всё так хорошо закончилось. Хотя с какой стороны посмотреть.

— Есть плохая сторона?

— А ты разве не понял? — она подняла бровь. — Вас кто-то пытался стравить. Очень умно, между прочим, тонко и хитро.

— Это я заметил. Только неясно, ради чего. Я, вроде бы, не успел ещё врагов завести, чтобы ради меня затевать столь сложную интригу.

— Кто знает, — княгиня кивнула, — может, и враги Шереметева тебя использовали. Хотя они и у тебя могут быть.

— Откуда, Марья Алексевна? Я, по большому счёту, только приехал в Россию. И полугода не прошло. Сидел в имении, никуда не выезжал, ни с кем не виделся.

— А зачем тебе их лично заводить? Они тебе могли по наследству достаться от Василия Фёдоровича. Знаешь, скольким людям он жизнь попортил? Сколько крови ещё в прошлое царство из знатных родов выпил? Его в ссылку матушка-императрица не только за личную неприязнь отправила.

Такой вариант я не рассматривал. Наследственные враги? Хорошенькое дело. С учётом, что я не знаю, кто это может быть.

Княгиня будто прочитала мои мысли и подсказала:

— Поищи в бумагах Василия Фёдоровича. Вдруг там найдутся какие-нибудь подсказки.

Я кивнул в ответ и задумался. Очень сомневаюсь, что дядя оставил мне прямые указания на давних недругов. Так что придётся удвоить бдительность и стать осторожнее. А при случае ещё копнуть — какое отношение к этому имеет князь Голицын. Он ведь тоже участвовал, послав ко мне Боброва? Надо разбираться, где прячутся в этой истории концы и как их распутать.

Уехать домой не получилось и на следующий день. Во-первых, я обналичил вексель в банке. Деньги мне понадобятся, и желательно держать их при себе в виде золота. А во-вторых, ко мне приехал Белинский и попросил переговорить без свидетелей.

— Я был у Судьи, узнал все подробности дела и не хочу оставаться у вас в долгу, — заявил он и начал рассказывать без предисловий: — Этот человек, который хотел вас убить, приехал неделю назад. Сказал, что вы пригласили Вадима Шереметева для беседы и подло убили его в спину. А его отец не стал мстить, так как вы под защитой Голицыных. Он попросил друзей Вадима, и меня в том числе, встать на защиту его чести.

— И вы вызвали меня на дуэль.

Белинский кивнул.

— Кто он? Как представился?

— Он хотел сохранить инкогнито.

— И вы поверили незнакомцу?!

— С ним было письмо от моего знакомого из Петербурга, я не увидел повода не доверять.

— От кого было письмо?

Белинский вздохнул и протянул мне бумагу.

— Там есть подпись. А теперь разрешите откланяться.

— Спасибо, Василий Григорьевич.

— Не надо благодарить, — он сердито поморщился, — это был долг чести, не больше. Мы всё равно останемся врагами, Константин Платонович. Однажды я отплачу вам за “канделябры” сполна.

Белинский церемонно раскланялся и вышел. А я уважительно кивнул ему вслед. Люблю принципиальных людей! А ещё это мой первый личный враг, а не дядино наследство. Пожалуй, я даже расстроюсь, если его застрелят раньше, чем мы снова сойдёмся в поединке.

Марья Алексевна не хотела нас отпускать. Нет, на словах она желала хорошей дороги, звала приехать на осенний бал, просила Александру обязательно писать письма, по-матерински поцеловала меня в лоб и с ехидцей погрозила испанке пальцем. Но было заметно — старая княгиня была бы рада, если бы у нашего экипажа отвалились колёса. А ещё лучше, чтобы Злобино и вовсе провалилось под землю, чтобы некуда было ехать. Думаю, она легко бы это организовала со своим Талантом, но удержала себя в руках и только помахала нам вслед платочком. А наша компания покатилась по ухабистым муромским дорогам обратно в имение.

Первым меня встретил Мурзилка. Стоило выйти из экипажа во дворе усадьбы, как из дома с громким мявом вылетел рыжий подобрыш.

— Мяу!

Он подлетел ко мне — хвост трубой, глаза бешеные, уши прижаты. Не останавливаясь, кот быстро полез вверх по одежде. Я даже опомниться не успел, как он добрался до плеча, обнял лапами за шею и ткнулся мокрым носом мне в ухо.

Трррр! Трррр! Трррр! Мурзилка громко заурчал и потёрся мордой.

Навстречу ему выбрался Анубис. Он, оказывается, тоже был рад видеть рыжую зверюгу и накрыл кошака потоками эфира. В ответ тот заурчал ещё сильнее.

А из дома к нам бежала Настасья Филипповна.

— Костенька! Приехал! А я-то уж переживала, где вы есть, не случилось ли чего. Хоть бы письмо прислал!

— Оно бы шло дольше, чем мы вернулись.

— Петьку бы отправил, — проворчала ключница. — Вон какую ряху наел, не переломился бы.

Бобров этот выпад не услышал, а Настасья Филипповна переключилась на рассказ о делах поместья.

— У нас всё хорошо: сено заготовили; дёготь от Добрятниковых привезли; мастерскую строють, заканчивать собираются; Лаврентий Палыч приболел слегка, но я его чаем с малиновым вареньем отпоила; Мурзилка твой крыс в амбаре повывел; старосты приходили, спрашивали, сеять ли озимые на барщине.

— О, кстати! А мы их сеем?

Ключница пожала плечами.

— Василий Фёдорович последнее время хозяйством не занимался, сам понимаешь. А Лаврентий Палыч обычно приказывал, чтобы сеяли, но в этот раз тебя решил дождаться.

— На наших полях обязательно будем. Не знаете, сами крестьяне для себя их сеют?

— Костя, это тебе к Лаврентию Палычу, я таким не интересовалась.

— Спрошу, — я кивнул. — Отправьте кого-нибудь за Прохором в мастерскую, мне надо с ним кое-что обсудить. Что там со школой?

— Ой, такой смешной твой учитель — вместе с Кузьмой за детишками ездит. С родителями ругается, если не отпускают. Я как-то зашла в школу, так дети сидят, рты раскрыли и слушают, что он им рассказывает.

— Молодец. Удачно я его с собой взял.

— Костя, — перешла Настасья Филипповна на шёпот, — а что ты с Танькой сделал? Ходит, будто дворянка какая, голову вона как держит.

— Это всё княгиня Марья Алексевна, у которой мы останавливались. Ей Таня чем-то приглянулась.

— Княгиня? Долгорукова? — в голосе Настасьи Филипповны появился холодок, — Тогда понятно, видно её руку. Ничего, исправим девку.

— Не надо, мне так больше нравится.

Она с удивлением на меня посмотрела и покачала головой.

— Твоё дело, конечно, но я такого не одобряю. Нельзя девкам волю давать, чтобы нос задирали.

Я рассмеялся.

— Ничего, с Таней я как-нибудь справлюсь.

После обеда я занялся делами усадьбы. Первым делом позвал в кабинет кузнеца Прохора и выложил на стол чертежи.