Курсант: назад в СССР 6 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 30

— Ты, Павел Алексеевич, новокаина не жалей, — я с тревогой смотрел на его манипуляции. — Вколи побольше, для надежности. И спасибо, что согласился. Про убрать тебя — то шутка была, не обижайся. Для мотивации, так сказать…

Я закусил марлевую турунду, как необъезженный конь удила, и зажмурился. Чертов шубник придавил к дивану меня своей тушей, ни вздохнуть, ни пошевелиться. Погодин где-то рядом тоже вцепился в мою здоровую руку. Я чувствовал, как дрожат и потеют его ладони на моей коже.

— Ну приступим, — проговорил Мытько. — Сейчас я сделаю укол. Будет немного больно.

Тут же мою руку пронзило, будто бы как минимум копье воткнули. Адская боль отдала во все тело.

— И это, по-твоему, немного больно? — возмутился я, но вместо слов из-за турунды раздалось «бу-бу-бу». Естественно, меня никто не расслышал. Приняв мычание за сопротивление, сотоварищи навалились еще сильнее на мою многострадальную тушку.

Зубы мои впились в тряпичный валик, прокусив его насквозь. Эх… “Надо было деревяшку закусывать” — мелькнула в голове последняя мысль, и я вырубился от нестерпимой боли и подкатившей слабости, чувствуя, как в рану лезет стальной скальпель.

Очнулся я, словно после того, как по мне проехал бульдозер и каток в придачу. Лежал на диване с рукой, замотанной настоящими бинтами, а не тряпьем. Надо мной навис чей-то силуэт.

— Слава Богу! — выдохнул он голосом Погодина. — Живой!

— Что ему будет? — раздался рядом голос Мытько. — Кость не задета, магистральные сосуды тоже. Рану я прочистил, дренаж поставил, швы наложил.

— Спасибо, Павел Алексеевич, — еле выдавил я, с трудом вспоминая нужное имя, собственный голос показался чужим и мертвым.

Больше никогда не буду оперироваться без анестезии. Уж лучше сразу сдохнуть. Наверное…

— Это еще не все, — назидательно проговорил хирург, потрогав мой лоб. — Антибиотики и витамины, что я написал, обязательно принимать.

— Ну, таблетки-то я могу поглотать, — попытался изобразить я улыбку.

— Какие таблетки? — всплеснул руками Мытько. — Инъекции, батенька, только инъекции. В кровь чтобы прямиком попадали.

— Уколы не уважаю, — я не удержался и поморщился, будто зажевал целый лимон. — Как-то с детства у меня с ними не заладилось…

— Ого, — удивился врач. — Знаменитый Петров, который изловил Новоульяновского душителя, боится уколов? Сказал бы мне кто другой — не поверил бы…

— Ну, и хорошо, — улыбнулся я. — И ты никому не говори. У каждого свои слабости. Кто-то вообще тараканов и мышей боится.

— Тараканов? — Погодин поежился. — А здесь есть тараканы?

— Вы на мою квартиру не наговаривайте! — возмутился шубник. — Нет здесь никаких тараканов, ни мышей нет, ни лягушек.

— Да я просто спросил, — оправдывался Федя, пожав миролюбиво плечами, он повернулся к доктору. — Лекарства я куплю, а вот кто ставить эти уколы будет?

— Кто-кто? Придется мне приходить, — проворчал Мытько. — Повязку и дренаж еще менять каждый день. Так что, Петров, соткой не обойдешься.

— А ты за деньги не переживай, Павел Алексеевич, — я повернул голову к Погодину. — Федя, выдай Гиппократу положенную зарплату. В сто рублей для начала.

— Ага, — кивнул тот со вздохом, мысленно прощаясь с цветным телевизором, и полез в карман.

— И откуда же у доблестной милиции такие наличности при себе? — ехидно улыбнулся Мытько. — Трудовой народ обираете?

— Тебе ли переживать за нетрудовые доходы, Павел Алексеевич? — я тоже добавил ехидства в голос.

Насколько мог, потому что тянуло только выть на луну, как заправскому оборотню без всяких погон.

— Между прочим, у нас, врачей, зарплата еще меньше, чем у вас, — парировал хирург. — Вот и выкручиваемся, как можем.

— Да я на “Горизонт” копил! — возмутился Погодин. — С каждой получки откладывал… Мои это, кровные.

— Какая разница, откуда деньги? — уставился я на Мытько. — Бери сотку, и до свидания.

Тот на нашу пеструю компанию как-то странно смотрел, будто только что увидел.

— Разница есть, — неожиданно заявил врач. — Честные деньги не возьму.

— Во как… А где же мы тебе коррупционные возьмем? В час ночи?

— Значит, не нужно платы.

Тут я еще больше удивился:

— Как — не нужно? Ты же врач?

— Вот именно, — в глазах Мытько промелькнула какая-то непонятная тоска. — Привыкли нас всех под одну гребенку. А я, между прочим, сейчас честно живу. Не богато, зато спокойно… И пусть так и будет дальше.

Мытько меня удивлял все больше. Из заносчивого начальника-самодура, что раньше промышлял поборами с пациентов, он превратился вдруг в совестливого человека… Бред какой-то. Люди не меняются. Или все-таки иногда случается такое? Ладно, дальше посмотрим.

— Спасибо, конечно, — я протянул Мытько для рукопожатия левую руку. — Надеюсь, завтра придешь к перевязке?

— Да приду я, Петров, — буркнул хирург. — Обещал же… Все, откланиваюсь. А ты, Федор, увези меня домой.

На следующий день я проснулся, когда солнце уже стояло в зените.

— Ни хрена ты дрыхнуть, — вместо доброго утра сказал мне Медведев. — Обед уже…

— Слабость, сил много потерял. Скажи спасибо, что не сдох у тебя на хате, — поморщился я, пытаясь сесть на диван.

Пульсирующая при малейшем движении боль пронзала руку. Подкатил сушняк. Во рту металлический привкус.

— Принеси воды, — попросил я шубника.

— Я к тебе в сиделки не нанимался, — проворчал тот, но пошел на кухню и все же принес граненый стакан.

Я опустошил его в три-четыре глотка, залпом. Протянул обратно шубнику:

— Повтори, будь другом.

— Чёрти что! — прокряхтел тот и снова пошел за водой. — Андрей Викторович Медведев менту прислуживает! Сказал бы кто мне такое раньше, не поверил бы и в морду плюнул.

— Хорош брюзжать, — осадил я шубника. — Я добро не забываю…

— А на что мне твое добро? Я теперь вообще, скорее всего, в розыске за покушение на начальника УВД. Сафонов харю мою видел, разглядел, как я тебя сейчас. На улицу теперь носа нельзя показать.

— Не бзди, ты же вор, а не воришка. И не такие передряги повидал. Ничего страшного, что он тебя видел. Ну, составит, максимум, фоторобот, ну вывесят на доске информации, которую из любопытства только школьники читают.

Медведева я мог понять — ко мне тоже нет-нет, да и забегали мысли, а не зря ли я влез в эту кроличью нору. Но вида не должен показать ни за что, иначе всё полетит к чертям.

— А вдруг кто опознает меня? По этому самому фотороботу?

— Не опознает, потому он и называется субъективный портрет, раз составляется субъективно, с чужих слов. И вообще может в итоге совсем быть не схожим с оригиналом. А через месяц-другой и вовсе в памяти Сафонова морда твоя расплывется безликим пятном. Да и зарисовка твоей физиономии, уверен, особо ничего не даст.

— Это почему? — переспросил взломщик, будто даже оскорбился.

Я перевел дух и обстоятельно, как мог, ответил:

— Кем тебя представил Сафонов в полумраке коридора? Вот такой ты и будешь на криминалистическом портрете. Чем-то вроде мрачной версии Кощея бессмертного.

Я вспомнил, как в прошлой жизни много раз присутствовал при составлении фоторобота. Потерпевшие всегда описывали преступников в соответствии со своими чаяниями и страхами. В результате грабители и насильники получались кем-то вроде отмороженных средневковых ассасинов, с накинутыми на голову глубокими капюшонами и хищным прищуром пронзительных глаз. Потом, когда преступника этого удавалось изловить (не по портрету, конечно, хотя были и такие случаи), выяснялось полное несовпадение его морды лица с рисунком. В жизни это был с виду обычный парень, а не средневековый убийца с навыками черной магии и убийственным взглядом.

— Есть будешь? — вывел меня из воспоминаний шубник.

— Это можно, — я с трудом поднялся, поборов головокружение. — Сейчас только умоюсь.