Третий шанс (СИ) - Рябинина Татьяна - Страница 17

Поехали!

До зубной боли знакомая картина, смазанная мелким дождем: ангары, промзоны, кварталы городских окраин. И такой же знакомый унылый запах: смесь креозота от шпал, пыли и туалета. Девчонка стоит, уткнувшись лбом в стекло, о чем-то невесело думает. Рассматриваю ее исподтишка.

Маленькая, тощенькая. Потертые джинсы с блестючками по боковому шву, из-под короткой голубой ветровки выглядывает латунный пояс-цепочка. Мода с вещевого рынка. Тоска. Зато косища – толстая и длинная, почти до попы, перехвачена внизу черной махрушкой. И цвет такой необычный. Залипаю взглядом, пытаюсь вспомнить, как это называется. Пепельный, вот. Она чувствует, что я на нее смотрю, поворачивается, сердито хмурит тонкие брови.

Мама дорогая, вот это глаза! Огромные, серые. Как небо за окном.

- Билетики приготовили! – по коридору несется проводница с кожаной сумкой-раскладушкой.

Заходим в купе, отдаем билеты и деньги за постельное белье.

- За постелью в служебное купе.

Сервис на грани фантастики. Не СВ, все сами.

- Тебе принести? – спрашиваю соседку, набравшись наглости.

Она улыбается недоверчиво: ты серьезно, не шутишь?

- Да, спасибо.

Тут же влезает бабка:

- Мальчик, и нам принеси.

А «пожалуйста» вас говорить не учили?

Молча иду к проводнице, беру четыре комплекта. Интересно, а «спасибо» скажут?

Девчонка говорит, бабка нет. Вместо этого подталкивает меня к двери.

- Идите, детки, побудьте в коридоре пока.

Переглянувшись, выходим, за спиной клацает замок. Становимся у окна – у одного, но на расстоянии. Поймав короткий взгляд, иду ва-банк:

- Меня Дима зовут.

- Юля.

Выясняется, что едет она к бабушке под Белгород, отбывать такую же летнюю повинность. Общая беда сближает, завязывается разговор. Щелчок замка – поворачиваюсь, открываю дверь. Бабка с дедом уже застелились, переоделись и, похоже, собираются перекусить.

- А можно мы тоже постелем? – стараюсь быть предельно вежливым, но старая карга мгновенно распухает:

- А мы что, вам мешаем?

Дед молча вытаскивает ее в коридор. Правильный дед. И как только такие умудряются жениться на всяких ведьмах? Да еще и живут с ними триста лет?

Заправляю свою полку, а потом и Юлину. Она смотрит на меня круглыми глазами. Почувствуй себя героем, ничего особенного не сделав. Для меня это вообще плевое дело, опыт богатый.

- Спасибо, Дима.

Черт, звучит так, что по позвоночнику словно теплым пальцем проводят, сверху донизу. Прижав копчик. После этого разговор бежит уже бойчее. Кто, что, откуда. Юля охотно рассказывает о себе, я, как обычно, фильтрую базар. Нас с Ларкой с детства приучили к этому. Как говорит отец, язык до киллера доведет. Поэтому с незнакомыми людьми информацию дозирую на автомате. Отец? Работает по автоперевозкам. Мать – домохозяйка. Этого вполне достаточно. И совершенно ни к чему кому-то знать, что отец хозяин этой самой автотранспортной компании, а еще у него два мебельных комбината и сеть магазинов. Конечно, кому надо, и так узнает, но все равно чем меньше болтаешь, тем лучше.

Но есть и еще одна причина помалкивать. Юля говорит, что ее родители учителя, и мне не хочется никакой дистанции. Для меня ее нет, но как знать, вдруг появилась бы для нее? Пусть это простой дорожный треп, утром мы попрощаемся и никогда больше не увидимся, но это будет завтра. А сейчас мне с ней легко, как будто давно знакомы, и я не хочу это терять.

Сначала мы стоим лицом к окну и смотрим на бегущие столбы, деревья, дома. Потом все чаще поворачиваемся, чтобы обменяться короткими взглядами. А потом взгляды эти становятся все длиннее, они словно цепляются друг за друга, и отвести их все сложнее.

Я понимаю: происходит что-то странное. То, чего со мной никогда еще не было. Ее голос сплетается с перестуком колес, завораживает. Иногда я как будто уплываю куда-то, перестаю понимать, о чем она говорит, но это уже неважно. Киваю, что-то отвечаю, о чем-то рассказываю. Когда Юля улыбается, на одной ее щеке появляется ямочка. Только на одной – и я ловлю себя на том, что хочу дотронуться до нее. Заливает жаром, мелко дрожат пальцы. Стискиваю поручень, чтобы она не заметила.

Незаметно подкатывает обед.

- В ресторан пойдем? – спрашиваю и тут же обзываю себя кретином, заметив ее испуганное выражение. – Или чаю принести?

- Лучше чаю.

Чувствую себя рыцарем в золотых доспехах и на этой волне сгоняю деда с бабкой с належенных мест. Дед спокойно пересаживается в конец полки и читает газету. Бабка сидит, скрестив руки на груди и поджав губы, с таким видом, как будто ее смертельно оскорбили. О том, что я уступил им свою полку, давно забыто.

Приношу чай, достаю из собранного Светой пакета хавчик, которого хватило бы дня на три с избытком. Юля тоже вытаскивает какие-то пирожки, котлеты, помидоры. Едим, угощаем друг друга, но под пристальным недобрым взглядом кусок застревает в горле, поэтому стараемся закончить побыстрее и снова выходим в коридор.

Теперь я уже смотрю на нее, не отрываясь, вбирая, вжирая в себя каждую ее черточку. Она смеется – как колокольчик, и я готов на уши встать, из шкуры выпрыгнуть, лишь бы засмеялась снова, лишь бы улыбалась и смотрела на меня. Что в ней такого, что все вокруг словно в тумане, только она в фокусе, она одна? Встреть я ее на улице – прошел бы мимо, не заметил. Так почему сейчас знобит, словно начинается простуда?

Кажется, что поезд едет слишком быстро. Вот бы случилась какая-нибудь авария, чтобы он застрял. На день. Или даже на два. Но вагоны катятся себе, а время несется со свистом, как встречные составы, и солнце опускается все ниже.

А мы все говорим и говорим – о школе, одноклассниках и учителях. О музыке, фильмах, книгах. О кошках и собаках. О бабушках, к которым едем. Юля рассказывает о родителях и о сестре, о занятиях танцами, я – о волейболе. Жалуюсь, что не прошли в финал на России, а так получил бы кандидата в мастера. На ее лице непритворное восхищение, как будто рассказываю, что выиграл олимпийское золото. Словно внутри погладили бархатной варежкой – так приятно.

Поезд медленно подползает к перрону, останавливается. Квакает радиоголос, одновременно с ним вопит проводница:

- Стоянка три минуты.

Тетки выстроились шеренгой с вареной картошкой и пирожками, и только одна – неожиданно! – с сиренью в ведерке. Кому она нужна в поезде?

- Сирень, - удивленно говорит Юля. – Надо же, не отцвела еще. Люблю сирень.

Кажется, я даже не думаю. Раз – и уже в тамбуре.

- Эй, ты куда? – вопит проводница. – Отстанешь.

Ссыпаюсь по решетчатым ступенькам, лечу к тетке с сиренью, на бегу вытаскивая из кармана деньги. Сдача? Какая там сдача, поезд уже дернулся, пополз, пока еще медленно, но с места набирая ход. Догоняю, сжимая охапку, карабкаюсь обратно. Проводница ругается, протискиваюсь мимо нее, возвращаюсь к Юле, отдаю ей сирень – уже перезрелую, тронутую ржавчиной, пахнущую так, что кружится голова.

- Димка, ты с ума сошел! – она прячет лицо за букетом, глаза сияют. – А если бы не успел?

- Да ну, успел бы, - прямо раздуваюсь и чувствую себя всемогущим. – Не в наш вагон, так в другой. А даже если бы и нет? Позвонил бы отцу, чтобы встретил поезд и забрал вещи. А сам на следующем догнал бы.

- Круто! А я бы… не знаю. Села бы на землю и ревела.

- Да ладно, - осторожно дотрагиваюсь до ее руки и тут же отдергиваю. – Пошла бы… к начальнику станции - или куда там? Не бросили бы тебя умирать.

- А если бы сказали: «ну вот и догоняй по шпалам, овца»?

Начинаем хохотать, как два придурка. Останавливаемся, смотрим друг на друга – и опять заливаемся. Появляется проводница с большой стеклянной банкой, наполненной водой, молча протягивает мне, уходит, и мы снова фыркаем.

Захожу в купе, ставлю банку с сиренью на столик.

- Это еще что? – взвивается бабка. – Вонь от нее, дышать невозможно!

- Валя! – дед обрывает ее так резко, что она сразу съеживается вдвое и умолкает, только зыркает злобно.