Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей - Страница 33

— Графиня, Вы теряете лицо, — шепнул мне Аслан. — Или дайте ей в морду, или деритесь в поединке. Мы не допустим смертоубийства.

— С чего она взъелась? — прошипела я в ответ. — Ее спутник хватает меня за жопу, а виноватой в итоге остаюсь я?

Черкес пожал плечами.

Так как шпаг в самом деле ни у кого из нас не было, а предоставить свои палаши нашедшиеся офицеры категорически отказались (сударыня, вы друг друга поубиваете, а нам потом отвечать!), я извлекла свой терцероль, предложив герцогине стреляться. Вид пистоли несколько привел ее в чувство и разум, но не настолько, чтобы отказаться от дуэли. Сошлись, в конце концов, на ножах. Превращая поединок в фарс, я настояла на столовых приборах, которыми тяжело было бы зарезать и курицу. Забавно, но такое условие было принято.

Вот только радовать публику дракой двух женщин не пожелали уже обе стороны, поэтому мы вышли на задний двор, найдя место, где подсмотреть за схваткой было бы сложно. Андрей остался отгонять зевак, а Аслан взял на себя роль секунданта. У немки таковым стал ее спутник. Насторожило меня то, что он не проявлял никакого беспокойства и не пытался отговорить герцогиню от явно постыдного поединка. Хмель гулял в его голове, но стоял на ногах мужичок крепко, что-то объяснял по-немецки Луизе-Шарлотте весьма внятно.

Княгиня вновь сумела изумить меня. Аслан сказал свое «вай!», когда немка скинула жакет и попросила спутника снять ее корсет. Через несколько минут она предстала перед нами обнаженной по пояс.

— Рекомендую разоблачиться, графиня Болкошина! — надменно крикнула она мне.

— Зачем? — не поняла я.

— Когда я Вас проткну, ткань может попасть в рану и вызвать заражение.

Захотелось по-простецки сплюнуть. Кажется, безумие — второе имя герцогини Гогенлое-Лангенбургской.

Драться сговорились до первой крови или до признания одной из соперниц своего поражения. Причем я готова была сделать это прямо сейчас, но Аслан настаивал на дуэли, объясняя, что завтра весь Петербург будет знать о трусости русской графини. Мне, в общем-то, было все равно, но определенный смысл в словах черкеса был. Понятия не имею, что немецкая высокородная дворянка делает в российской столице, но фантазия у нее, наверняка, буйная, слухи поползут самые разные. О том, как Александра Болкошина унижалась, вымаливая прощение.

Конечно, отгородиться ото всех желающих понаблюдать за женской дуэлью, не удалось: в окнах виднелись лица многочисленных зрителей. Обнажаться перед ними я не собиралась, просто вертела в руке свой нож и ждала сигнала к началу. Неуместность происходящего выбивала из колеи.

— Ну, дамы, давайте что ли, если не хотите примириться, — сказал седоватый мужчина, выбранный в качестве распорядителя. — Бой!

Луиза-Шарлотта сорвалась с места, и стало понятно, что просто не будет. Мой изначальный план заключался в том, чтобы съездить этой безумной мегере по лицу, отправив ее оправляться от удара в грязи, однако движения немки оказались настолько стремительными, что я едва успела увернуться от первого укола. Промахнувшись, герцогиня в миг развернулась и снова бросилась на меня.

И тогда я увидела: соперница же освещенная! Ее талант раскрылся передо мной в полной мере. Госпожа Гогенлоэ-Лангенбургская сейчас озаряла сама себя, и это позволяло ей развивать невероятную скорость. О том, чтобы состязаться с ней в схватке, не могло идти и речи. Ситуация складывалась настолько паршивая, что на какое-то мгновение меня охватила паника.

А затем произошло то, что я уже от себя не ожидала. Обычно, если мне требовалось «погрузиться» в воспоминания, выделяя из охваченной за долю секунды картины самые подробные мелочи, надо было предельно сосредоточиться, отрешиться от всего мира. Сейчас же время словно замерло, Луиза-Шарлотта как будто застыла, причем туфли ее уже не касались земли. Жаль, при этом я почти не могла даже пошевелиться, ощущения были сродни тому, как если бы меня окунули в уваренный кисель или бочку с медом.

Зато разум герцогини предстал передо мной, как открытая книга. Привычно, но необычно легко я выцепила ее страхи, ухватившись за жуткую боязнь огня. Немка отчаянно боялась сгореть, фобия преследовала ее, проникая в сны. К этой ниточке цеплялось неистовое желание ни в коем случае не показаться слабой хоть кому-либо. И ненависть! Эта эмоция заполняла нутро Луизы-Шарлотты, не оставляя места ни любви, ни состраданию, ни жалости. Впору было бы посочувствовать молодой девушке, несущей в себе такой груз душевных переживаний.

Но для милосердия не было времени. Хотя ход событий почти остановился, но именно что почти: я видела, как нож медленно, но верно приближается к моей груди. Понять, как долго Свет будет помогать мне оставаться в таком странном состоянии, было невозможно, поэтому мешкать не следовало. Озарить страх огня, усилить ощущение собственной слабости и никчемности и общий «удар» по сознанию — все это было проделано за отпущенные секунды, и в этот миг мир вернулся к своему привычному состоянию.

Герцогиня сбилась с шага, на лице ее отразился ужас, наконец, она выронила нож и упала на колени. Я подошла, посмотрела на нее. Губы немки тряслись, вид она имела жалкий. Лицо стало бледным, и так не великая красота испарилась утренним туманом.

Мой нож коснулся шеи Луизы-Шарлотты.

— Признаю свое поражение, — тихо сказала она. Почти без акцента.

— Оденьтесь, герцогиня. Мы и так устроили неподобающее зрелище.

Немец набросил ей на плечи свой камзол и зло посмотрел на меня.

— Это бесчестно! — крикнул он. — Вы не сказали, что… Beleuchtete[2]!

Язык этот мне знаком плохо, но поняла.

— Герцогиня тоже не соизволила сообщить, что она освещенная, — ответила я с раздражением.

Девушка что-то пролаяла на немецком, и ее спутник не стал продолжать свои претензии.

— Помогите мне одеться, — попросила Луиза-Шарлотта.

Я забрала ее одежду и отвела в самый дальний угол, где принялась затягивать корсет. И как Танька это делает так споро…

— Ваш талант удивителен, — сказала герцогиня. — И страшен.

— Мой талант пробуждает Ваши страхи, никаких новых я не ворожу.

— Wie[3]?

— Новых страхов не насылаю. Вы боитесь огня.

Герцогиня очень хорошо говорила по-русски, но многие слова все же не понимала, поэтому я старалась найти простые фразы.

— Да… я из Германии. У нас к манихеям относятся… очень плохо.

— Я понимаю. Лютеране нас боятся, и костры…

— Я из Баварии, вокруг католики. Но все равно. Мою мать сожгли на костре. Я бежала сюда.

Странно. Я совсем не слышала об этой истории, как и о том, что в России живет герцогиня-освещенная. Да, князей в Германии слишком много, но такая сенсация должна была стать в обществе обсуждаемой темой.

— Мы жили в Твери под чужим именем. Сейчас переезжаем в Петербург. Благодарю.

— К Вашим услугам. Совет — держите свою необузданную ярость в стойле. Столичное общество многое прощает освещенным, но от этого нас не любят больше. Ваши поступки отразятся на всех. И передайте своему спутнику, что он долго не проживет, если будет распускать руки.

Луиза-Шарлотта скривилась, посмотрела на немца и кивнула.

— Мартин со мной с самого начала, он помог мне бежать. Но он невоспитан. Не благородный. Я воспитаю. Я пойду пить кофе. И Ваш счет я оплачу.

— Мой счет уже оплачен. Пойдете в зал, где каждый второй видел Вас полуголой?

— Мне плевать, — с внезапной яростью сказала герцогиня. — Что они мне!

И резко развернулась.

Вот в чем я не сомневалась, так это в том, что подругами нам точно не стать.

Ненависть оставляла шлейф за крепкой фигурой немки.

Ненависть цвета Тьмы.

— Это было необычно, — задумчиво сказал подошедший Аслан, глядя вслед удаляющейся герцогине. — Не хотел бы я оказаться Вашим врагом.

— Я так и не понял, что произошло, — добавил Андрей. — Ваша Светлость, показалось сначала, что разделает она Вас, нашинкует как капусту. Никогда не видел, чтобы так быстро двигались.