Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна - Страница 71

— Что-нибудь вкусненькое, — прошу я, и услышав мою просьбу, Марк расплывается в довольной улыбке.

— Я куплю все, что угодно, лишь бы ты это ела, — говорит он, уходя, и теперь моя очередь улыбаться.

С папой мы остаемся одни, и в таком соотношении присутствующих он становится увереннее. Садится на край кровати и спрашивает:

— Вера, почему ты не рассказывала мне о том, что случилось у вас с мамой на самом деле?

— Боялась, что ты мне не поверишь, — честно отвечаю я, — что решишь, будто это моя вина.

— Вера, как ты могла даже подумать о таком? Я же твой отец. Я бы голову оторвал этому… подонку.

Я лишь неопределенно жму плечами потому что мне нечего ответить.

— Вера, обещай мне: что бы не случилось, ты всегда поделишься со мной. А я обещаю, что всегда буду на твоей стороне! Договорились? — я с готовностью киваю.

Теперь пообещать нечто подобное не так уж тяжело.

— Хороший у тебя парень, — вдруг говорит папа, лукаво улыбаясь, — очень решительный. И, кажется, что очень любит тебя, — добавляет папа.

— И он так говорит, — отвечаю я.

— Знаешь, это очень видно со стороны. Его отношение к тебе, его жесты и сами поступки. Только вот никак не могу вспомнить, где же я его видел!

И второй раз эта фраза для меня звучит потрясающе смешно.

Вскоре возвращается и мама, но их с папой вызывает следователь, и они уходят. Приходит и Марк. Он приносит два огромных пакета — один с едой из какого-то кафе или ресторана, а второй со всевозможными вкусняшками. Когда он распаковывает еду, мне становится не по себе. Я хотела есть, даже очень, но стоило лишь представить, что мне придется употребить столько калорий, которые непременно осядут в моем теле, как аппетит пропадает.

— Я специально заказал еду в ресторане правильного питания, — видимо, заметив мое состояние, поясняет Марк, — здесь запеченная индейка и овощи.

Да, это звучит неплохо. Индейка — это ведь белое мясо, белок, к тому же запеченная. Овощи полезны и на них часто худеют.

— Это все мне? — спрашиваю, с ужасом глядя на несколько контейнеров.

— Конечно нет, — отвечает Марк, — есть еще я, и я очень голодный.

Мы устраиваемся, используя тумбочку в качестве импровизированного стола. Пробую блюдо с осторожностью, но мясо оказывается таким сочным и невероятно пряным, что желудок, впервые за последние пару дней почувствовав вкусную еду, отзывается неприличным ревом, явно требуя еще.

Марк тоже ест, но при этом непрерывно о чем-то рассказывает, а иногда берет в руки мою вилку, насаживает кусочек мяса или овощей и играючи заставляет меня съесть. Так или иначе, но мы доедаем все, что было в нашем распоряжении. А едва ко мне стучится чувство вины, за съеденное, как Марк неожиданно меня целует и намеренно делает это так, что я забываю обо всем на свете, лишь покорно отдаюсь во власть его губам. Он не предпринимает никаких серьезных действий, скорее играет со мной, как кот с мышкой, но все же его действия отвлекают от ненужных мыслей, и я расслабляюсь.

Немногим позже Марку кто-то звонит, он уходит на пару минут, а возвращается с мужчиной, которого представляет мне, как Павла Юрьевича — адвоката. Этот мужчина ровесник моему папе. Он статен и немного суров, обладает прекрасно поставленной речью и неисчерпаемым багажом знаний, который применяет, как только приходит следователь.

На фоне Павла Юрьевича он, конечно, немного проигрывает, но ведет себе, я бы скала, профессионально. Он записывает все мои показания, задает вопросы, и каждый раз, когда я запинаюсь, старается смягчить углы и осторожно уточняет интересующие его детали. Рассказывать это еще раз сложно. Воспоминания больно режут мое измученное сознание, но я упорно продолжаю рассказ, углубляясь в каждую деталь.

Все это время Марк стоит рядом и держит меня за руку. Не знаю, как бы справилась без его поддержки, но ощущая его полное доверие моим словам, я легче, чем могла бы себе представить, описываю все произошедшие события.

Я безгранично удивлена тому, что следователь не пытается перевернуть ситуацию и, скажем, повесить часть вины на меня. Записав все мои показания, зачитав их и дав на подпись, он говорит:

— Не беспокойтесь, Вера. Этот человек Вас больше не побеспокоит.

— Ты большая молодец, — шепчет Марк на ухо, пока следователь собирает свои вещи.

Когда он уходит, адвокат просит зайти маму с папой и объясняет им порядок наших действий, терпеливо отвечает на любые их вопросы и поясняет каждую спорную деталь.

— Статей тут набирается много, — заключает он в конце, — будем работать.

— Спасибо вам большое, — говорит папа, пожимая адвокату руку.

— На связи, — кивает он Марку.

Когда он уходит, мы вновь остаемся втроем, но время приемный часов заканчивается, и папа начинает торопить всех с уходом.

— Вера, мы придем завтра, — обещает он, — как только отпрошусь с работы.

— А я приеду уже с утра, — подхватывает Марк, целуя на прощание, а родители деликатно отворачиваются и делают вид, что чем-то заняты.

Когда все уходят, мама замедляется у самой двери, потом и вовсе останавливается, и подумав о чем-то с минуту, отступает назад в палату и медленно прикрывает дверь за всеми ушедшими.

— Что-то забыла? — спрашиваю я.

Она медленно, нерешительно подходит, придвигает стул и садиться возле меня. Ее действия мне не понятны, даже удивительны, но я терпеливо жду от нее объяснения.

— Вера, я хотела, — глядя куда-то в сторону, быстро начинает она, но осекается, даже дыхание, кажется, задерживает, а потом продолжает на выдохе, — я не знаю, как вести себя сейчас. Я в шоке от случившегося.

Я порываюсь огрызнуться, что в шоке от случившегося должна быть отнюдь не она, но мама, не замечая моего настроя, продолжает:

— И еще в большом шоке от того, что была такой слепой ко всему. Как я могла отвернуться от собственной дочери? Как получилось, что я встала на сторону чужого мужика? Я позволила тебе уехать жить в другой город, чтобы этот, — она осекается вновь, но быстро находит нужные слова, — это ничтожество оставалось рядом со мной. Я променяла тебя, — мама, наконец, переводит взгляд на меня, и я вижу, как ее глаза наполняются слезами, — променяла свою дочь. Я даже не знаю, могу ли теперь называться твоей матерью, ведь в тот самый момент, когда ты больше всего нуждалась в моей защите и поддержке, я тебе ее не дала.

— Ты не просто не дала, — звучит мой голос, который кажется совершенно незнакомым, — ты обвинила меня во лжи.

Господи, когда закончится этот день? Когда перестанет быть больно? Она ведь неосознанно бередит уже затягивающиеся раны, заставляя меня переживать все снова и снова. Казалось, что за сегодня я выплакала все, что могла, но предательские слезы опять наворачиваются на глаза и, переходя грань, тяжелыми каплями стекают по щекам.

— Я знаю, — отзывается мама и повторяет это еще раз, — меня не было рядом, когда ты нуждалась в заботе.

— Это все ерунда! — не выдержав, кричу я, — просто никому не нужная лирика! Я не маленькая девочка, и могу позаботится о себе сама! Разве я часто просила у тебя помощи и поддержки? Разве я когда-то пренебрегла твоим доверием? Но в тот момент, когда я просто просила поверить мне на слово, клялась, что не вру, ты предпочла встать на сторону своего хахаля. Чужого человека, которого привела к нам в дом, несмотря на то, что видела, что мы с ним не ладим!

— Я знаю! — отчаянно кричит мама, но мне ее едва ли жаль.

— Нет, ты не знаешь! Ты понятия не имеешь какого это — едва ли не быть изнасилованной в собственном доме, быть отвергнутой своей же матерью! Ты не знаешь, что я чувствовала, когда под его угрозами рассказала тебе о случившемся, а ты вместо того, чтобы выгнать эту мразь из дома, выгнала меня!

— Я не выгоняла… — пытается сказать мама, но меня лишь злят ее слова.

— Ты сделала даже хуже! Сказала, что я веду себя недостойно, что клевещу на твоего любимого муженька! Ты позволила своей единственной дочери на ночь глядя уйти из дома неизвестно куда! Ты даже не попыталась поговорить со мной! Тебя не было рядом, когда я, сидя на полу в гостинице, рыдала от безысходности, унижения и не знания, что делать дальше! И вместо того, чтобы пойти со мной и написать заявление в полицию, ты дома успокаивала своего муженька. Я могла бы наглотаться таблеток, утопиться, выпрыгнуть из окна, а ты бы об этом узнала лишь тогда, когда тебе позвонили бы из полиции! И тебе было все равно! Тебя не было рядом в тот единственный момент, когда я настолько в тебе нуждалась.