Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг. - Аделейд Ли Беатрис - Страница 58

Вместе с поселенцами-данами в жизнь Англии вошла новая мера стоимости — скандинавская полумарка золота^{211}, которая стала использоваться наряду с английскими шиллингом^{212} и манкузом^{213}. Все они в то время представляли собой просто расчетные единицы, обозначавшие определенную массу золота и серебра. Единственной монетой, в полном смысле этого слова, во времена Альфреда были серебряные пенни, а также полу-пенни^{214}, которые, видимо, он и пустил в обращение. Их чеканили на семи (или восьми) монетных дворах: в древних римских городах — Кентербери и Винчестере — и «главных бургах», церковных, политических и торговых центрах западносаксонского королевства: в Эксетере, Бате и Глостере, обеспечивавших покой и процветание западных областей, в Оксфорде, располагавшемся на мерсийской границе, и Лондоне, контролировавшем Темзу (там прежде чеканил монету Хальфдан). На монетах встречается знак еще одного монетного двора; если монограмма правильно расшифрована, то к приведенному выше списку следует добавить Линкольн, хотя во времена Эдварда Старшего этот северный город был данской крепостью.

Архиепископ Кентерберийский также имел право чеканить монету; кроме того, любопытная серия серебряных пенни была выпущена в Восточной Англии в честь святого Эдмунда: на них нет знака монетного двора, зато значится имя святого и имена множества разных монетчиков. Некоторые из этих имен, безусловно, не англосаксонские, а скандинавские или франкские. Кроме того, Гутрум-Этельстан чеканил в Восточной Англии свою монету, скопировав один из альфредовских образцов. У него также трудились монетчики с чужеземными именами, в большинстве своем, по-видимому, франки. На различных монетах короля Альфреда встречаются имена более сотни монетчиков, но основная их часть, практически наверняка, представляет собой англо-данские копии альфредовских монет, выпущенные без его ведома^{215}.

Среди монет, отчеканенных самим Альфредом, можно выделить двадцать три разновидности^{216}: тринадцать видов выпущены до 878 года, остальные десять (к которым и относится большинство сохранившихся экземпляров) — в позднейший период, после первого мирного договора с Гутрумом. Первые варианты были скопированы с монет короля Этельреда и его тезки, архиепископа Кентерберийского, а в одном случае — с серебряных пении, которые отчеканил, судя по всему, викингский предводитель Хальфдан, ненадолго обосновавшийся в Лондоне после мирного договора 871 года[62]. Эту занятную монетку копировал также Кеолвульф II, марионеточный король Мерсии; на ее реверсе помещена монограмма Лондона. Хальфдан, следуя, вероятно, континентальным образцам, первым ввел в английский обиход монеты с монограммой: к этому типу относятся несколько разновидностей альфредовских пенни. На реверсе таких монет мы видим монограмму монетного двора; у других типов там располагаются название монетного двора, имя монетчика, крест и орнамент. На аверсе помещались название монетного двора, а чаще — крест, либо примитивный портрет короля, его имя и титул. Большинство монет чеканилось, разумеется, в Кентербери, далее следуют Оксфорд и Лондон. Титул Rex Saxonum на редких винчестерских и эксетерских монетах указывает на преемственность между поздними альфредовскими типами и первыми опытами его сына и наследника Эдварда Старшего.

Важные выплаты должны были совершаться «чистой» монетой, без примесей, и судя по тому, что подобное условие специально оговаривалось, уэссекцкие монеты не всегда отличались этим качеством. Согласно альфредовским законам штраф за вторжение в королевский бург или нарушение королевского покровительства составлял «пять фунтов чистых пенни»^{217}. По договору между Альфредом и Гутрумом, вира за благородного человека, англа или дана, равнялась восьми полумаркам чистого золота, испытанного огнем^{218}. В переводе Боэция Альфред пишет, что разные виды счастья объединяются в единое Высшее Благо так же, как различные металлы, расплавившись, образуют один слиток, и сравнивает очищение серебра с очищением человека небесным огнем^{219}. Уже в те времена, по-видимому, применялись некие методы «отбеливания» и «определения пробы» драгоценных металлов. Уже появились зачатки тех принципов и механизмов, которые определяли впоследствии работу английского Казначейства. Альфредовская Англия была еще невежественной, бесхитростной, грубой и почти варварской, но в ней уже чувствовалась великая жизненная сила и достоинство юности, обещавшие великое будущее.

С короля Альфреда начинается новый этап в политическом развитии Англии, но он открывает также новую страницу в развитии английской литературы; в сфере мысли, как и в государственной деятельности, этот этап стал провозвестником иной эпохи. Ее суть Альфред выразил (пусть неосознанно) в предисловии к переводу «Обязанностей пастыря» Григория Великого:

«Прежде… чужестранцы искали мудрости и знания в нашей земле… ныне мы сами вынуждены приглашать из дальних стран тех, кто нам нужен».

Литература раннего периода, латинская и древнеанглийская, принадлежала местной традиции. Религиозная по форме, по сути она была плодом стихийного творчества, созданием народа, вдохновленного христианской верой. Кэдмон и Беда, Алдхельм и Кюневульф, хотя и обращались к римским или восточным образам и сюжетам, несли в себе дух английского христианства. Позднейшая литература была более «европейской». Она появилась в результате продуманной государственной политики короля Альфреда, который преподнес ее в качестве наставления своим подданным. Англосакс Алкуин, живший при дворе Карла Великого, приобщил императора и его приближенных к мудрости ученых нортумбрийских монахов; в IX веке можно говорить об обратном влиянии: придворные школы каролингских императоров служили, по всей видимости, образцом для системы образования, которую пытались воплотить в жизнь западносаксонские короли.

Нельзя оценить полностью литературные труды Альфреда, не увязав их с исповедуемой им политической доктриной. Сами по себе они кажутся случайными, но если расценить их как инструмент образовательной политики, которая, в свою очередь, являлась частью продуманного плана государственного строительства, то замысел короля становится понятным и вызывает искреннее восхищение.

Альфред не был монастырским ученым, постигающим мудрость для собственного удовольствия, из любви к знаниям; он учился, чтобы учить, и всегда видел впереди конкретную практическую цель. Что бы он ни писал, он ставил перед собой вполне определенную задачу: все его труды служили просвещению и воспитанию подданных христианской державы. Переводя с латыни Григория Великого, Орозия, Беду и Боэция, Альфред стремился сделать доступными книги, которые, по его мнению, каждый человек должен был прочитать: труды прославленных авторов, содержавшие сведения из теологии, древней и современной истории, географии и философии. Составляя на английском языке Хронику или «Правду», он пытался сохранить все ценное и важное, что заключалось в монастырских анналах, нормах обычного права и старинных верованиях, а также все наиболее значимое из социального и политического опыта его времени.

Альфред отводил «людям, которые молятся» важное место в системе правления и хотел воспитать образованных и благочестивых служителей Церкви и Государства: ради этого он наставлял клириков, рассчитывая, что они впоследствии станут учить мирян, и излагал на понятном всем языке правильные и полезные сведения, предназначенные для свободных людей всех рангов. В Уэссексе знание было забыто, и король пригласил ученых помощников из разных земель: четырех мерсийцев (вустерского епископа Верферта, Плегмунда, будущего архиепископа Кентерберийского, священников Этельстана и Вервульфа), франка Гримбальта, Иоанна Старого Сакса и валлийца Ассера. Он осыпал их подарками и назначил на высокие посты, и кто-нибудь из помощников обязательно находился при короле, чтобы читать и переводить ему латинские книги, которые он пока не мог самостоятельно перевести. Из рассказа Ассера, при всей его напыщенной риторике, становится понятно, что в альфредовском стремлении к знанию было много от той наивной страсти, что жила в сердцах естествоиспытателей XVI века и первых участников образовательных программ для женщин и рабочих в XIX столетии. В зрелые годы король посвящал редкие часы своего досуга учению, удовлетворяя детское желание, которое ему долго не удавалось исполнить.