«Пассажир» из Сан-Франциско - Бальчев Анатолий - Страница 16

Далее. Пить воду из кранов запрещалось — да он и сам бы на это решился исключительно под угрозой смерти, у уличных торговцев не рекомендовалось что-нибудь есть без разрешения. Но все искупалось — и Баринов мог поклясться в этом! — какой-то невероятной аурой, которая сквозила отовсюду. Шамбала где-то близко — казалось, здесь любой знает дорогу туда, но чужакам вроде него она заказана.

Подписание соглашений, которое циничный Баринов окрестил про себя «на уровне дворовых команд» прошло гладко, впрочем, никаких трудностей и не предвиделось. Король на официальном приеме по случаю подписания не присутствовал — по официальной версии, занемог, отделались одним из принцев — неспортивного вида молодым человеком в национальных одеждах и с европейскими манерами. Принц на хорошем английском говорил о том, как важно сотрудничество между Непалом и СССР, в том числе и в области спорта.

Трудно было не согласиться, все выпили по бокалу «Советского шампанского» и разошлись.

— Что собираетесь делать завтра? — спросил Лахтья в машине.

— Тараканов морить! — хотел бы ответить Баринов. — Затрахали, окаянные…

Но статус не позволял. И он ответил по-восточному дипломатично:

— А чтобы вы порекомендовали?

— Если у вас есть в запасе два-три свободных дня, могу предложить одно очень увлекательное путешествие…

У Баринова что-то екнуло. Он грешил на селезенку…

…Автомобиль оставили в маленькой горной деревушке километров в ста от Катманду, и дальше пошли пешком. Сначала по едва заметной тропинке, отполированной на камнях босыми ступнями, потом и она сошла на нет. Все выше в горы… Карабкаться приходилось, хватаясь руками за острые камни и чахлые колючие кустики.

«Уж не в Шамбалу ли он меня все-таки ведет?» — мелькнула в голове возвышенная над уровнем моря мысль.

Но другая, менее приземленная, потеснила ее к крутизне:

«Конец ботинкам… И костюму тоже… Когда теперь в Англию поеду?.. И главное, в чем?»

Наконец они оказались у входа в пещеру, где их уже дожидались два монаха с невозмутимыми лицами. Они что-то негромко сказали Лахтье, тот повернулся к Баринову, перевел:

— Вам повезло. Учитель согласился вас принять.

— Дуракам везет, — пробормотал Баринов.

Монахи нырнули в провал, Баринов и Лахтья — за ними. Сначала разница температур прибавила бодрости, но с каждым поворотом температура уходила в минус хоть по Цельсию, хоть по Фаренгейту.

Холод пробирал до костей, факелы отбрасывали на стены неуклюжие замороженные тени. Они петляли по узким коридорам так долго, что Баринов уже потерял счет времени. Такое странное чувство он испытывал только раз в жизни — в Египте, когда спускался в пирамиду. Знаешь, что стены эти стоят тысячи лет, но почему-то уверен, что именно сейчас, именно на тебя-то они и обрушатся.

— Сейчас этот проход открыт, а это бывает только раз в год, всего несколько дней. Через пару недель опять его перекроет лед…

— Чувствую себя сказочным героем, — соврал Баринов, на самом деле ощущая, как его некогда безукоризненная рубашка, которую на входе в лабиринт было хоть выжимай, прямо на теле покрывается тонкой пленочкой кристаллизующейся Н₂О.

— Не для всех миф становится реальностью, — многозначительно произнес Лахтью.

«Реальность, в данном случае, двустороннее воспаление легких», — подумал Баринов.

В конце тоннеля забрезжил свет. Они вышли в просторную пещеру с ритуальным костром посередине. Вокруг костра в смиренных позах разместились послушники, а на каменном выступе у стены, словно на троне — нет, это и был созданный Вечностью и символизирующий ее незыблемость безо всякого наносного злата-серебра трон! — восседал учитель. Его лицо скрывал полумрак, но, судя по очертаниям высохшего тела, был он, ох, как немолод! Почему-то представлялось, что ему далеко за сто. Далеко-далеко. Если вообще ребячьи мерки Баринова здесь уместны…

Лахтья сложил руки в ритуальном приветствии и поклонился. Баринову, не предупрежденному этим мудаком — не к месту будет сказано, но другого слова не подберешь! — как подобает себя вести и что делать в подобной ситуации, не оставалось ничего иного, как неловко собезьянничать. Проскочило! По крайней мере, взашей не выгнали, камнями не закидали, палками в отбивную не превратили. А что?! Кто знает, что у них на уме и чего от них ждать?! По крайней мере, он, Баринов, не знает. Инструкции, полученные им на ковре в Москве, были лаконичны и не подразумевали лишних вопросов. А когда получаешь указания, на таком уровне любой вопрос некстати. Даже головой кивать, мол, так точно, понял — западло. Если ты такой несообразительный, то, какого хрена здесь болтаешься?! В кругу таких сообразительных?

— В Катманду к вам подойдет человек, назовет вас Барином. Вы поправите его. Человек извинится, но повторит ошибку…

До сих пор к нему так никто и не подошел.

У Лахтью хватало образования без запинки величать его «господин Баринов».

Он уже начинал дергаться, но перед отлетом его напутствовали коротко и ясно:

— И не гони там волну…

…Учитель величаво кивнул, окинул Баринова вынимающим душу взглядом — или это у страха глаза велики?! — начал говорить размеренно, монотонно.

«Гипнотизер, похоже, — решил Баринов. — Экстрасенс. Наш Кашпировский ему, поди, в подметки не годится».

Похоже, он не ошибся. Учитель смотрел прямо перед собой, адресуя слова всем присутствующим. Его плавная напевная речь словно бы погрузила присутствующих в транс, послушники согласно кивали головами, и Баринов вдруг заметил, что следует их примеру. Хотя и понимал-то через пень-колоду, смутно улавливая бормочущий скорогово-рочный перевод Лахтью.

— …время, отпущенное для нас, пятой расы, — бубнил над ухом тот, — истекает. Шестая уже зародилась, теперь мир будет принадлежать ей. И все, что несет смерть для пятой, — будет благом для шестой. Непосвященному, простому человеку понять это трудно. Великое движение не остановить. И только избранный идет этим путем, сея смерть, ради всходов новой жизни…

За проповедью последовала безалкогольная трапеза. Не есть совсем Баринов не мог — этикет, ети его мать! Поэтому прилежно надщипывал предложенные ему блюда, с единственной мыслью в какой-то похмельной голове: «Приеду в гостиницу, надо водки выпить. И побольше. Глядишь, только поносом отделаюсь…»

— А вы действительно из России? — спросил Учитель, когда его подвели для ближайшего ознакомления к трону.

Что говорить-то, пропади ты все пропадом?! Ну, Лахтью! Ну, тварь экземная! И тут Баринова осенило: да лепи, что ни попадя! Переведут, как надо. И ему, и тебе. Так что будь спок!

И такой у него в общих чертах вышел с Учителем диалог:

— А что, не похож?

Учитель покачал головой:

— У вас же добрые глаза…

— У большинства русских такие, если учесть, что глаза зеркало души, — нашелся Баринов.

Интересно, Лахтья об этом разговоре только в местные «органы» доложит или в российские тоже? Зачем его только понесло на эту встречу… Знал бы, не ходил.

— Россия — это страна, которая все время с кем-то воюет…

— Это от безысходности. Мы мирные люди, но наш бронепоезд… — продекламировал он. Из песни, как известно, слова не выкинешь.

— Надо, чтобы мир очистился от скверны для таких мирных, как вы. Войны, эпидемии, наркотики — все это закономерно…

Спускаться всегда труднее, чем подниматься. Солнце завалилось до следующего утра в какой-то скальный мешок и остроугольные камни, которыми будто специально была выложена тропинка — своеобразный камертон, определяющий гармоничность состояния души пообщавшегося с Вечностью! — отливали суточными пятками покойника.

Баринов, пуская мини-камнепады, шел впереди, Лахтья, как горный козел, ловко перескакивал с булыжника на булыжник.

«Козел — он и есть козел, — сердился Баринов. — Без разницы, горный или степной…»

— Не оступитесь, Барин, — неожиданно проявил повышенную заботу Лахтья. — Ущелье глубокое…

Баринов даже решил, что он нарочно сказал под ногу. Потому что тропинка под ним поехала так стремительно, набирая скорость, что Лахтью пришлось ухватить его за выбившуюся рубаху, если не на грани, то на краю. Он лишился дара речи, в который раз, за сегодняшний день, столкнувшись с Вечностью, притормозив на излете…