Княжич Олекса. Сказ первый (СИ) - Архипова Анна Александровна - Страница 22

— Помоги, добра! Зовут меня Настасья Шевкала, вдовица Шевкалы-купца, — заговорила сдавленно баба. — Нюра-дочка радостью для меня была! Красавица. Всё по хозяйству делала, руки-то золотые… женихи сватались… Пошла на гуляния-то, вернулась больная. А там… там, как будто подменили. Слова человеческие забыла, не понимает ничего — когда еще ходить могла, так оденет на голову лошадиный хомут, выйдет к воротам и стоит, дура, улыбается чему-то… А сейчас вовсе слегла — еле дышит, гниет заживо… Пропадает девка! Звали знахарку, а она только глянула на неё — и сказала, что ничего не поможет… Добра, скажи, поможешь? Отплачу щедро! — и она с надеждой поглядела на Миланью.

Та задумалась ненадолго, оглядывая рябую бабу с ног до головы: заприметила Миланья и червленые сапожки и богатые одежды гостьи. Щедро отплатит? Знает она таких — языкастых да на расплату скорых! Как хворь — они с мольбой к ведающим тайны людям бегут, а как скот чахнет, житница пустеет, золото в руки не идёт — камнями их забивают али к кобыльему хвосту привязывают…

— Пойду, — сказала знахарка наконец, — показывай дорогу.

Идти пришлось недалеко. Настасья Шевкала привела её к большому дому с просторным двором, охраняемым двумя злющими цепными псами. Служки загнали собак за ограду и дали бабам пройти к крыльцу, где их встретила горбатая старуха в черном убрусе. Старуха с неприкрытой ненавистью уставилась на Миланью, и, задыхаясь от ярости, закричала:

— Чтой-то ты, Настасья, невестка моя, бесовницу привела? На что надеешься?.. Никто, окромя бога, не может хвори изгонять, а всё прочее от беса! Грязная язычница бога истинного не знает, в грехе тонет, в адское пекло сойти желает, а ты с нею?! Прямо в ад собралась?! — и старуха затрясла кривой клюкой, которую держала в руке.

Миланья даже не взглянула в сторону старухи.

Настасья и знахарка миновали несколько горниц, заставленных коваными сундуками, выдававшими богатое гнездо. Купцам даже в голодное время да княжью опалу недурно жилось, видно было — не бедовали. Рябая купчиха привела Миланью к светелке на верхнем этаже.

— Сюда, — шепнула Настасья.

Это была молодая девица — она дышала медленно и плохо, и была суха, как вялёная рыба. Её длинные волосы свалялись и превратились в завшивое гнездо на голове, кожа покрылась гнилыми ранками и трещинами. В светелке висел тяжелый запах испражнений.

— Помоги, добра! — повторила Настасья. — Пропадает девка!

— Испортили насмерть, — покачала головой Миланья, едва увидев хворую девку.

Настасья прижала руки к груди и запричитала горестно.

— Ей подружка позавидовала. Лолькой ту девку зовут, родная бабка научила её насмерть людей портить, вот она и напустила усушку, — добавила Миланья. — Но ты, купчиха, не вой — не самая страшная это порча, отговорить можно.

— Правду говоришь?

— Правду. Только прежде ты, купчиха Настасья, поклянись, что всё, что увидишь да услышишь — никому не расскажешь, не повторишь! Побожись своим богом, иначе не буду с твоей дочери усушку снимать!

— Христом Богом клянусь, ни слова не скажу! — Настасья истово перекрестилась — Христом Богом!

— Принесли мне воды студёной да полотно чистое. Поспешай!

Баба исполнила то, что ей велели. Миланья поставила ведро с водой у изголовья, смочила тряпку и стала осторожно протирать лицо несчастной. Потом положила ладони на её грудь; с губ знахарки стали слетать отрывистые слова на языке горного народа, к которому она принадлежала. Тело больной изогнулось, затряслось — порча противилась Миланье, цеплялась за девку, но заклятие знахарки было сильнее. Хорошо, что бабка научила завистливую девку только такому проклятию: ведь есть такие Черные Слова, которые ни смыть, ни сговорить нельзя — как сказаны, так свое заберут! Когда ритуал закончился, порченная девка, свесившись с ложа, застонала громко. Из её рта полилась чёрная густая жижа, попадая прямо в ведро. Когда рвота прекратилась, Миланья уложила её обратно.

— Хозяйка! Возьми ведро и убери подальше — чтоб никто не смог добраться, — велела она Настасье. — Не вздумай выплеснуть куда! Пусть стоит день, а назавтра поглядишь в воду — если чистая будет, то выплесни, но если чернь останется — жди до тех пор, пока не пропадет совсем. Поняла?

— Да-да! Поняла… — закивала в ответ купчиха. Помедлив, она спросила: — А Нюрка-то… как?

— Оклемается. Не сразу, конечно. Ты вели ей, чтоб поумней была. А как в гостях или на гуляниях есть и пить чего будет — пусть под пятку медь кладёт, это убережет её.

Купчиха всё кивала в ответ, еще не веря в свершившееся счастье. Когда Миланья поднялась с ложа больной, то она дрожащей рукой протянула ей серебряную гривну.

— Мне гривен не надо, — отказалась Миланья, омывая руки в ковше. — Кун у тебя я не возьму. Хотя с таких богатеев и стоило бы. Но нет — не стану. Дай эти гривны лучше тем, кто от голода в твоем краю помирает. Уж больно многих зависть и злость разбирают при взгляде на ваше благополучие!

Сказав это, она покинула купеческий дом.

6. У РЕЧНОГО БРЕГА

Водовик ждал княжича Ростислава у полуночного побережья Волаги, в душистом сосновом бору.

— Соглядатаи сказали мне, что здесь пройдёт его отряд! От Торжка по Волаге они поднимутся, там на Днепрь хотят выйти, а от него уж на Десну и до Чернигова… — поговаривал боярин. — Ну, ждать я не буду, перехвачу я Ростислава здесь, у переправы. Другого пути у них нет!

С места засады были хорошо виден торговый путь, протянувшийся вдоль пологого речного берега. От главного торгового пути отходила узкая ухабистая дорога, ведущая к речной переправе. Здесь Волага заметно сужалась, мельчала, а течение было слабым; в этом месте переправлялись на противоположную сторону те, кому нужно было не теряя времени повернуть в сторону реки Днепрь. По разумению Водовика именно тут Ростислав и его отряд будет переправляться через Волагу — а нападение на переправе всегда на руку нападающим! Тем более что отряд вражеский невелик.

Меж древесными стволами то тут, то там сверкала пламеневшая гладь реки Волаги, отражающая уходящее за край земель светило. А за спиной сгущались сосновые дебри. И в дебрях этих притаилась с две сотни воинов, которых боярину удалось собрать на новугородских и смоленских землях.

Сотня воинов была новугородская — та самая, что увёл с собою Водовик. Остальные копья* нашлись в смоленском княжестве, терпящим бедствия и разрываемым усобицей. То были волжские ушкуйники, явившиеся на зов князя Святослава Мстиславича, добивавшегося княжьего стольца. По смерти Мстислава Давидовича, князя Смоленского и друга Ярослава Всеволодовича, Святослав, приходясь покойному князю двоюродным братом, стал требовать власти. Народ в княжестве не принял Святослава и поднял мятеж, с которым своими силами тот справиться не мог. Вот и призвал он вольников-головорезов, чтоб помогли усмирить бунт и взять Смоленск; разбойники кружили по смоленскому княжеству, грабя край и выжигая веси. А Водовик — не будь дурак! — прикормиться головорезам предложил, пообещав большое вознаграждение, если помогут они отбить княжича Ростислава у малочисленной охраны.

Старательно боярин Водовик и его сообщники выглядывали на торговой дороге долгожданный отряд.

— Князь Ярослав, мож быть и умён и ловок, но сотворил он это дело как настоящий ветрогон! — посмеивался Водовик, делясь своими мыслями со Звягой Рудницей, вожаком волжских ушкуйников. — Княжича Ростислава отправить к отцу при такой слабой защите! Хотя, ясно, отчего так. Не его ж сын — да и Михайло Черниговского Ярослав добром не вспомнит за всё, что было. Вот, поди, оттого и не дал князь Ростиславу доброго сопровождения… А оно мне на руку!

Невысокий, но широкий в плечах, рыжебородый Звяга, чье лицо было рассечено толстым багровым рубцом, прислушивался к словам опального новугородского посадника, бросая в его сторону задумчивые взгляды. Взгляды эти скрывали за собой презрение, которое вожак ушкуйников питал к этому надменному и глупому боярину. Звяга не поддакивал Водовику, не отвергал его настойчивые утверждения, что победа будет легкой, его не интересовали домыслы посадника — его интересовал только княжич Ростислав и награда за него.