Жена напрокат (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 23

Кривлюсь от боли, продолжая над ним стебаться. Если я сегодня отброшу коньки, надеюсь, что тритон хотя бы поймет: нудить по жене брата — занятие крайне мерзкое.

Очнувшись от наркоза, чувствую тошноту, саднящую боль в горле, а ещё ноющую ломоту в мышцах, странный зуд в ногах и озноб во всём теле. Всё не так четко, сознание спутанное. Помню, как меня таскали по коридорам, светили лампой в лицо, избавили от боли, делали УЗИ, говорили об аппендиците, а потом надели на лицо маску, и всё пропало. Как будто ничего и не было. Дальше я просто проснулась в этой палате.

Выходит, тритон и вправду спас мне жизнь. На мою затуманенную лекарствами голову тут же нападает романтический флёр. Он нёс меня на руках, он волновался, он торопился и подгонял врачей, он не давал мне терять сознание и даже держал за руку в карете скорой помощи. Не побрезговал, поехал со мной. Почему-то вспомнились его красивые глаза и шершавый подбородок. Он у него квадратный, мужественный. Мне нравилось разглядывать его, скрючиваясь от боли и впиваясь ногтями в его руки. Это было та-ак романтично.

Другой бы босс плюнул, а мой — нет. Понимает, насколько ценными бывают опытные сотрудники, вот где он сейчас другую секретаршу найдёт?

Начинаю осматривать себя, приподнимаю руки с воткнутыми в вены катетерами. Слабость просто невыносимая, даже пальцы словно бы не мои, а железные, как у дровосека, и, чтобы поднять руки, нужно приложить немалые усилия. И шевелить ими очень-очень тяжело. Судя по количеству устройств и датчиков, я в реанимации и ко мне подключены аппараты интенсивной терапии.

Оглядываю просторное светлое помещение и, когда в фокус попадает фигура босса, сидящего в кресле у кровати и работающего за макбуком, вздрагиваю, едва не выдернув провода из рук.

— Тритон Игоревич, что вы здесь делаете?

Упс! Вот это я дала жару! Это было бы смешно, если бы не было так печально. А всему виной наркоз, он задурил мне голову.

— Присматриваю за тобой. Так, стоп, что?! Тритон?! — его брови ползут вверх, начиная жить своей собственной жизнью.

Да ладно, неужели он не знал, что все сотрудники зовут его тритоном? Никогда в это не поверю. Но понимаю, что конкретно так облажалась.

— А вы знали в чём польза тритонов? В том, что они едят личинок комаров, а ещё гусениц — вредителей сада и огорода. А вред, — откашлявшись, облизав пересохшие губы, едва собрав силы, — вообще, совершенно незначительный, можно сказать, просто малюсенький: тритоны жрут икру и мальков промысловых рыб. Но…

Ух, как я устала, пока родила эту речь. Герман откладывает макбук и, скрестив руки на груди, улыбается.

— Анют, ты хоть знаешь, какие рыбы называются промысловыми?

Иногда он бывает даже милым, вот как сейчас, например. Тогда моё сердце бьётся быстрее, и я забываю, что он тиран-самодур. Башка немного кружится, и я, утомившись после операции, больше не могу держать голову, повернутой к нему, снова ложусь прямо.

— Ну промысловые — это сельдь, морской окунь, сайра, сардина, камбала, скумбрия, ставрида, тунец, шпроты…

Он начинает хохотать. Вот таким он мне нравится. Привлекательный, умный, сильный мужчина.

— Так и знал, что ты не забудешь о шпротах. Как твоё самочувствие?

Мне приятно, что он интересуется.

— По крайней мере перестал болеть живот. И это неземное счастье.

— Ты всех напугала. Звонили мама, Гавриил и, — откашлявшись в кулак, — Сабина.

Прикрываю веки. Он всё испортил. Он спас меня, но любит Сабину, и мне, как фиктивной невесте, это жутко неприятно. Фиг его знает почему.

— Ну ещё бы, она наверняка надеялась, что я почила в страшных муках и наша с вами свадьба не состоится.

В реанимации повисает пауза.

— Зачем ты так, Аня? — от весёлости не остаётся и следа. — Человек волновался. Это хороший поступок. Она не виновата в твоем приступе.

Закатываю глаза. Мужчины такие слепые, когда влюблены.

— Она зашевелилась, потому что вы приволокли невесту знакомиться с матерью. Раньше такого не было. Сабине не понравилось.

— Может быть, хватит?!

Он раздражается.

— Да я-то что? Я вообще молчу. Как вы попали в реанимацию к совершенно постороннему человеку? — имею в виду то, что по сути мы с тритоном друг другу никто.

Он мне помог, он меня спас, но он заступился за Сабину, и, несмотря на полудохлое состояние, я тоже злюсь.

— Это не должно тебя волновать, твоя работа — быть моим секретарём и между делом изображать мою невесту, — сухо отрезает тритон, превращаясь в скользкое, противное земноводное. — И раз уж ты пришла в себя, довольно резво болтаешь, показатели хорошие, как и анализы, то, думаю, я могу вернуться в офис.

Встаёт. Поссорились из-за Сабины. Как же меня бесит, что он не видит, насколько она ему не подходит. Ну они же вдвоём умрут от скуки.

— Почему именно тритон? Я не ем личинки, Анна, — рассерженно. — Откуда взялось это прозвище?

Медленно поворачиваю голову.

— Потому что вы хладнокровный и бесчувственный, — смотрю прямо в глаза, но в свете появления Сабины я уже не слишком уверена в своём утверждении.

Вот кто меня вечно тянет за язык? Он что, не может любить, кого хочет?

Босс меняет тему, вспоминая наставления доктора, с которым, по всей видимости, успел пообщаться:

— При подобном удалении вставать обычно разрешают уже спустя сутки. — Начинает собираться, засовывая макбук в чехол. — Швы снимут на седьмой-девятый день. В течение месяца после операции противопоказаны физические нагрузки, отдых в сауне, занятия в бассейне.

— Откуда знаете?

— Поговорил с врачом. Насколько я понял, аппетит появится только спустя двенадцать часов. Уже в конце дня вас ждёт питательная еда в виде бульона и киселя из сухофруктов. А в течение недели, если разрешит врач, — печёные яблоки. Ещё врач мне поведал, что интим после аппендицита может быть не столько приятным, сколько болезненным процессом. Разве что вы овладели искусством занятия этим без задействования брюшных мышц. В противном случае стоит потерпеть минимум недельку после операции и всё равно не перенапрягаться. Вот такой у вас заботливый доктор. А через неделю после удаления швов можно всерьёз расслабиться и заняться полноценными занятиями любовью.

— Зачем мне эта информация? — кошусь на Белозерского.

Пусть Сабине своей рассказывает.

В этот момент звонит телефон. Как говорится, стоит помянуть чёрта — и он тут как тут. Замечаю на экране рожу Сабины и начинаю злиться. Это мой босс. Моя реанимация.

— Здесь запрещены телефоны, уберите сейчас же, Герман Игоревич, — ругаюсь из последних сил. — Это может повредить аппаратуре!

Но босс, извинившись, игнорирует. Сердце стучит как сумасшедшее.

— Да, привет, — ласково. — Ей уже лучше, да. Спасибо за беспокойство. Нет, ничего не нужно. Справимся. Ещё раз спасибо. До встречи.

До какой ещё встречи? И какой нежный голос. Прям сказочный.

— Я быстро поболтал, не волнуйся, Ань, ничего с твоим оборудованием не случится. — Кладёт трубку тритон и, собрав вещи, бросает мне через плечо: — Выздоравливай давай, у нас ещё очень много дел.

Убила бы.

В скором времени меня переводят в обычную палату. Тритон явно осыпал здесь всех деньгами, иначе как объяснить, что хоромы у меня одноместные, а медсёстры очень сильно стараются.

Но сам босс не приходит. Спустя сутки в один из мессенджеров мне падает сообщение:

«Добрый день. Как твоё самочувствие, Аня?»

Послание? Это так странно и совсем не похоже на тритона. Сообщения пишут романтики. А тритон у нас сухарь обыкновенный. Хотя, может, у него просто нет времени. Всё свободное уходит на мысли о Сабине. Вот решил просто написать сообщение. С другой стороны, если бы в больницу попала Ирка, разве стал бы генеральный директор писать эсэмэски? Вот уж вряд ли. Значит… Ничего это не значит. Всё, хватит придумывать.