К черту любовь (ЛП) - Фишер Таррин - Страница 22

Мы подаемся вперед в поисках ближайшей стены. Кит находит нам место где-то в глубине, и мы стоим, прижавшись спиной к мягкой обивке стенки Гравитрона, по-прежнему держась за руки. Это мой любимый аттракцион — полная изоляция, с мягкими панелями вдоль стен. Люди встают спиной к этим панелям, которые наклонены назад. Когда аттракцион начинает вращаться, людей прижимает к этим панелям центробежной силой (об этом мне рассказал Нил). Сочетание вращения, невозможности пошевелить руками и ногами, и темнота приводят меня в полный восторг. Когда начинает играть музыка, я закрываю глаза. Кит отпускает мою руку, и я с усилием поворачиваю голову влево, чтобы узнать почему. Обеими руками он закрывает лицо. У меня вырывается смешок, но он сразу обрывается. Тянусь к его запястьям, чтобы убрать руки от его лица. Это очень сложно, и я двигаюсь, как в замедленной съемке. Все мое тело переворачивается на бок, и теперь я стою лицом к Киту. И не могу перестать хохотать. Кит приоткрывает глаза и смотрит на меня. Даже в темноте, когда вспышки света побегают по его лицу, я вижу, что ему не совсем хорошо.

— Ты мог бы покататься на Колесе обозрения, — кричу я. Кит смеется, а потом поворачивается на бок лицом ко мне. И теперь нас разделяют всего лишь несколько сантиметров. Я физически не могу никуда деться, пока Гравитрон вращается. Очень сложно пошевелиться, а теперь еще и дышать стало трудно. Хорошо, что здесь темно, и Кит не видит выражения моего лица. Мне плохо — со мной никогда раньше такого не случалось. Но я никогда раньше не находилась так близко к Киту. Я закрываю глаза, чтобы отгородиться от него. А потом… Потом я ощущаю, как он прикасается рукой к моему лицу. Желание может накрыть в самый неподходящий момент. Например, когда ты на аттракционе, и тебя прижимает гравитацией, а муж из твоего сна проводит теплой рукой по твоей щеке, хотя это физически очень сложно сделать. Я не открываю глаз — не хочу видеть, что отражается в его взгляде. Черт возьми, я умру, если он смотрит на меня так же, как я на него. Я держу глаза закрытыми, но чувствую, как в уголке появляется слеза. Она катится по щеке и попадает в ладонь Кита. И тут аттракцион останавливается. Скорость снижается, и мы снова можем контролировать наши ноги, головы и руки. Поэтому я так удивлена, что рука Кита все так же касается моего лица. Когда музыка прекращается, мы снова стоим на ногах, но наши тела намного ближе, чем должны быть. Двери еще не открылись, и целую минуту мы так и стоим: я прижимаюсь лбом к его груди, а его руки обнимают меня за предплечья. Этот так неправильно и одновременно так невинно. Я держусь за него, вдыхаю его запах, мечтаю, чтобы он принадлежал мне. А потом дверь открывается, и я убегаю.

Я делаю селфи. Называю его «Маггл в поисках магии», а потом собираю сумку с вещами и еду пять часов на машине к дому моих родителей. Мама со мной не разговаривает. Она хотела, чтобы я простила Нила. Ну ладно. В моем сердце есть место прощению, но в моей жизни нет места тому, кому это прощение нужно постоянно. Она уже хотела планировать свадьбу, а я разрушила все ее мечты о кружевах, жемчуге и дегустации тортов. Когда я подъезжаю, отец чем-то занят на заднем дворе. Он поворачивает козырьком назад свою кепку Янкиз и идет ко мне, чтобы поздороваться.

— Не знал, что ты собиралась приехать, Эллион. Мама очень обрадуется твоему появлению.

— Я сама не знала. И, папа, не ври мне. Она все еще злится. — Он улыбается, потому что я права.

— Она поехала на рынок, так что спрячь свою машину за домом, и давай хорошенько повеселимся.

Я киваю. Нет ничего лучше, чем напугать мою властную, любящую все контролировать маму. Папа тоже любит ее помучить — когда я была совсем маленькой, именно он подкидывал мне идеи. Перевесить все картины в доме на другие места. Намазать маслом ее очки для чтения. Натянуть на сиденье унитаза целлофан.

Бедная мама (хотя на самом деле она это заслужила). По крайней мере, у нее был только один ребенок, который ее разыгрывал. Папа идет в дом и делает мне сэндвич с ребрышками, которые остались от вчерашнего ужина.

— Ты приехала, чтобы что-то нам сообщить, да, Эллион?

— Ага. — Я делаю глоток лимонада из банки, которую он мне протягивает. Господи, благослови его.

— Хорошее или плохое? — уточняет он. Папа не может просто стоять на месте — у него это никогда не получалось. Я наблюдаю, как он курсирует между раковиной, холодильником и задней дверью.

— Почему ты не можешь спросить прямо? — интересуюсь я. — Что ты хочешь нам рассказать? — Я изображаю его низкий голос, а он в ответ качает головой.

— Я так не говорю. Но хорошо, — сдается он. — Что ты хочешь нам рассказать?

— Я переезжаю.

— Куда?

— Это не твоя забота, папа.

Он подходит ближе и садится напротив меня.

— Это из-за Нила?

Я начинаю качать головой еще до того, как он успевает закончить предложение.

— Нет, это из-за меня. Я всегда была девушкой, на которую можно положиться — последовательной, предсказуемой, с волосами мышиного цвета. Именно поэтому я и нравилась Нилу. Конечно, он хотел, чтобы я перекрасилась в блондинку, но все остальное… И знаешь, что? Не думаю, что то была настоящая я. Думаю, все просто хотели видеть меня такой, а я не противилась.

— Так ты хочешь сказать, что в глубине души ты дикая, непредсказуемая блондинка.

— Возможно. И я хочу выяснить, так ли это.

— А почему ты не можешь искать себя здесь?

Я кладу свою бледную руку на его темную, с огрубевшей кожей.

— Потому что я не достаточно смелая, чтобы меняться, когда все за мной наблюдают. Я хочу пройти это в одиночку. Хочу, чтобы все было по-настоящему.

Он откидывается на стуле и прищуривает глаза. Думаю, он научился этому взгляду, потому что посмотрел слишком много фильмов с Робертом Де Ниро. Мой отец — привлекательный мужчина, его волосы совсем седые, но он их начесывает. И у него есть татуировка фламинго на предплечье — отголоски его студенческих дней. Я всегда хотела быть похожей на него, но внешне пошла все-таки в маму.

— Твоя мама властная и любит все контролировать, — произносит он. — Не пойми меня неправильно, именно поэтому я и влюбился в нее. Она ростом полтора метра, но ничего не боится и всегда говорит мне, как нужно поступить. Это заводит.

— Фу, папа.

— Прости. Но так задумано природой. Властные матери воспитывают в своих детях либо бунтарский дух, либо пассивность. В твоем случае — последнее. — Он опускает пальцы в баночку с медом, которая стоит на середине стола, и проводит ими по моему лбу.

— Уезжай, детка, — продолжает он. — Обрети покой. И не позволяй никому подавлять тебя.

— Это должно быть масло, — протестую я. — Предполагается, что ты помажешь мою голову маслом.

Чувствую, как мед стекает по лбу на нос, а потом свисает, словно сопли, с его кончика. И я его слизываю.

— Твоя мама только что припарковалась на подъездной дорожке, — сообщает он. — Иди, спрячься в кладовку и напугай ее. — Я слышу звук шин по гравию и встаю.

Два дня спустя я, чертовски уверенная в себе, покидаю родительский дом. У меня даже шаг стал немного пружинящим, чего раньше никогда не было из-за моей плохой осанки. Мама сначала оторопела, но спустя день обид и угрюмого потягивания Зинфанделя (Прим. пер. калифорнийское красное вино) она пришла к выводу, что мужчины во Флориде не подходят моей закрытой, сформировавшейся личности. Мужчины во Флориде. Именно поэтому я получила ее благословение на переезд. У меня потрясающая семья, особенно когда они не проецируют на тебя все свои заморочки. Она позвонила своей подруге, которая позвонила другой подруге, и меньше, чем через пять часов у меня была работа.

— Скажи мне, — слышу ее, разговаривающую по телефону. — А там есть симпатичные, одинокие парни?

Через неделю после моего отъезда у меня было назначено свидание с Дином.